Лёха, прислушавшись к гулу китайской речи, сумел вычленить постановку задачи: — … утопим широкоглазых макак!
— Мы все летим! — почти хором, с восторгом, согласились китайские лётчики.
В этих простых словах не было ни бравады, ни сомнения. Только уверенность и странное восточное спокойствие — будто для них атака на авианосец была делом таким же естественным, как утренняя гимнастика.
Самое трудное оказалось согласовать время. У многих китайских пилотов попросту не было часов.
Середина мая 1938 года. Аэродром Байюнь в пригороде Гуанчжоу. Южно-Китайское море недалеко от побережья Гонконга.
Ранним утром Лёха сидел в кабине своего СБ у полосы и наблюдал, как вся эта нестройная орда готовится к шабашу. Иначе происходящее язык не поворачивался назвать — шум, суматоха, рев моторов, взметённая пыль, крики механиков. Казалось, что сейчас всё закончится одной большой братской китайской могилой из обломков и искр.
Но нет — чудеса всё же случались. Лишь пара «Хоков», несильно, но въехавших друг в друга, остались дымиться у обочины с отчаянно размахивающими руками лётчики. Остальные, чудом избежав столкновений, один за другим поднялись в воздух.
Машин двадцать пять, наконец вырвались из хаоса. Поначалу они вились над аэродромом, как рой потревоженных шершней, но вскоре сумели выстроиться в подобие строя и, покачав крыльями, рванули на юг — к морю, туда, где за дымкой маячили проклятые враги.
Когда небо очистилось, Лёха запустил двигатели. СБ, натужно взревев моторами, побежал по полосе и тяжело оторвался, будто «Запорожец» наехавший на жевачку, — под фюзеляжем висели две неродные, китайские пятисотфунтовые бомбы, мадэ ин Ю-Эс-Эй, по двести двадцать семь килограммов каждая. Это были единственные крупные бомбы на авиабазе и их сумели подвесить на советских внешних держателях.
Китайские механики сработали быстро и сурово. Скобы, переходники, болты, штифты и проволочные страховки. Бомбы не вписывались в наш замок, и потому инженеры ухитрились сделать переходные петли, зафиксировать груз и подключить предохранительные чеки. Китайская поделка выглядела почти по-советски — грубо и надёжно.
Наш герой шёл низко, почти касаясь верхушек деревьев, туда, где в дымке маячили холмы Гонконга. Внизу мелькали поля и рисовые террасы, вдали синела полоска моря. Лёха, прижимаясь к земле, взглянул вперёд, на белёсую дымку у горизонта, и стиснув зубы, пробормотал с холодной решимостью:
— Ну держитесь, японские пида***сы.
Середина мая 1938 года, Южно-Китайское море между побережьем Гонконга и Макао.
Лёха оставил по правому борту горы и холмы Гонконга, зашёл на курс по очень широкой дуге с моря и мягко вывел самолёт в горизонт — не выше двадцати метров от поверхности.
Казалось, ещё чуть-чуть — и винты начнут взбивать море, превращая его в белую пену.
Он плавно сбросил скорость до трехсотпятидесяти километров в час, заходя со стороны моря на одиноко маячивший впереди силуэт авианосца, с которого периодически срывалась в небо очередная черная муха.
В небе же, между серыми линиями крейсеров на якорях и тёмной полосой берега, развернулся странный воздушный цирк.
Накрученные Лёхой, китайцы с бомбами, все в поте и с дрожащими руками, рванули в сторону стоящих на якорях пары японских транспортов. Сколько усилий стоило ему уговорить их не тратить бесполезно 25-килограммовые бомбы на броню тяжёлых кораблей — крейсерам разве что краску поцарапает. А без припасов с транспортов, эскадра долго не протянет, объяснял Лёха, и, к его радости, китайцы это поняли: цель была выбрана прагматично — снабжение, а не самоубийство.
Истребители, назначенные прикрывать ударные самолеты, поднялись стройною кучей, и ведомые американской «кожаной задницей», рванули к их японским визави. Его опыт и грубоватая уверенность дали результат: вся китайская истребительная толпа, разогнавшись, буквально снесла с неба четыре дежурившие японские бипланы. Победа оказалась с национальным привкусом. По ходу дела несколько китайских самолётов тоже отправилась к земле, сбитые то ли японцами, толи слишком возбуждёнными своими же товарищами. На палубах крейсеров и эсминцев поднялась суета и тонкие стволы зениток, поднявшись в зенит, истошно застучали, выплёвывая в небо килограммы свинца.
На авианосце поднялась суета и первый самолет, разбежавшись, сорвался с палубы, на секунду завис над морем и понёсся к крутящемуся клубку самолетов.
Атака «Хоков» с подвешенными бомбами прошла, как и следовало ожидать, шумно, суматошно и по-восточному хаотично. Китайцы выстраивались в боевой порядок так же, как в очереди за лапшой — с энтузиазмом, но без всякой системы. Тем не менее, несколько бомб всё же нашли свои цели. Пара взрывов вспучила воду у борта японского транспорта, и вскоре над ним потянулся густой чёрный дым. Ещё несколько легли в стороне, подняв фонтан воды и окончательно смешав небо, море и гарь в одно бешеное месиво. Внизу поражённый транспорт, полыхал, выплёвывая в небо чёрные клочья дыма.
Середина мая 1938 года, Южно-Китайское море между побережьем Гонконга и Макао.
— Медленным парадным ходом, — подумал Лёха, несясь над волнами с безумной скоростью, и зло усмехнулся.
— Хватов! Командуй, куда рулить! — коротко бросил он в шлемофон, передавая инициативу штурману.
Несмотря на творившийся со стороны берега бардак, японские зенитчики не проспали появление ещё одного действующего лица и вокруг самолёта, как чёрные грибы, начали распускаться разрывы снарядов. Воздух содрогался от хлопков, и каждый взрыв будто вырывал кусок неба. Машина дрожала, как живое существо, а нервы экипажа натягивались до предела.
— Вот же… у торпедоносцев яйца из титана были, — пробормотал Лёха себе под нос. — Тут один сраный авианосец и то, обосраться и не жить!
Он держал курс, не сворачивая, хотя пальцы на штурвале уже свело от напряжения. Самолёт нёсся над водой, почти касаясь гребней волн. Отражённое солнце слепило, мельтешили блики, но Лёха уже не видел ничего, кроме приближающегося серого корпуса авианосца.
— Левее пять… курс, — голос Хватова звучал спокойно, уверенно, как будто они не под зенитным огнём, а на учебном вылете. — Боевой… готовность… Три, два, один — сброс!
— Пошли! — вскрикнул он через секунду, — пошли, родимые!
Две тёмные точки оторвались от крыльев, блеснули в солнце и исчезли внизу.
В тот же миг что-то глухо рвануло рядом — машину тряхнуло, по корпусу прошла вибрация.
— Командир! Попадание! — проявился молчавший до этого стрелок.
В кабине запахло гарью и порохом, но моторы ровно рычали, и Лёха уже отработал штурвалом, не давая машине вспухнуть и уйти вверх.
Он шёл над самыми гребнями волн и, когда борт авианосца стал заполнять всё переднее стекло, резко потянул штурвал на себя. Машина, обиженно взвизгнув моторами, буквально перепрыгнула через палубу, пронеслась над ней так низко, что можно было различить падающих на палубу людей, — и ушла вверх.
Отойдя от корабля на километр и набрав высоту в две сотни метров Лёха положил самолёт на крыло и развернул его, чтобы видеть цель.
Лёха молча смотрел, как море вздыбилось у самого борта, как серый бок корабля вдруг окутало облако пара и дыма. Через секунду воздух донёс глухой, мясистый удар.
— Есть, ПОПАЛИ-И-И! — громко орал Хватов, у Лёхи чуть уши не оторвало в шлемофоне.
Лёха лишь выдохнул и откинулся в кресле, чувствуя, как его ладони дрожат на штурвале.
Оставалась ещё одна, не менее интересная часть под названием — «увернись от дружественных китайских истребителей». Лёха дал ногу и завалил самолёт в сторону Гонконга, прочь от творящегося в небе бардака.
Глава 12
Автомат перекоса
Середина мая 1938 года. Южно-Китайское море недалеко от побережья Гонконга.
Злой как сволочь — нет, хуже. Гораздо хуже своей жены в момент самого лютого приступа, капитан Такадзаки вёл свой покалеченный корабль в Японию. «Рюдзё» шёл медленно, качаясь, словно старый пьяный матрос, потерявший равновесие, но упорно стремившийся к цели. Волны лениво шлёпали о борт, а Такадзаки стоял, вцепившись в перила, и мрачно думал о чести, долге и ножах с коротким клинком.
