Детство (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр"

И ножиком там махаю под песенку. Смотрю, торговцы так р-раз… и расступилися. И хозяин мой бывший остановился. Передумал, значица. Я Мишке глазами так показываю — уходи, дескать. Ён не дурак, сразу понял. Ну и я подожда чутка, да и ходу — не шибко быстро, потому как нога кака-то не така. Дохтур предупреждал, да всё так не вовремя!

Думал было, погоню за мной учинят, ан нет. Так-то торговцы не сцыкливые, но оно им надо? Историю мою здесь кажная собака, поди, знает. Бегунков-то от хозяев, их много, а чтоб во время Великого Поста пришлось бежать, да от колотушек пьяных, тут ого! Долго ишшо Дмитрий Палыча склонять будут.

Доковылял до Хитровки в чуйствах расстроенных. Дай, думаю, со знакомцами своими разбойными посоветуюся! Они позднёхонько просыпаются, так что для них сейчас самое утречко.

Сунулся, ан нету их, и комнаты ихние, подземельные, на замке. Постоял, подёргал, и к Фотию, который скупщик краденого. Ён видел меня в их кумпании два раза, так что может что и скажет толкового.

— На гастролях артисты енти, — Осклабился Фотий, перегораживая здоровенным пузом, обряженным в линялую цветастую рубаху и не сходящийся на чреве чёрный жилет, вход в свою лавчонку, где для вида выставлена всякая мелочёвка. Ён вроде как старьёвщик — для властей, — А тебе чего, Конёк?

— Да вот, — И рассказываю как на духу про земляков, которы неизвестно где, да про то, как ножиком махать пришлось. Не потому, што верю ему, а потому, што выговориться нужно. Хучь кому, но вот прям сейчас!

— Это ты зря, — Фотий почесал грязными ногтями угреватый нос, — история громкая вышла. Искать тебя, конечно, не будут, но лишнее внимание, оно тоже не к добру. На дно бы залечь на месяц-другой, ну или тоже на гастроли податься, хе-хе!

Живот его колыхнулся, а жирные подбородки, кои плохо прикрывала редкая борода, колыхнулись протухшим студнем.

— Ты ж деревенский? — Маленькие, заплывшие салом выцветшие глаза уставилися на меня, — Ну и подался бы куда на лоно природы.

— Куда, дяденька? — Слыхивал я про лоно, так господа мохнатку бабскую называют иногда. Это что ж, обзываться? Я не я буду! Щаз как… плювану, и тикать! А то ишь!

— В леса, — Смеяся, сказал тот, — просто в леса. Травки там собирать на продажу, ягоды. Иные хитровцы на всё лето почитай из Москвы уходят.

— И то! Сам так думал, — У меня будто крылья за спиной, лес я люблю! Зимой, то да… а летом чего бы и не пожить!

— Вот! — Я резко вытащил ножик, и Фотий чуть заметно отшатнулся напугано. Ишь, сцыкло! — Поменять на што полезное, а то больно приметный.

— Приметный, — Согласился скупщик, вытирая грязным рукавом сальное лицо, — я даже знаю, у кого ты его приметил! Ладно! Пользуйся моей добротой!

Он шагнул в лавку, поманив меня за собой, и тут же зарылся в груде вещей.

— Ножик перво-наперво, — Забубнил он, — не такой приметный. Вот, кухонный. Крепкий ишшо! И пиджак!

Из груды тряпья Фотий вылез в облаке моли и пыли, держа в руках крепкий пинджак сильно мне на вырост.

— Большое не маленькое! — Подбодрил он, прикладывая ко мне одёжу, оказавшуюся мало не до колен, — Вырастешь! Да и кутаться сподручней, коли зазябнешь. Да! Котелок какой!

Он снова закопался в груду старых вещей, пока я пялился по сторонам. Богачество! Утюги старые, самовары почти целые, а одёжи, одёжди-то! Пол Хитровки, небось, одеть можно.

— Вот! — Гремя металлом, Фотий вытащил здоровенный медный чайник, только что с дырой поверху на боку, — Ты не смотри на дырку! Воды нагреть, а то и суп сварить, на то его с лихвой хватит. Ещё лучше будет!

— И вот! — Снова потревожена моль, и мне в руки сунут солдатский сидор. Крепченный, без единой заплатки!

Фотий снова зарылся в вещах и дополнил мену кресалом.

— Ещё вот, — В руки лёг мешочек с солью, — Закаменела, но то не страшно!

— И… Гурий! Гурий!

Из глубин вроде бы маленькой лавчонки выполз молодой, но дивно похожий на отца парень, такой же обильный чревом и угрями.

— Сухари давай, — Сказал ему отец, странно дёргая лицом, — тогда в расчете будем!

Минуту спустя меня выставили из лавочки.

— Ступай, — Фотий подтолкнул меня в спину, — неча!

Потоптавшись мал-мала и оглядевшись по сторонам, направился к железке. Сцыкливо малость, себе-то что врать! Дядьки разбойники, да и хитровцы вообче много рассказывали об железке. Как к ей подойти, да как уехать в собачьем ящике по низу вагона. Ну или наверху, на крыше, это уж кто как любит! Мне пока, хромоножке, по вагонам скакать не след.

Долго итти-то пришлось, ажно нога разболелася с отвычки. Были бы деньги, так на конке проехался бы, а в кармане пятачок всего. Проходя мимо разносщика с пряниками, остановился и долго смотрел, мало что не пуская слюни.

— Закапаешь! — Насмешливо сказал мальчишка года так на два постарше.

— Эх! Однова живём! Вон тот вот дай! — Тыкаю пальцем. Получив заветный пряник, заворачиваю его в пинджак и засовываю в сидор. Что ни крошечки единой не пропало. Едал я такой один разочек у дяденек разбойников, ух и вкуснотища!

Уехать сразу не получилося, гоняли обходчики и машинисты. За штабелем брёвен, сложенных за железнодорожной будкой, нашёл щель, да и придремал там, проснувшись ближе к утру. Паровозы гудели, вагоны звенели, сцепляяся, а железнодорожники важно выхаживали средь этой суеты такие деловитые, что ажно завидка брала. В мундирах!

На карачках подобрался к насыпи, да и пошёл, пригибаясь, вдоль едущих вагонов, пытаяся на ходу открыть собачьи ящики. Один поддался и я побежал рядом, цепляяся.

Страшно! Так и под колёса можно, когда на ходу лезешь-то! Собравшися с духом, изловчился, да и влез.

— Ф-фу!

Дверцу за собой прикрыть, да и молиться Боженьке, чтоб не нашли! Так и придремал под стук колёс и потряхивание, когда колёса на стыки попадали.

Семнадцатая глава

Проснулся от того, что поезд стал притормаживать, и меня мотнуло вперёд, проелозив пузом по холодному гладкому железу и уткнув головой в стенку. Тут же приоткрыв дверцу собачьего ящика, выглянул в неё. Залипшие ото сна глаза плохо видели, но ясно — приехали, пора слазить. Станция там или полустанция, а как пойдут обходчики, так и попадуся!

Откинув дверцу, собрался с духом, повернулся поудобней, и с силой пихнулся ногами, вылетев из движущегося поезда на низенький, но как оказалося, оченно каменистый и болюче-колючий откос, собрав ребрами и спиной все каменюки и колючки. Хромая и пригибаяся, подобрал сидор и поспешил оттедова, а то оченно близко от станции.

А нет! «Полустанция Бутово», так написано. Ну так мне кака разница, станция там или полу?! Главное для меня, так это не лезть в угодья местной крестьянской общины да не мозолить глаза дачникам.

Господа, они такие — опасливы и брезгливы порой без меры. По Москве сколько раз бывалоча — забреду куда-то не туда, так сразу дворника кличут — прогнать. А то и полицию сразу. Как же, оборванец из своих трущоб посмел вылезть туда, где чистая публика променад делает!

Барышни мало что не омморок падают, к носам платки навоненные прислоняя, офицерики все как один усы по тараканьи таращить начинают и ногами топать. Прочая же чистая публика кто как, иные даже этак отворачиваются, вроде как не замечают — кто брезгует, а кто и енто, лебральничают так. Протестуют, значица.

— А ну стоять! — Увидел-таки, чёрт глазастый! И свисток. Агась, стою уже, как же! Руки в ноги и бегом, только сидор по спине больно лупасит, прям по хребтине чайником.

— Не извольте беспокоиться, господа, — Прогнавший «зайца» железнодорожник стелился перед немногочисленными дачниками, вышедшими на перрон, — местный это, уж будьте уверены!

— Не варнак какой малолетний? — Осведомился, позёвывая, скучающий одутловатый господин, явно не выспавшийся в дороге.

— Что вы, Пётр Феоктистович! — Служитель аж руками всплеснул для убедительности, ну какой варнак!? Намётан у меня глаз за столько-то лет! Местный, из Бутова. Повадились, собаки свинские, «зайцами» в Москву ездить. Видите? Полусотни саженей не пробежал, и всё, неспешно пошёл, как так и надо. И, наглец какой, в сторону деревеньки, даже следы запутать не пытается!