Ювелиръ. 1808 (СИ) - Гросов Виктор

Ярость ушла внутрь, превратившись в холодное желание мстить. А лучше, для начала — строить защиту.

Я огляделся. Что у меня есть? Молоток? Слишком громоздко. Штихель? Слишком короткий. Нож, который я вытащил из доски? Его не спрячешь. Нужно что-то, что всегда при мне… Что я всегда ношу? Ключи? Кошель? Циркуль… Стоп. Циркуль.

Нужен стилет. Тонкий, трехгранный клинок из лучшей пружинной стали, способный пробить и толстое сукно, и кожу. Скрытый в тяжелом латунном циркуле. Я уже видел механизм: нажал на неприметную кнопку, замаскированную под регулировочный винт, — и из полой ножки циркуля, как жало змеи, на пружине вылетает тонкое, смертоносное лезвие. Просто, эффективно, неожиданно.

Дальше — сигнализация. Забаррикадироваться? Это пассивная оборона, они просто выломают дверь. Нужно знать, когда они придут. Поставить часового? У меня нет людей, моих единственных часовых убили. Значит, дом должен стать моим продолжением. Единым чувствительным нервом. Я мысленно начал чертить схему. Тончайшая стальная проволока, почти невидимая в полумраке, протянутая вдоль всех окон и дверей первого этажа. Малейшее давление — и проволока натягивается, освобождая тяжелый свинцовый груз. Груз падает и срывает чеку с простого, но оглушительно громкого механизма. Не колокольчик. Я возьму часовой механизм с боем, усилю его резонатором. Громкий, резкий, разрывающий тишину треск, который поднимет на ноги не только меня, но и весь квартал. Этот дом будет не просто защищен. Он будет кричать.

И, наконец, третье. Кто?

Первая мысль — Дюваль. Эта французская крыса! Завистливый ублюдок! Нанять отморозков — в его стиле! Я почти физически ощутил злорадное удовлетворение, представив его лицо, искаженное завистью. Но голос разума начал задавать вопросы. А откуда у него такие люди? Профессионалы? Это не трактирные громилы. И резня в доме, который находится под покровительством Государя… это слишком грубо, слишком рискованно для него.

Тогда — Оболенский? Мысль была гадкой. Напугать? Поставить на место, чтобы я приполз к нему за покровительством? Вполне в его духе, но он не глуп. Вряд ли до такого опустится. Я вспомнил его холодный взгляд в карете, его желание контролировать. Он способен на это, но убивать двух своих же гвардейцев… Это скандал, который похоронит его карьеру.

Если не Дюваль и не Оболенский… то кто? Кто-то, кого я даже не знаю. Кто-то, кто все это время наблюдал из тени. Кто-то, кто понял, что я не просто модный ювелир, а носитель знаний, которые стоят дороже любых бриллиантов.

Раньше я думал, что борюсь за какие-то высокие материи — за искусство, за свое имя. Какая чушь.

Воздух в комнате пах тошнотворно-сладко, мозг отказывался работать. Он заклинил. В голове, как заевшая пластинка, крутилась одна-единственная, идиотская мысль: «Нужно вызвать скорую. И полицию».

Скорую. Полицию.

Голова раскалывалась, в затылке стучал молот. Какая, к черту, скорая? Здесь нет врачей, есть костоправы. Цирюльники, которые пустят ей кровь, чтобы «снять жар», и она умрет. От заражения, от их невежества. От одной мысли об этом к горлу подкатила желчь. Нет. Никаких лекарей. Не сейчас. Я сам. Холод, покой, чистая вода. Я справлюсь. Должен.

Хорошо. Со «скорой» — нет. Теперь полиция. Позвонить… Куда звонить? Телефонов нет. Бежать? Куда? В памяти всплыло лицо того квартального, которого я видел на Невском — заплывшее, красное, с мутными глазами. Он придет сюда, принюхается, перекрестится, глядя на трупы, и скажет: «Пьяная драка». Запишет что-то в свою грязную тетрадь и уйдет. И все. Дело закрыто. Им плевать.

Я вдруг отчетливо понял, что в этом мире нет системы, на которую можно опереться. Нет закона, который работает сам по себе. Здесь все решает статус. Слово. Влияние.

Что делать? Что, твою мать, делать? Я посмотрел на свою руку, на глубокий порез от стекла. Кровь уже почти не шла. Нужно промыть. Заражение… Здесь от царапины умирают. И тут же — мысль о Варваре. Ей хуже. Гораздо хуже. И никакого стерильного бинта, никакого хирурга. Только я. И этот город, который убьет ее своим «лечением» быстрее, чем рана.

Если я сейчас подниму шум, вызову этих… «полицейских», что произойдет? Начнутся допросы. Меня, главного свидетеля, будут таскать по канцеляриям. Моя стройка встанет. Моя репутация «гения» мгновенно покроется грязью слухов. «А что это за мастер, в доме у которого по ночам людей режут?». Все, кому я перешел дорогу, с наслаждением будут подливать масла в этот огонь. И я окажусь в ловушке. Пока они будут вести свое «следствие», настоящие убийцы растворятся без следа.

Нет. Так не пойдет.

Нужно, чтобы сюда приехали другие. Те, кто испугается, для кого убитый гвардеец — это событие.

Оболенский.

Да. Нужно звать Оболенского. Эти гвардейцы — его люди. Это удар по его чести. Он не сможет остаться в стороне. Он будет вынужден задействовать все свои связи. Не ради меня, а ради себя родимого.

И Сперанского… Нужно, чтобы он узнал. Нападение на меня — это срыв государственного проекта. Только тогда они зашевелятся по-настоящему.

И пока они будут действовать через свои каналы, я должен делать то, чего они сделать не могут. Искать сам. Тихо. Методично. Как я ищу дефект в камне. Мне нужны не детали, которые они пропустят. Тот нож, что торчит в доске. Любая мелочь.

Я медленно, опираясь о стену, поднялся. План был готов.

Я посмотрел на запертую дверь лаборатории, за которой прятался Прошка. Придется его отправить в ночь. Одного. Другого выхода нет.

Друзья! Если Вам не сложно, жмите лайки, это мотивирует автора.

Огромное спасибо! Вы — лучшие Читатели!

Глава 1

Воздух в парадном зале пропитался тошнотворно-сладким запахом, от которого першило в горле. Я сидел на полу, привалившись спиной к холодной, недостроенной кирпичной стене. Руки, лежавшие на коленях, были чужими. Липкие, бурые, с грязью под ногтями, смешанной с запекшейся кровью — моей, чужой, какая теперь, к черту, разница. В голове было тихо и от этой тишины закладывало уши. Все мысли выгорели дотла, оставив лишь пепел и ощущение — сухой, отвратительный хруст ломающейся кости.

Я искалечил. Спас. Защитил. Слова крошились, теряя смысл. Факт был один: они пришли, чтобы убить меня. Начали с моих людей. А я в решающий момент смог противопоставить им только обломок дубовой доски. Абсурд.

На улице послышался тревожный свисток, затем торопливые, тяжелые шаги и приглушенная перебранка. Кто-то снаружи заметил разбитое окно. Хорошо. Или плохо. Я уже не понимал.

Дверь, которую я наскоро забаррикадировал опрокинутым верстаком, содрогнулась от тяжелого удара. Затем еще один, и снаружи донесся сиплый, простуженный бас, полный казенной власти.

— Именем закона, отворяй!

Пришел. С опозданием. Кое-как поднявшись на ватных ногах, я отодвинул верстак. Скрип железа по камню прозвучал кощунственно громко.

На пороге, в клубах морозного пара, стоял закон и порядок в одном лице, затянутом в сальную полицейскую шинель. Тучный, обрюзгший мужик, из-под мундира которого выпирало необъятное пузо. Лицо его хранило следы вчерашней попойки, а изо рта несло перегаром, я даже невольно отшатнулся. Квартальный надзиратель.

Он переступил порог, его сапоги зачавкали в липкой луже крови. Мельком глянул на тела, как мясник на туши, и сразу перевел взгляд на то, что ему было понятно, — на разбитое окно и опрокинутую мебель. Картина в его голове сложилась мгновенно — простая, удобная, не требующая лишних умственных усилий.

— Та-а-ак, — протянул он, доставая из кармана засаленную тетрадь. — Грабеж, значит. Со смертоубийством. Что унесли?

Я посмотрел на два трупа, на темное пятно, расползающееся из-под двери комнаты Варвары. Он даже не спросил, кто я.

— Ничего не унесли, — голос прозвучал чужеродно.