Варяг III (СИ) - Ладыгин Иван

— Говорят, после такой бани и ребенок рождается крепким, как дуб! Да и в любви это помогает. — подмигнул кто-то из молодых дружинников. — Меньше воняешь…

— Вот-вот! Главное, конунг, не забывай, для чего тебя старательно моют! — добавил другой, вызывая новый взрыв хохота. — Пусть Астрид родит тебе много сыновей!

Меня отпарили, отмыли, снова облили ледяной водой и насухо вытерли грубыми полотнищами из простой ткани. Затем вручили свежую рубаху и штаны из мягкой, но прочной льняной ткани.

Чистого, пропаренного, раскрасневшегося и слегка ошалевшего от перепада температур и хмельного пива, меня торжественно повели из бани прямиком в ярловский дом, где уже вовсю начинался пир.

Главная зала едва вмещала всех желающих. Длинные дубовые столы, сдвинутые в единый пиршественный круг, ломились от яств. Не было изысков и дорогих деликатесов с юга — все было просто, сытно, по-крестьянски обильно и оттого еще дороже: дымящиеся горы жареной баранины и свинины, запеченная в золе сладкая репа и морковь, груды душистого ржаного хлеба, громадные, пластами разложенные лососи на деревянных плахах, бочки с квашеной капустой, моченой брусникой и лесными яблоками. За стенами дома, в огромном дворе, накрыли еще десяток столов — пировал весь народ, и оттуда доносился такой же радостный, оглушительный гомон.

Скальды в углу залы перебирали струны лютней и дудели в костяные свирели, наполняя пространство ритмичной, зажигательной музыкой. Один из них, седой старик, стоял у центрального столба и сказывал веселую сагу о проделках Локи, как тот пытался украсть молот Тора.

Меня и Астрид усадили на два резных дубовых трона во главе большого стола. Они были новыми, сработанными Торгримом и его подмастерьями специально к этому дню — с вырезанными рунами защиты и плодородия. Между нами поставили огромный кубок медового вина, настоянного на травах.

— Молодожены пьют из одной чары! — объявил Асгейр, стуча кинжалом по своему кубку. — Чтобы мысли были общими, а судьба — единой! Чтобы горечь и сладость делились поровну!

Астрид сияла. Ее рука нашла мою под столом. Я чувствовал себя немного неловко в центре всеобщего внимания, под пристальными взглядами сотен глаз, но ее присутствие, ее тепло и эта железная хватка успокаивали и придавали сил. Она, заметив мою скованность, с игривой, немного хитрой улыбкой поднесла наш общий кубок к моим губам.

— Сделай первый глоток, мой конунг, — прошептала она. — За наше счастье. За нашу долгую жизнь.

Я послушно отпил. Пряный мед обжег горло и разлился по телу приятным, согревающим теплом. Затем она сама прильнула к кубку, и ее мягкие и полные губы коснулись металла именно в том месте, где только что были мои. Ее взгляд поверх края кубка был таким томным и обещающим, что у меня закружилась голова — и это точно было не от меда!

— Ну что, Рюрик, — прищурился сидящий напротив Торгрим. Он с удовольствием дербанил зубами баранью ногу, — небось, в твоих заморских краях жен так не украшают? — Он кивнул на мой подарок — меч Бьёрна, что теперь лежал у ног Астрид, прислоненный к ее трону.

— В моих краях, друг, — ответил я, чувствуя, как хмель и жар развязывают язык, — жениху достаточно было подарить кольцо из цветного металла. А невеста была счастлива, получив букет цветов. Здесь же я понял, что настоящая женщина достойна настоящей стали. Ибо сталь — это честь, это защита, это вечность.

— Правильно понял! — взревел Асгейр, хлопая меня по плечу так, что я чуть не грохнулся лицом в стол. — Женщина с мечом — это как корабль с двумя рулями! И круто, и ненадежно! Шучу! Шучу, светлейшая! — поспешно добавил он, получив от Астрид испепеляющий взгляд.

К нам подходили десятки людей — дружинники, ремесленники, землепашцы, рыбаки. Они желали нам долгих лет, крепких сыновей и прекрасных дочерей, богатого урожая и мудрого правления.

Я отвечал каждому, стараясь запомнить имена и взгляды, пожимая мозолистые руки и чувствуя исходящую от этих людей невероятную силу и поддержку.

Именно в разгар этого веселья, когда скальд начал новую песнь, я заметил на пороге две знакомые фигуры. Эйвинд и Берр. За их спинами теснилась большая толпа людей — те, кого они привели из Гранборга. Они стояли в дверном проеме, с землистыми от усталости лицами, в промокших дорожных плащах.

Я немедленно поймал взгляд одного из распорядителей, который уже направлялся к ним с нахмуренным лицом.

— Нет! — сказал я громко, перекрывая музыку. — Стой! Накройте столы для наших братьев из Гранборга! Немедленно! Устроить им места во дворе! Пусть никто не останется голодным! Пусть каждый получит свою долю меда и мяса!

Берр, услышав это, оценивающе окинул взглядом залу. Его цепкий, торговый ум, несомненно, подсчитывал, сколько уже съедено и выпито, и насколько опустели наши и без того скудные запасы. Но на его лице я не увидел недовольства или скупости — лишь короткое, кивающее одобрение. Он видел не расточительство, а мудрую трату ресурсов на укрепление духа народа.

Эйвинд же какое-то время стоял как вкопанный, прислонившись к косяку двери. Он смотрел на общую радость, на смеющихся людей, на нас с Астрид, но видел, должно быть, совсем иную картину — зарево горящего города, который я приказал ему сжечь…

Собравшись с духом, он медленно пробился через толпу к нашему столу. Его объятие было стремительным и сокрушительно сильным, как атака разъяренного медведя. Он привлек меня к себе так, что хрустнули ребра, и прохрипел прямо в ухо:

— Старики, брат… Они остались там… Несмотря на все мои уговоры. Пока мы поджигали их дома, выводили женщин и детей, они выстроились на холме. С секирами и луками. Они возжелали дать последний бой Торгниру. И… их уже, наверное, нет в живых. Я это знаю. Я чувствую это здесь. — Он с силой ткнул себя кулаком в грудь, затем отступил на шаг, и на его лице появилась вымученная улыбка. В его глазах стояли слезы, которые он не позволял себе пролить. — Но мы не опоздали на твой пир! Значит, всё не зря… Их жертва не напрасна. Мы успели. Мы привели с собой кучу людей! Они сейчас во дворе, едят твой хлеб и пьют твой мед!

Следом подошел Берр. Деловитая ухмылка не сходила с его лица.

— Гранборг обращен в пепел. Многие семьи вывезены, как ты и приказывал. Задание выполнено. И, должен заметить, — он одобрительно кивнул, оглядывая скромные, но обильные столы, — вы не разорили казну полностью… После победы, — он сделал паузу, подчеркивая слово «после», — сыграем еще один пир. Для всех союзников. С быками на вертеле и бочками эля с Зеленых островов.

Его прагматизм и спокойная уверенность в нашей будущей победе были лучшей поддержкой, чем любые пафосные клятвы.

Народ, подкрепленный едой и хмельным медом, веселился от души. Музыка гремела все громче, кто-то пустился в пляс. Песни сменяли одна другую — то лирические, то залихватские, то героические.

Я видел, как Эйвинд, отпив из своего рога большую порцию медовухи, с яростью влился в общую пляску. Он кружился, его лицо было искажено какой-то исступленной гримасой. Но в какой-то момент он замер, уставившись в свой питьевой рог. Там, казалось, он видел жертвенный костер, в котором сгорел Гранборг. Затем друг с яростью встряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и с удвоенной, исступленной энергией продолжил плясать, пытаясь в движении, в хмеле, в этом веселье сжечь, растоптать, выжечь каленым железом эту страшную память.

«Так и надо!» — подумалось мне…

В это же время общий гул из двора перерос в оглушительный рев. Я выглянул в распахнутую дверь. Там началась традиционная «стенка на стенку» — кулачная потеха. Буянцы, разгоряченные медом и необходимостью выплеснуть хмельную агрессию, сошлись в веселой, доброй схватке. Смех, улюлюканье, шлепки ударов по спинам, дружеские подзатыльники и падения в грязь — все это была великолепная, здоровая разрядка, способ сбросить накопившееся напряжение.

Я видел, как молодой Хергильс, тот самый, что обвинял меня в трусости на тинге, получил смачный удар в морду. Он отлетел, отряхнулся, засмеялся и снова ринулся в бой.