Второгодка. Пенталогия (СИ) - Ромов Дмитрий

– Что случилось? – воскликнул я.

Она шла, ссутулившись, сгорбившись, держась за бок рукой. Когда она повернулась ко мне, я увидел её заплаканное лицо.

– Как это произошло? – едва сдерживая гнев, спросил я.

Мышь под ложечкой, кажется, сошла с ума, а сердце запеклось.

– Поджидал. Напал прямо во дворе, когда я вышла из подъезда. Он знал моё расписание и устроил засаду. Толкнул, я упала…

Она говорила отстранённо, без эмоций.

– Что ещё? Он что, тебя пинал?

– Только пару раз… кажется… – кивнула она и залилась слезами. – Никуда мне от него не деться…

– Он что‑нибудь говорил?

– Сказал, что до тебя доберётся. Велел передать, что я тебе точно не достанусь…

Внутренности обожгло, кровь вскипела, а в ушах заработал кузнечный пресс. Бах! Бах! Бах! Бах!

И в этот момент с грохотом распахнулась дверь, и в неё влетела Настя Глотова. Красная, растрёпанная, вся в слезах и соплях.

– Настя! – прохрипел я. – Что⁈

Это было уже слишком…

– Что случилось? – спросила Альфа, вытирая слёзы

– Я не понимаю! – крикнула Настя, размазывая по щекам слёзы. – Как вы так можете! Как вам не стыдно! Вы же взрослая женщина, а он ещё ребёнок, он же ученик, а вы его учительница! Вы знаете, что это подсудное дело?

– Настя, что ты несёшь! – попытался одёрнуть её я.

– Я всё знаю, я знаю! – выкрикнула она. – Ты с ней спишь! Рожков слышал ваш разговор!

– Какой разговор? – едва сдерживаясь, чтобы не разораться рявкнул я. – О чём ты говоришь?

Я попытался взять её за руку повыше локтя, но она отдёрнула руку и отскочила от меня.

– Я тебе верила, а ты любитель… знаешь кого… Вы… Вы… Вы…

– Да что он слышал? Бред!

Я понимал, что он слышал. Вот мудак! Вот урод! Подслушивал, когда мы с Альфой говорили. Ручку, сказал, забыл. Сука!

– Спокойно, – сказал я. – Успокойся, тебе говорю.

Ноги уже несли меня к Вите, а тут Настя со своим горем. Так не вовремя, так некстати. И вообще зря. Но и её мне было жалко, как ни крути.

– Он слышал, как Альфа тебе обещала обеспечить алиби! – воскликнула она.

– И что из этого? – спросил я.

– То, что она сказала, он это тоже слышал, что вы вместе спали.

– Настя, успокойся, – вздохнула Альфа и, достав бумажный носовой платок протянула ей.

Вторым платком она вытерла свои глаза. Обе они были заплаканные, обе несчастные, обе раздавленные несправедливостью жизни. Впрочем, если одна пребывала в плену скорее воображаемых трагедий, то вторая несла на себе бремя физической боли.

– Я такого никогда не говорила, Настя, – сказала Альфа отстранённо.

– И я не говорил, – пожал я плечами. – И я бы не слишком доверял словам человека, желающего как можно скорее залезть к тебе в трусы и ради этого совершающего разные подлости.

– Он уже и директрисе рассказал, – растеряно и тихо произнесла Настя. – Ей бы он побоялся врать…

– Ах, вот откуда ноги растут, – зло усмехнулся я, припомнив наш последний разговор с Медузой, когда она утверждала, что ей доподлинно известно о моей связи с Альфой. – Мудак твой Рожков, а верить сплетням человека, который что‑то там подслушивает, я бы уж точно не стал. Впрочем, у тебя же своя голова имеется, да?

Настя осеклась, а Альфа покачала головой и опустилась на стул.

– Иди, Настенька, иди, – сказала она. – Постарайся больше так не делать. Не уподобляйся плохим людям. Ты девочка хорошая. Славная…

Ей было не до страха перед разглашением нашей тайны и не до Насти, хотя, вероятно, она ей и сочувствовала. Казалось, она смирилась или боялась смириться с тем, что навсегда останется в зловещей тени Петрушки…

– А почему вы тогда плачете? – спросила Настя.

– Ну уж не потому, что Сергей от алиби отказался, – всхлипнула Альфа. – У меня, видишь ли, кое‑какие семейные неприятности.

Чем закончится их разговор, я дожидаться не стал. Выскочил из класса и побежал. Сейчас моё сердце было полно других чувств, далеко не самых нежных. Сочувствие и жалость отступили под натиском гнева и ярости куда‑то на задний план. Нужно было раздавить эту мразь, Петрушку.

Я рванул по коридору. Народа было много, они шумели, кричали, балдели. Какие‑то пятиклашки бегали, а тут и наши гурьбой повалили в класс математики.

– Крас, ты куда? – окликнул меня Глитч. – Слушай, прикол. Ты знаешь…

– Потом, Саня, потом, – бросил я, не останавливаясь и налетел на Рожкова.

– Смотреть надо, куда прёшь, – прогундосил он, – не сбавляя шага.

Я тут же остановился.

– Ну‑ка, постой, – бросил я ему вслед.

– Да пошёл ты, – процедил он сквозь зубы и не остановился.

Я сделал шаг и рванул его за плечо, поворачивая к себе.

– Постой, я тебе сказал!

Он вкинулся, напрягся.

– Ты чё, по шарам давно не получал? – хрипло процедил он. – Это не тренировка. Я тебя порву нахрен.

– Я хочу сказать тебе, Илюха, – громко и чётко объявил я, – что ты конченый мудак и дешёвка.

Он мгновенно побелел, черты лица тут же заострились, на скулах, вздулись желваки.

– А ну, повтори, – процедил он.

– Мудак, дешёвка и просто непорядочный человек. Честно говоря, мне даже руки марать об тебя противно. Подслушивать чужие разговоры!

Вокруг нас столпились одноклассники.

– Чё такое?

– Чё, Крас?

– Что случилось?

– Да вот, – пояснил всем Глитч. – Крас объявил Рожкова подонком. И кем, как ты там сказал ещё, козлом? Нет… Мудаком.

– Подслушивать чужие разговоры, – повторил я и сильно, и больно ткнул пальцем в грудь Рожкову. – А потом сплетничать и доносить директрисе и другим ребятам… Я считаю, что на это способны только последние мудаки

– Не надо было с Альфой чпокаться, – глумливо ответил он, полагая, что я в силу своего положения и последнего предупреждения от Медузы поостерегусь нагнетать напряжённость

– Пойдёшь и скажешь Медузе, что наврал, – приказным тоном объявил я. – Потом пойдёшь к Альфе и извинишься. Передо мной извиняться не надо. Для меня тебя больше нет. Ты не существуешь

– Ты клешню убери, – взвился он, отбивая мою руку.

Народ загомонил.

– Ты не просто мудак, а ещё и глухой, – сказал я. – И тупой. Подслушал, ничего не понял, придумал сам и растрепал, растащил своей поганой метлой по всей школе

– Да пошёл ты, – захрипел он и ударил меня в плечо.

У меня и времени не было, и не хотел я с этим дерьмом связываться, но инстинкты взяли своё. Я ответил непроизвольно. Впрочем, попридержал коней, жахнул не в полную силушку. Развернулся и отвесил оплеуху. Моментально – бац! Хлестанул ему по щеке. Отвесил тяжеленную пощёчину, как человеку недостойному и низкому.

Рожков отшатнулся. Удар этот был для него в высшей степени оскорбительным. Он зарычал, ощетинился и бросился на меня.

– Кабзда тебе, Крас, – злорадно произнёс Мэт, стоявший рядом. – Доигрался ты…

Глаза Рожкова пылали злобой. Так бывает. Я такое видел много раз. Когда человек знает, что не прав и пойман, вместо того чтобы признаться хотя бы себе самому, он лезет из кожи, чтобы что‑то доказать или просто не упасть в грязь лицом. Только, как правило, получается ещё хуже. Ведь толпу обмануть можно, а себя – нет. И даже если удастся запихать внутрь и заглушить стыд, эти самообманы всегда будут напоминать о себе.

Илья попёр как танк, нагло, агрессивно. Он был тяжелее и пытался воспользоваться каждым граммом своего преимущества. Вцепился в ворот куртки и рукав у локтя, дёрнул левой на себя и вверх, заставляя меня сделать шаг вперёд и потерять равновесие, собираясь провести бросок через спину.

Куртка затрещала, вызывая ещё большую ярость с моей стороны. Ярость к ярости, гнев к гневу. От нас летели искры, как от электросварки. Публика улюлюкала, наблюдая за битвой гладиаторов.

Я сделал молниеносный и короткий шаг в сторону и назад, сорвал темп и вынудил его перенести вес на одну ногу. Он попытался докрутить, а я прижался плечом к его груди, не дал развернуться и перехватил кисть.