Последний Герой. Том 8 (СИ) - Дамиров Рафаэль

— Нет, мы из полиции, — сказал я.

— Из полиции? — переспросил он удивлённо.

— Вы отец Арсений?

— Иерей Арсений Иванов, настоятель храма Святителя Николая в городе Камнегорске, — кивнул тот.

— У нас есть к вам несколько вопросов. Касаемо вашей работы в изоляторе временного содержания.

— А, понимаю, — кивнул он, но сразу добавил: — Это тайна исповеди. Я не могу ничего вам говорить.

Он выпрямился, чуть нахмурился.

— Если вы хотите узнать, о чём мне рассказывают исповедующиеся, то я уже говорил вашему начальству — я не участвую в ваших… как вы их называете… оперативных мероприятиях. Я людям душу облегчаю, грехи помогаю осознать, снять перед Богом камень с души.

— Это всё хорошо, — прервал я его. — Но недавно вы исповедали некоего Чучалина Александра Николаевича.

— Я много кого исповедую, — вздохнул отец Арсений. — Имена я не запоминаю, тут имена не важны. Исповедь — это не опись какая, это сокровенный труд души, и мне, как слуге Христову, надлежит хранить это в тайне.

— Ну, может, вспомните — он такой, — подсказал я, — чёрнявый, кудрявый, лет сорок на вид, передних зубов не хватает. Вспомнили?

— Вроде бы, да… — погладил бороду священник. — Был такой. И что вы хотите про него услышать?

— Про что он вам рассказывал?

Он опустил глаза, сложил руки на груди и заговорил мягко, с той неторопливой мерой, какая свойственна людям церковного сана:

— Слушайте, братья мои, поймите меня правильно. Таинство покаяния — не ведомость дел. Мне множество сердец открывается, и я слышу людей, которые приходят с тяжким бременем. Это приход к Богу, это признание греха, это покаянный плач о содеянном и надежда на милость Божию. И потому нельзя слово исповеди выносить наружу… было бы это преступлением против совести и против самой сути служения.

Красиво загнул… Да и говорил серьёзно, но я будто бы пропустил его слова мимо ушей.

— Сокамерники говорят, что Чучалин очень изменился, стал набожным, — попытался вставить слово Шульгин в этот бесконечный красноречивый проток.

— Да, он мог измениться, — продолжил батюшка. — Часто бывает, что человек, столкнувшись с краем пропасти, вдруг видит свет, и в его душе возникает желание исправиться.

— А не высказывал ли он вам мысли о наказании людей за их грехи? — спросил я. — Или о том, что мир нужно очищать от грешников? Может, что-то такое часто повторялось?

— Не судите, да не судимы будете. Мы не можем брать на себя бремя праведного суда. Если человек начинает говорить о «наказании грешников» — это тревожный знак. В таких случаях я всегда говорю: надо каяться, молиться, творить добро, а не зло. Наказывать — не наше дело.

— Так говорил он о наказании грешников? Вы ему так и рекомендовали, как сейчас говорите? — ввернул я конкретный вопрос в его поток выверенной речи.

— Что же я могу вам сказать? — проговорил он и снова поднял глаза. — Этот человек… он искал помощи, он говорил о желании изменить жизнь.

Шульгин не выдержал и перебил:

— В общем, отец Арсений, дело такое: ваш этот подопечный подозревается в жестоком убийстве. Вся информация нам нужна, чтобы найти его.

— Господи… — тихо проговорил иерей, перекрестившись. — Падшая душа…

— И куда он хотел направиться, он вам не говорил? — спросил я. — Это же не тайна исповеди.

— Нет, — ответил отец Арсений, покачав головой. — На такие темы мы не беседовали. Мы говорили о душе, о Боге, о грехах, от которых он хотел очиститься. О тех, что он раньше совершал.

— Ну, то, что он раньше совершал, нас не интересует, — сказал Шульгин.

Он вытащил из кармана визитку, протянул священнику.

— Если вдруг что-то вспомните… или он к вам придёт. Ну, если он такой набожный стал, теоретически ведь может?

— Мои двери всегда открыты для всякого, кто ищет Бога, — кивнув, ответил священник.

— Ну вот, тогда, если появится — позвоните, — сказал я.

— Не обещаю, — отозвался он, глядя в сторону.

— Ладно, и на том спасибо, — сказал я. — До свидания.

Мы уже повернулись к выходу, как вдруг отец Арсений окликнул нас:

— Постойте… — сказал он.

Мы обернулись.

— Я вспомнил, — произнёс он медленно.

— Что именно? — спросили мы в один голос.

— Он… — иерей задумался, глядя мимо нас, — спрашивал меня о смертных грехах. Я рассказывал ему о них. Не знаю, зачем спрашивал. Я тогда ещё удивился…

— О каких именно грехах? — уточнил Шульгин.

Отец Арсений глубоко вздохнул, провёл ладонью по бороде и поучительно произнёс:

— Стыдно не знать, молодой человек, — сказал он с укором. — Есть семь смертных грехов, за которые душа человеческая томится в аду. Грехи эти — источник всех зол, ибо из них рождаются прочие страсти и соблазны.

Мы слушали, не задавая вопросов, чтобы снова не напороться на проповедь.

— Первый грех — гордыня, ибо человек, возгордившись, ставит себя выше Бога и ближнего своего. Второй — сребролюбие, любовь к богатству, которая ослепляет душу и делает её рабой денег. Третий — блуд, страсть плотская, что губит тело и дух, превращая человека в орудие похоти. Четвёртый — зависть, что точит сердце, как червь, не давая радости даже в добром. Пятый — чревоугодие, ненасытность телесная, когда человек живёт ради брюха, а не ради духа. Шестой….

— Спасибо, — не выдержал Коля. — Остальные грехи мы в интернете сами изучим.

— И к чему, как вы думаете, он спрашивал про эти грехи? — спросил я батюшку.

— Мне неведомо, молодой человек, — развёл руками тот. — Может, для того, чтобы их более не совершать. Избегать — я надеюсь на это. На то и объяснения веду…

— Может быть, может быть… Ладно, спасибо ещё раз, — сказал я. — Пойдём, Коля.

Мы развернулись и направились к выходу с территории храма.

Сели в машину. Николай повернул ключ — и, хвала всем богам, та на удивление бодро завелась. Мотор заурчал ровно.

— Молодец! — Шульгин погладил по рулю «Тойоту». — Умничка, помогаешь. Ты теперь на полицию работаешь, так что уж давай, это, без выкидонов.

— На фига ты с машиной разговариваешь? — рассмеялся я.

— А ты, Макс, хочешь верь, хочешь нет, — сказал Коля, — но я сто раз замечал: если ругать тачку — будет барахлить. А если хвалить, то будет работать, как часы.

Ну вот, а ещё от меня то и дело глаза к потолку заводит — а сам-то рассуждает, как самый настоящий пенс.

— Ладно, — хмыкнул я снисходительно. — Будем петь дифирамбы нашей новой колымаге.

— Да не смейся надо мной, Макс, — оправдывался Шульгин. — Я реально сто раз в такие ситуации попадал.

— А я и не смеюсь, — сказал я. — Ну что, куда сейчас?

— Что-то не нравится мне всё это, — сказал Шульгин, — эти религиозные замуты, исповеди, грехи…

— Я бы, знаешь, что сделал, — сказал я. — Съездил бы по адресу, где жил Барабаш, осмотрелся бы там.

— Зачем? — удивился Шульгин. — Его же убили не дома, а в машине, в лесополосе.

— Допустим. Что мы знаем о Чучалине? — спросил я.

— Ну, — начал Шульгин, — вор, рецидивист, сидел за разбой, совершал нападения, ударился в религию… Возможно, убил Барабаша.

— Правильно, — кивнул я. — А что мы знаем о его жертве?

— Ну… таксист, — Шульгин осёкся.

— Вот. Ничего не знаем, — сказал я. — А ведь иногда информация о жертве важнее, чем о подозреваемом. Только так можно уловить связь и понять мотив.

— Тогда давай пробьём этого Барабаша, — сказал Николай.

— Уже, — ответил я. — Я сразу отправил сообщение Оксане, пробьёт по базам, всё сделает и мне скинет. Но знаешь, Коля, про человека многое скажет не формальная карточка. О быте, о связях, о характере — многое видно по тому, как он живёт, кто вокруг него крутится.

— Ты предлагаешь сделать осмотр жилья Барабаша? — уточнил он. — Но Круглов нам ни за что не даст, а у самих нет на это полномочий, мы не ведём оперативное сопровождение его дела.

— Вот в том-то и проблема, — ответил я спокойно и выжидающе посмотрел на напарника. — Официально нам тут не светит ковыряться.