Отрочество (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр"

А другие не смогли. Не хуже. Просто — поверили. Обвинениям в тупости, никчёмности, постоянным кликушеским пророчествам о грядущем алкоголизме. Не выплыли.

Слабые? Отчасти. А ещё — сложно выплыть, когда тебя постоянно — по голове. Сама жизнь, в лице учителей, вусмерть замотанных родителей, и просто — российская действительность. Сорбонна, университет Париж-юг, факультет механики и автоматизации. Студент!

Погладил тёплую под солнцем колонну Сорбоннской церкви. Смог! Доказал.

А… кому? Задумываюсь, и понимаю, что уже неинтересно писать бывшим одноклассникам и пацанам с раёна. Хвастаться. И они мне тоже — неинтересны. Может, матери? Может… потом, как-нибудь.

Некоторое время не мог понять, кто я и где. До чего детально! А эмоций! Вот зачем мне эта Ольга Михайловна? Нет бы чего полезного по инженерной части, но там в час по чайной ложке присыпается.

Поворочался без сна, и отщёлкнул часы. Рассвет скоро, ну да и не засну больше.

Умылся наскоро, зубы почистил, да и бегом до моря, провожаемый редкими взбрёхами собак и здоровканьем тётушек, вышедших кто за водой, а кто и на рынок.

Плавал чуть не час, до ломоты во всём теле и посинения, а потом назад, всё так же бегом.

— Доброе утро, — поздоровалась тётя Песя, выйдя из нужника, — не спится?

— Шалом, — вяло отозвался я, — да вот…

Она понятливо закивала и не стала тревожить расспросами. Браты уже встали, и оба два такие себе натужно-бодрые, через явную силу. У Мишки от страха лицо ажно чуть не в прозелень идёт, но бодрится.

Санька получше, но тоже — губы в улыбке растягивает, а на такую улыбку каучуковую даже и глядеть страшно. Подозреваю, што и я не лучше.

— Ну што? В здоровом теле? — подмигиваю я, и сам понимаю — хреново вышло. Ну да браты подыграли, растянули губы в улыбке. И физкультура!

Мишка, он хоть и не может толком одну ногу трудить, но тоже занимается. Я давно ему всякое показывал, а в Одессе когда, то и вовсе! Цельный комплекс составил, специально под него.

Ну и Федул Иваныч тоже — ого! Здоровый мужчина, и спорт вообще одобряет. У них в мастерской гиря стоит, пудовая, так они с Антипом нет-нет, да и подойдут. Чуть не пятьдесят разиков мастер выжать может, вот те и портняжка! Чуть не самый сильный во всех улочках и проулочках вокруг Трубной.

Завтракали через силу, хотя тётя Песя женщина вполне себе понимающая, и расстаралась как раз на такой случай. Такой себе супчик рыбный, сильно восточный. С пряностями, травами и таким запахом, што и у умирающего аппетит пробудит.

В другой раз бы оно и с превеликим нашим удовольствием, а сейчас и не лезет. Нервы, эти их! Два часа до условленного срока не знали, как и чем себя занять. Измаялись! Когда выходить пришла пора, так Мишка ажно чуть не вприпрыжку побежал.

«— Лучше ужасный конец, чем ужас без конца [17]» — выдало подсознание.

Мишку почти тут же увели, готовить к операции. Но и нас не вдруг отпустили, а накапали сперва чего-то на спирту.

— Лауданум [18], — пояснил доктор, отмеряя капли, падающие в мензурку, — надёжное снотворное и успокоительное.

Я проглотил, заворожённый необычной посудой, и только потом подсознание принялось выдавать всякое нехорошее. Про наркоманов и распространителей.

Как назло, такая пакость полезла, што куда там успокоиться! Но ушёл, потому какую ещё гадость поверху зальют, сказать не могу, но заранее сцыкливо.

Нехорошо как-то настойка легла, неправильно. Организм сонный, а мозг и так-то за Мишку переживает, так и ещё и подсознание картинки наркоманистые подбрасывает в костерок моих кошмаров.

Так и ходил до самого конца операции, все улочки и переулочки вокруг Еврейской больницы истоптал. Окна считать принимался, на количество камней булыжных множил. И ведь понимаю, што со мной прямо-таки сильно ой, но остановиться не мог.

Поклялся только, што наркотики — никогда! Сам не буду, и близким всем настрого накажу. А то ишь! В аптеках без рецептов!

«— Надо, кстати, компанию против…» — Мелькнуло в глубинах, да и угасло.

Санька за мной хвостиком таскался, но вялый, за компанию больше, а так бы пристроился где-нибудь на лавочке. И бубнил, бубнил што-то… От этого его бубнёжа у меня волосья дыбом даже там, где и не выросли пока, и желание всем этим героинщикам от медицины успокоительно ректально ввести. С передозом! Неужели не понимают?

Оббегаю в очередной раз больницу, Гришин на крыльце. Благодушный, усталый, с папироской.

— Ну?!

— Всё хорошо, — и улыбается, показывая изрядно проеденные зубы, — насколько это вообще возможно.

Я кепку сдёрнул, голову вверх, а у самого — слёзы. Неловко даже стало. Вытирал пока, доктор деликатно отвернулся, будто высматривая што.

— А… можно? — я сунулся было ко входу.

— Что ты! — всполошился врач, заступая вход, — Какие посещения! Может быть, завтра к вечеру. Не раньше! И на неделю, не меньше, в больнице ваш брат останется, под наблюдением.

— Да, да… — кепку к груди, — если што-то ещё надо…

— С лихвой уже! Кхм… — смутился он, вспомнив за жадность коллег, граничащую с вымогательством.

— Ну… только скажите!

— Только скажите, — эхом отозвался Санька, — я… всё!

Хотели выразить отдельную благодарность заезжему хирургу, вышедшему из больницы, но тот отмахнулся только брюзгливо, и укатил в гостиницу на свистнутом санитаром извозчике.

— Зато хирург от Бога, — философски заметил санитар, с блаженным видом доставая папироску, — а в таком деле лучше етак, чем когда душа-человек, но так себе как спициалист.

— Хотя етот, — он сплюнул попавшие в рот крошки табака, — очень уж собака как человек! Но дельный, етого не отнять. Не извольте беспокоиться за брата, господа хорошие, всё в лучшем виде будет!

Добежал до дома поесть, и сказать за всё хорошее, но долго не усидел. В голову такое — раз! И вступило. О кресле на колёсиках для Мишки. Ему ж теперь не одну неделю выздоравливать, понимать надо. Не просто перелом, а ногу ломали да резали!

Недели две теперь, а то и месяц, вообще ногу трудить нельзя, какие там костыли! Их черёд после придёт.

Ума хватило, с тётей Песей мыслёй поделиться. Та лоб похмурила, да и выдала, где такое в Одессе вообще может быть.

… — хрень! — подытожил я вечером после умывания перед ужином, замотав Саньку и Фиру до чуть не полного обезноживания. И настроение, ну вот никакое!

Все такие кресла, што либо дорого-богато, либо дёшево-хреново. По деньгам-то ладно! Потяну. Но все, вот до единого все модели — громоздкие. В таких только со специальным человеком разъезжать, ну или самому если, то здоровым нужно быть.

В смысле — обезноженным, но с силой в руках. А никак не мальчишкой только после операции! — Бат-коляски [19] вроде ничево, — неуверенно возразил Чиж, подвигая стул к накрытому столу.

— Ага! Для прогулки по парку, когда раненого героя таскает по дорожкам медсестра, — надыбился я, не садясь пока, — А по городу умаешься, да и самому если… што, будто не пробовал?

— Ну, пробовал, — хмуро отозвался брат, — тяжко.

— Ладно, не серчай… сам видишь, ерунда какая.

— Ну вот взял бы, да и сделал, — не сразу отошёл Санька.

— Хм…

— Неужто возьмёшься? — поразилась молчащая до того Фира.

— А? Угу… я так прикинул, што в этих колясках лишнего много. Вполне себе надёжные и даже комфортные, но очень уж неподъёмные! Для начала… — я поглядел на огрызок карандаша, невесть откуда взявшегося в руке. А, Фира… вот и листок… — спасибо!

— Для начала, — повторил я, — парусина, — оно хоть под жопой, хоть за спиной, так и ничуть не хужей деревяшек.

— А если порвётся? — заинтересовался Санька.

— Так не сразу! — парировал я, — А заменить и недолго! И дёшево. Потом…