Детство (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр"

— Будя, — Успокоил смешки дяденька Волк, — сами слышали, мальчонка мене года назад память потерял, почитай заново живёт. В таком разе мал-мала с придурью быть позволительно. Оклемается ишшо.

— Да и не нужен кулачному бойцу развитый интеллект, — Последнее слово хриплый дядька снова произнёс гундосо, — а нужны развитые инстинкты крепкие кулаки. Ну и каменная башка.

Все снова засмеялися и я понял — надо мной! Пущай. Пока пряниками кормят и чаем поят, хоть обсмеются все. Да и ясно-понятно, что не со зла они, а просто весело людям.

Снова говорили непонятно, смеялися, куда-то выходили и заходили. Потом надарили кучу вещей — шапку почти новую, на вате, тулупчик всего-то с двумя заплатами — как раз на вырост, да рубаху новую. Правда, большую, но то ничего! Большая, она не маленькая! А што ниже колен, так оно и ничего.

— С нами опасно, — Ещё раз сказал дяденька Волк, — так что отведём тебя к землякам твоим костромским. Они здеся на заработках, ну и ты при них ночевать.

— А заходить к вам можно? — Вздыхаю.

— К нам? — Дяденька Волк оглянулся, — Мы тебя сами навещать будем. Иногда.

— Уговор?

— Уговор, — Он серьёзно, как взрослому, жмёт руку.

Придерживая меня за плечо, вывели и как начали блудить по подземью! Вот ей-ей, нарочно путают! Оно хучь и не видно почти ни хренинушки, а память у меня хорошая — забожиться могу, что по некоторым местам несколько раз прошли.

Вышли наконец в нормальный колидор, каменный и с оконцами, для тепла забитыми. Спустились, поднялись, снова спустились.

— Вот, Егорий, — Дядя Волк подтолкнул меня в спину, не заходя в большую комнату с нарами в два етажа, — земляки твои, костромские.

— Давай, — Поглядывая на дяденьку Волка, сказал один из двух земляков в комнате, самый старый, никак не меньше сорока! — Заходи. Меня Иван Ильич зовут.

— Егорка Панкратов, из Сенцова.

Он показал, где можно положить узел с вещами и вернулся к работе, сев с иглой.

— Подшиваюсь, видишь? На хозяйстве сегодня. Прихворал чутка, грудь застудил, вот и оставили. Всё едино комнату оставлять без присмотра нельзя, а то обнесут!

Он закашлялся, и Тот-кто-во мне уверенно сказал:

«— Бронхит! Если даже не пневмония», а потом целая серия картинок и словес, как энту заразу лечить, значица.

— Из Сенцова, говоришь? — Иван Ильич собрал складки на лбу, — А я, малец, твово отца знал. Дружками не были, врать не буду, но виделися иногда и даже пару раз в кабаке вместе посидели-то!

Он снова закашлялся, и перханье го отозвалось почему-то во мне. Отца мово в селе не любили, пришлый ён, чужак. И говорили если о нём, то либо всё вокруг да около, либо как тётка, что вдругорядь и не спросишь.

— Так… сидите-ка здеся, а пойду, травок поищу, — Встаю с нар решительно. А то ишь! Чуть не единственный человек, кто об отце может нормально рассказать, и ентот… брохит у его? Нет уж!

— Никак разбираешься? — Изумился земляк.

— А то! Дружок мой первеющий, Санька Чиж, так бабка егойная травницей. И подпаском одно лето работал, так от деда Агафона с травами не отставал. Сейчас! Я не я буду, коль не найду!

— Иш ты! — Мужчина удивлённо посмотрел вслед вылетевшему за дверь мальцу, — Шустрый-то какой!

Одиннадцатая глава

— А вот кому работники нужны! Дров наколоть, в поленницы сложить иль в кухню натаскать! Мусор на помойку отволочь, ишшо чегой помочь!

Повторяю ишшо раз, а потом ишшо, пока не открылась дверь и старая баба, кухарка по виду и духу, не сказала сварливо:

— Иди ужо, оглашенный, здеся ты не нужон. В соседний двор зайди, там иногда привечают. Вон тем проулочком, видишь? — Толстый нечистый палец ткнул в нужную сторону, — А там свернёшь, где на сарае дровяном стенка мохом сильно поросла.

— Спасибо, тётенька!

— Тётенька… иди ужо!

Обтерев руки о фартук, кухарка стояла на крыльце и приглядывала за мной, покудова не ушёл, шлёпая по грязным лужам.

Пронырнув переулками, вышел к нескольким двухэтажным домам с единым двором, на котором торчали сараи, сколоченные из потемневших от времени, отсыревших за зиму горбылей, да росло несколько больших берёз, на которых виднелись скворешники.

— Здеся могут и приветить, — Подумалося мне, — Не то чтобы прям совсем богатеи живут, но чистая публика! Своими ручками делать что они уже брезгуют, а на прислужников постоянных — денег нетути.

— А вот кому по дому помочь, дров натаскать, мусор выкинуть!

Несколько раз проорал истошно и выглянула тётка в салопе [36], глянув на меня в через стёклышки на палке.

— Откуда такой, отрок? — Поинтересовалася она, — Никак с Хитровки?

— С Хитровки, тётенька, — Говорю честно, без врак, — токмо я не этот… не наводчик! Бегунок обычный, от дурного хозяина.

— Все так говорят! — Сказала она, поджав морщинистые губы, но не уходила, — Ладно! Дров на кухню натаскаешь, да в сарае поленницу сложишь.

Дров натаскал да сложил у печки, чтоб сохли. Это быстро! А вот в сарае дровяном долго возился, всё пытался перекласть их получше. Тётка видно недаром в салопе вышла, сама мало что не нищая. Встречал уж таких — сами один супчик на водичке сёрбать будут, где крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой, а честь блюдут.

Дрова гнилые да негодящие, чуть не из старых досок и брёвен трухлявых, что при разборе старых домов растаскивают. Жучков и гнили там больше, чем дерева. Долго возился. Оно вроде и не тяжко, но муторно, и в трухе весь.

Тётенька в сарай заглянула раз, носом покрутила, но смолчала. Ребятишки ещё здешние крутилися поодаль, но не лезли — мелкие они ишшо, робели. Да и о чём бы говорить с ними? Об игруньках в куколки?

— Сделал, тётенька! — Доложился звонко под ейным окошком. Та вышла и это…

«— Проинспектировала», — Проснулся Тот-кто-внутри.

Ага!

— Пелагея Аполлинариевна, — Сказала она, — Пошли, рассчитаюсь.

Денюжку не дала, ну так оно сразу видно было. У ей комнатушка единственная и вещи там хучь и господские почти што, но старые все и облезшие. У Ильи Федосеевича и Ираиды Акакиевны куда как приглядней было, хучь оне и из простых.

Зато покормила меня тётенька! Не шибко вкусно-то, но сытно — картоха печёная, капуста квашеная, чуть залежалая, да здоровая краюха ржаного хлеба, чуть не с фунт. И что, что заветрившаяся? Много зато! И плесень с хлебушка Пелагея Аполлинариевна ножичком счистила.

— Ступай!

Поклонился, да и пошёл со двора.

— А вот кому работник нужон! Воды натаскать, дрова в поленницу сложить!

— Ну как, малой? — Поинтересовался дремавший на нарах Иван Ильич, когда я вернулси, — Заработал што?

— А как же, дяденька! Восемь копеек, и накормили ишшо два разочка, один даже скусно. И вот!

Вытаскиваю из-за пазухи узелок с печевом и разворачиваю его.

— Ишь ты? — Подивился Иван Ильич, привстав. После того, как ён надышался над чугунком и попил малины, отживел. Теперя только отсыпаться после болести, — Чуть ли не из ситной муки, да фунта на два! Кто так расщедрился-то?

— Да барынька одна! Поорал во дворе, что работу ищу, значица, так она сперва дворника кликать начала, чтоб меня со двора погнал, а ён отлучился. Тогда через служанку сунула печево — что ушёл и не орал, значица. Мигрень у ея!

— Ишь ты! — Иван Ильич заухал смешливо филином, — Повезло тебе, Егорка! Был бы дворник на месте, получил бы не печево, а метлой поперек хребта!

— Агась! — Улыбаюся ответно, — Я теперя не скоро туда пойду, а то дворника небось настращает барыня-то!

Оставил печево на нарах, да и пошёл бродить по Хитровке. Земляки-то не скоро придут ишшо с работ, а помогать Ивану Ильичу кашеварить нет нужды. Кулеш [37]любой годящий мужик приготовить может, чего под руку соваться-то? Байками развлекать? Так мужики придут, всем сразу и расскажу, как день прошёл, если спросят-то.