Подпольная империя (СИ) - Ромов Дмитрий

— Молодец, непосвящённый. Это большой плюс в твоё личное дело. А Куспису урок, как проявлять милосердие. В следующий раз будет умнее. Если жив останется.

Личное дело? Серьёзно? У сатанистов есть личные дела? Прости меня, Господи, что я здесь делаю…

Меня вытаскивают на середину кабинета и тоже рассматривают. Магистресса, судя по блеску в глазах, остаётся довольной увиденным. Она подаёт сигнал и мне на шею накидывают петлю из толстой верёвки. На руки тоже.

— А! — вскрикиваю я. — Вы что творите, уроды! Меня видела здесь куча людей. Завтра они сюда вернутся и такого вам понаделают!

— Пусть понаделают, — скрипучим голосом смеётся магистресса. — Даже интересно понаблюдать. Они что, все могилы перекопают?

Все глумливо смеются.

— Так, тащите его к жертвенному камню! — прерывает веселье атаманша. — Время уходит, и Блуждающий жнец ждёт.

— А он что, пришёл уже?

— Ему не нужно приходить, Чёрный дракон и так здесь. Всегда!

Она исторгает из себя короткий жуткий вопль, и меня выволакивают из административного здания. Тянут за верёвки, как буйного, но обещающего большую прибыль раба.

Мы идём минут десять в полной тишине. Сосредоточенно и довольно быстро. Проходим мимо вырытых ям, могил где ещё никто не похоронен. Какое-то время двигаемся по полю и заходим в маленькую рощицу с редкими деревьями.

За ней внезапно оказывается глубокий овраг и мы спускаемся прямо в него. Здесь меня ждёт неожиданность. На небольшой площадке с утоптанной землёй я, наконец, вижу Киргиза. Только он никакой не жнец и вообще не член секты. Он лежит на грязном, видимо выкопанном из могилы гробу.

Гроб этот водружён на строительные козлы. Киргиз лежит на животе, спустив руки и ноги по сторонам этого гроба. К его рукам и ногам привязаны грубые верёвки, такие же, что сейчас на мне. Верёвки эти туго натянуты и другими концами привязаны к колышкам, вбитым в землю. То есть, можно сказать, что Киргиз растянут, как палатка.

Рядом в земле вырыта продолговатая яма, символизирующая, должно быть, могилу. В ней пылает огонь.

Меня ставят напротив Киргиза так, что костёр оказывается между нами. Верёвки, привязанные к рукам, мои мучители прикрепляют к верхушкам молодых согнутых берёзок. Деревца разгибаются и весьма ощутимо натягивают мои руки.

Верёвку с головы снимают, но зато привязывают две таких же к ногам и тянут ноги в стороны.

— Эй! — ору я. — Ку-клукс-клан! Вы чего творите!

Но на меня никто не обращает внимания. Просто и сосредоточенно, они делают свою работу. В этом спокойствии и уверенности я вижу крайне неприятный знак.

Я становлюсь похожим на рисунок Леонардо да Винчи, как человек с расставленными руками и ногами, вписанный в круг. И мне делается жутко. Покончив с привязыванием, сектанты встают полукругом вокруг костра так, чтобы видеть меня и Киргиза. Ну вот. Капец. Не ожидал я, что буду вместе с ним принимать мученическую смерть.

— Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его! — кричу я не ради того, чтобы позлить этих дебилов, но в искренней надежде на спасение. — И да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога!

Твари начинают шипеть. Действует моя молитва! Хоть бы все они сгорели на месте! Вспыхнули бы и превратились в пепел… И почему я такой дурак, не учил молитвы, когда бабушка велела? Дальше-то я слов не знаю…

— Заткните его! Снесите ему голову! Забейте угли ему в пасть!

— Тихо! — раздаётся вдруг негромкий, но звучный голос.

Трубный. И от этого голоса становится ещё тревожнее, он пробирает насквозь. Все оборачиваются на звук и видят ещё одного человека в балахоне. Он медленно спускается в овраг. В его руке факел, а на лице под капюшоном белая тряпичная маска. Ну чисто ку-клукс-клановец, честное слово.

— Тихо, — повторяет он и по толпе пробегает шепоток.

— Жнец, жнец, жнец, жнец, — шепчут уста сектантов.

Он подходит и встаёт напротив полукруга, с другой стороны костра.

— Начинайте, — повелевает он.

Магистресса что-то шепчет стоящему слева от неё пареньку, и он тут же бросается ко мне. В его руке я замечаю кривой нож. Неужели? Он хватается за ворот моей рубашки и, подсунув под неё нож, в один момент вспарывает и рубашку, и импортный, купленный по блату пиджак.

Холод майской ночи лижет мою грудь, а этот урод легко проводит остриём ножа от шеи до пояса брюк, оставляя красную влажную линию. Тварь.

Сделав это, бес возвращается в строй. Тогда вперёд выходит магистресса и выкрикивает какое-то слово. Совершенно нечленораздельное. Потом она повторяет его и начинает медленно раскачиваться вправо и влево. И снова повторяет. Снова и снова. Это длится несколько минут. Монотонное покачивание и выкрикивание одного и того же слова, возможно, на древне-арамейском языке.

Вдруг это действие прекращается, и в её руках появляется чаша, похожая на спортивный кубок. Кто-то из бойцов передаёт её ей. Эта баба делает несколько больших глотков и снова что-то выкрикивает. Потом она подходит ко мне и начинает раздеваться.

А чаша, тем временем, отправляется по рядам. Все, к кому она попадает, делают несколько глотков и передают дальше. Магистресса сбрасывает всю одежду и остаётся совершенно голой. Ужас. Кожа да кости. Её тело покрыто жуткими татуировками и кожа во многих местах пробита кольцами и гвоздями. Страх, одним словом.

Толпа последователей раскачивается и монотонно произносит какую-то белиберду. Со своего места мне не очень хорошо видно Киргиза, но его дикий взгляд я вижу отлично. В другое время я бы многое отдал, чтобы увидеть его в таком состоянии.

Раздевшись, магистресса начинает извиваться передо мной в жутком медленном танце. Жнец тоже приближается к нам. Встав рядом, он тихим голосом обращается к извивающейся бабе:

— Руфь, какого хрена ты делаешь? Это что за церемония? Откуда ты это взяла?

Но она не отвечает, её глаза светятся безумием. Кажется, напиток имеет большую силу. Что-нибудь из мухоморов, возможно.

Не обращая внимания на слова жнеца, магистресса бежит на другую сторону, к Киргизу, и начинает отплясывать там. Толпа выкрикивает какой-то непонятный лозунг, а предводительница поднимает с земли длинный шест с металлическим наконечником. Она делает знак и трое последователей приближаются к ней.

Они принимают пику из её рук и нацеливают на задницу Киргиза. У меня возникает ощущение, что они собираются насадить его на этот трёхметровый шампур. Твою ж дивизию…

Жнец возвращается на своё место, а эта ведьма снова кидается ко мне. Бедный студент. Я так понимаю, ему ещё предстоит совокупиться с этой тварью на глазах у всех. Надеюсь, я этого уже не увижу. А если мне удастся ещё раз переродиться, новую жизнь я посвящу борьбе с такой вот нечистью.

Магистресса, подбежав к огню, наклоняется и поднимает с земли стакан. Она высыпает его содержимое в костёр и пламя вспыхивает зелёным светом. Пахнет серой. Все замолкают, а эта гадина начинает выкрикивать латинские слова. Двое крепких парней подводят ко мне непосвящённого студента и вкладывают ему в руку здоровенное мачете.

— Сангиус! Сангиус! — начинает скандировать толпа.

Это слово я знаю, оно означает «кровь». Кажется эти твари хотят моей кровушки. Обидно, что шевелить могу я только головой. Очень обидно. Я бы напоследок обязательно забрал кого-то с собой. Впрочем, хочется верить, что пункты назначения у нас будут разными.

Ведьма и парни отходят к костру, а я остаюсь один на один со студентом. И между нами огромный нож. И держу его не я…

— Сангиус! Сангиус! — тихо и зловеще повторяют члены ордена.

Я смотрю в глаза студенту и не вижу в них ничего, что могло бы меня обнадёжить или утешить! Кажется, он переусердствовал с горячительными напитками. Или прохладительными, не знаю, чего они там пили.

— Сангиус! Сангиус! — разносится над оврагом.

Это слово задаёт ритм и становится незримым, но сильными и мощным каркасом действительности. На него насаживается плоть момента и дух ожидания.