Перемирие (СИ) - Градов Каин

— Ну, естественно, — пожал плечами Морозов. — Никифор же говорил, что собрал для нас с вами провизию. Чтобы мы в засаде не отощали. Сказал, дословно: «Нечисть — нечистью, а ранний завтрак по расписанию».

— И почему я об этом не знаю? — теперь я окончательно вышел из себя. — Меня, между прочим, можно было поставить в известность! Я, как-никак, князь.

— Может, потому, что вы невнимательный? — предположил мужчина с лицом пророка, которому давно всё понятно. — Или, быть может, потому, что вы все надеялись на авось. А вот кто реалист, тот перед поездкой в рюкзак всё нужное положил.

С этими словами он без особой торжественности достал откуда-то из-за пазухи узкий термос, открутил крышку и налил в неё обжигающий паром напиток. Над кружкой заклубился аромат трав, сдобренный медом и чем-то терпким, совсем чуть-чуть отдающим лавандой.

Я решил, что разбираться со своими претензиями и ущемлённым княжеским достоинством буду позже. Взял у него посудину, поднёс к губам и осторожно отпил. Напиток оказался не просто горячим — он был безупречно заварен: ни капли горечи, только тепло, глубина аромата и успокаивающее послевкусие.

— Лучше, чем дома, — пробормотал я.

— Не наговаривайте на Никифора, — с достоинством ответил Морозов, — это он настоял. Вот и сварганил вам чай с мёдом, да с душицей. Там и шиповник, кстати, есть. От тревожных мыслей.

— А если у меня не мысли тревожные, а окружение? — спросил я с прищуром, глядя прямо на него.

Воевода выдержал паузу, глотнул из своей фляги и спокойно произнёс:

— Тогда двойная доза не повредит.

— Ватрушку? — вежливо предложил Морозов, вытаскивая из заплечного рюкзака аккуратно свернутый бумажный свёрток.

Я молча вырвал у него добычу, развернул слоёную бумагу и принялся есть. Горячая, с творогом, чуть сладковатая, с хрустящей корочкой. Признаться честно, вкус был такой, что впору было откусить палец.

— На природе всегда аппетит хороший, — миролюбиво заметил воевода, устроившись поудобнее на втором пледе. — Особенно когда ждешь танец полуобнаженных девиц.

— Мы здесь почти три часа, — буркнул я отмахиваясь. — Я уже успел замёрзнуть, потом отогреться, потом снова замёрзнуть…

— … затем прогуляться до реки и обратно, потом добежать до леска, вернуться, — с невозмутимым видом продолжил за меня Морозов. — И ведь так ловко у вас всё получается. Любо-дорого посмотреть. А то ведь вы ни одной тренировки не провели с тех пор, как в Северск перебрались. Я уж начал переживать. Думаю; князь застоится, форму потеряет, от нечисти убежать не сможет, не то что сражаться. А тут, глядите, сам без понуканий марш-броски устраивает.

— Вы издеваетесь? — уточнил я на всякий случай, но не прекращая жевать. Всё же ватрушка была первосортная, даже для таких словесных изысков.

— Я? — удивился воевода и широко развёл руками. — Да вы что! Это я с восхищением. С гордостью. Вот бы всем руководителям такую прыть, как у вас. Пищу принимаете с полезными нагрузками.

— Владимир Васильевич…

— Молчу, молчу, — он поднял руки, будто сдаётся. — Только скажите, если будете ещё ватрушку. У меня тут есть с маком, а одна с брусникой. Но последнюю я бы сам съел. Она для настроения полезная. Особенно после бессонной ночи с князем на рассветной росе.

Я фыркнул, но брусничную всё же оставил ему. Хоть кому-то из нас должно быть сегодня сладко.

— Вы издеваетесь, — резюмировал я.

— Да как можно, — вскинул брови Морозов, делая вид, что глубоко оскорблён моим недоверием. — Конфетку не желаете?

Он выудил из кармана леденец на палочке в форме птички. Алый, с чуть потекшим крылом, точно пролежал в кармане не первый день. Воевода протянул угощение с самым добродушным видом.

Я раздражённо мотнул головой.

— Нет, — буркнул я. — Спасибо. Обойдусь.

— Ну как хотите, — пожал плечами воевода и сам запихал конфету в рот, как ни в чём не бывало. — Это, между прочим, символ детства. И доброты. А вы, князь, всё на взводе. Вам бы отдохнуть…

Он хрустнул. Так звонко, что я замер в недоумении. Потом прищурился, зажевал что-то с усилием, и вдруг выплюнул на траву обглоданную деревянную палочку.

— Щепка крепкая попалась, — резюмировал он с видом знатока. — Похоже, старая партия. Надо попросить у Никифора свежие конфеты.

Я только покачал головой.

— Вы очень предусмотрительный, Владимир Васильевич.

— Годы, — невозмутимо пояснил он. — И многочисленный опыт походов.

Морозов вдруг замолчал на полуслове. Замер, а затем резко поднял руку, призывая меня к тишине. Его лицо, обычно спокойное и невозмутимое, теперь словно заострилось: взгляд стал внимательным и острым.

Я сразу насторожился, вскинул голову, принялся озираться. Тропа вокруг была пуста. Ни звука, кроме лёгкого шелеста ветра в далеких кронах деревьев.

Солнце еще не показалось, но его первые лучи уже золотили края облаков, мягко растекаясь по небу. Всё вокруг будто затаило дыхание в ожидании чего-то.

И вот, прямо перед нами воздух задрожал. Сначала это было похоже на игру света, как бывает, когда смотришь сквозь жар над костром. А потом дрожь сложилась в очертания. Из утреннего тумана, словно из тончайшего стекла, появились женские фигуры. Изящные, почти невесомые.

Я не сразу понял, что именно вижу. Они не шли и не плыли, а скорее, двигались в каком-то чудном танце. Девушки были полупрозрачными, будто сотканные из самой зари. В их волосах мерцали капли росы, и казалось, что каждая из них — это крошечная звезда, случайно оставшаяся на земле. Одежды, если это можно было так назвать, струились по воздуху, больше напоминая шелковые ленты, подхваченные невидимым ветром. На ногах ни обуви, ни следа от пыли.

Они закружились в полной тишине. Я не слышал музыки, но чувствовал её каждой клеткой. Сердце било ритм, совпадающий с их движением.

Я сидел, не в силах ни выдохнуть, ни отвести взгляд. Мозг судорожно пытался найти объяснение: иллюзия, игра света, массовый гипноз, что угодно, но только не то, что происходит на самом деле.

Морозов рядом тоже застыл. Рука, которой он ещё секунду назад отмерял семечки, повисла в воздухе. На его лице застыло выражение человека, который видел многое, но к такому никто не готов.

— Вижу, не только я забыл слова молитвы, — выдохнул он, наконец, чуть осипшим голосом.

Я лишь кивнул. Эти создания казались не из нашего мира, и всё же их присутствие зачаровывало.

Туман клубился вокруг, солнце медленно поднималось, и с каждым лучом их силуэты становились чуть прозрачнее. Будто вместе с уходящей ночью растворялись и девицы.

— Русалки? — прошептал я, не узнавая собственного голоса.

— Точно нет, — ответил Морозов тихо, не отводя взгляда.

Он не успел договорить. Одна из дев повернула голову, и мне показалось, что её глаза на миг встретились с моими. В них не было угрозы. Только нежность и лёгкая печаль, как в утреннем небе.

А потом возникла вспышка света, мягкая, беззвучная. И всё исчезло. Лишь ветер прошелестел в кронах, словно закрыл за ними дверь.

Мы стояли молча около минуты.

— Вы это видели? — наконец спросил я.

— Видел, — хрипло ответил воевода.

Морозов первым пришёл в себя. Он шумно выдохнул, провёл ладонью по лицу, будто хотел стереть остатки сна, а потом резко выпрямился и позвал дружинников.

— Эй! Ко мне! — его голос прозвучал глухо, но властно.

Из-за кустов один за другим вышли люди. На их лицах читалась усталость, растерянность и старание не показаться глупыми перед командиром.

— Видели? — коротко спросил Морозов, обводя их внимательным взглядом.

Первым отозвался парень с веснушками, тот, что дежурил у берега:

— Так точно, видели, Владимир Васильевич. Девицы… ну, как сказать… красивые, будто не из мира нашего. Закружились… и нету.

— И я видел, — поспешно добавил другой. — Сначала подумал, показалось. А потом смотрю: и в самом деле, будто танцуют. Тихо так, словно ветер сам за них поёт.

Оба выглядели неловко, словно признались в чём-то неприличном. Ещё один дружинник откашлялся, теребя ремень: