Второгодка. Пенталогия (СИ) - Ромов Дмитрий

Настя проспала и пришла позже. Так что на урок к Альфе мы опоздали. В смысле, я опоздал, но Алёна меня не пожурила. В глазах её в последнее время поселилась внутренняя радость и мудрость. Будто проклюнувшаяся и проросшая внутри неё жизнь наделила её великими знаниями, которых все окружающие были лишены.

– Проходи, Серёжа, садись.

Я уселся рядом с Грошевой. Она ссутулилась и сжалась, Алиса показала язык, Глитч подмигнул, Рожков со сломанной рукой полоснул взглядом, как бритвой.

– Тот же лес, тот же воздух и та же вода… – пробормотал я, и Аня заинтересованно глянула на меня из‑под чёлки. Бросила свой обычный быстрый взгляд.

– Высоцкий с утра пораньше? – хмыкнула она. – Похоже на кризис среднего возраста.

Я усмехнулся.

– Мой биологический возраст тридцать шесть лет, что ж ты хочешь. Ой, нет… Шестьдесят пять. Шестьдесят шесть даже…

Она кивнула и уткнулась в хрестоматию.

– А где у нас… – пробежала взглядом по головам Альфа, – Шалаев? Где Матвей?

– Он к невесте в Москву уехал, – пренебрежительно ухмыльнулась Алиса.

– У Алисы тоже кризис, – вздохнула Грошева. – Но другого плана…

– Ты ей сочувствуешь? – удивился я.

Она пожала плечами. Надо же…

– Из тебя хороший психолог может получиться. Когда вырастешь.

– Я уже выросла, – прошептала она и отвернулась…

После школы я рванул домой, сварил пельменей и побежал проверять машину, которую должен был подготовить Матвеич. Это оказался опять старенький «ниссанчик» и, скорее всего, опять от Жучки. Я натянул перчатки, открыл дверь, уселся за руль и чиркнул проводами.

Стартер схватился сразу. Мотор пружинисто затарахтел. Бензина был полный бак. Отлично. Я отогнал машину подальше от этого места, поближе к дому. Заехал чужой двор запарковался подальше в тупике и оттуда двинул на тренировку.

Неожиданно выглянуло яркое солнце, тучи растащило, небо очистилось и засияло ослепительной лазурью. А температура резко упала, воздух сделался морозным, и вся вода, которая вытекла из чёрных свинцовых туч, начала вымерзать и превращаться в ледяные корки. В этом ничего особо хорошего не было, ехать будет скользко, но ничего прорвёмся.

Тренировка прошла в обычном ключе. Я старался особо не напрягаться, сказал Крабу, что потянул ногу, и он смотрел на мою слабую самоотдачу сквозь пальцы. После тренировки, как обычно, я забежал к Кукуше.

Кукуша сегодня был хмурый и сосредоточенный.

– Ты чего такой? – спросил я.

– Сегодня у дядьки твоего день рождения.

– Знаю, – ответил я. – Шестьдесят шесть.

– Шестьдесят шесть, – повторил Кукуша и качнул головой.

– Ну, вот и отметим трудовыми подвигами. Правильно?

Кукуша промолчал.

– Ну, а ты выпей за упокой души, раба Божьего Сергия.

– Выпью, – согласился он и посмотрел мне в глаза.

Он хотел что‑то добавить, но не стал, нахмурился и отвернулся в сторону. Помолчал немножко. Налил стакан воды, выпил.

– Я эту дату всегда отмечаю, – сипло сказал он.

– Я тоже. Всегда раньше отмечал.

– Ну, давай племяш, успехов. Я в тебя верю.

– Благодарю за доверие, – подмигнул я.

– Иногда мне кажется, что Бешеный в тебя вселился. И тогда я верю, что ты не проиграешь. Что у тебя всё будет пучком.

– Всё будет пучком, Кукуша, – хлопнул я его по руке. – Тачку взял. Матвеич пока не подвёл.

– Ну, ты пиши, звони, если что, – сказал он. – Я буду на связи. Мы сегодня с Ларисой в театр, а потом в ресторацию.

– Отлично. В какой театр? Не в оперный случайно?

– Да, я чё‑то даже не знаю. Лариса взяла билеты. Там, на месте разберёмся.

– Хорошо. Позвоню как раз в момент, когда Хэ‑Зэ будет тянуть самую высокую ноту.

– Какой ещё Хэ‑Зэ?

– Известно какой, из оперы Безе, – усмехнулся он.

Он выглядел немного нервозным, и я поторопился уйти, чтобы не перехватывать эту нервозность. Перед делом это было ни к чему. По пути домой я позвонил Сергееву.

– Сергей Сергеевич, ну что там со статьёй‑то? Я смотрю, пока не вышла ещё.

– Будет‑будет‑будет, отстань, я заканчиваю. Полчаса ещё.

– Ну хорошо, я на вас надеюсь. А то как бы… дорога ложка к обеду.

– Не капай на мозги, – возмущённо воскликнул он и отрубился.

Творческая личность. У Соломки телефон был вырублен Чердынцев пока информацией не располагал, Сучкова тоже на связь не выходила. В общем, по всем фронтам возникло затишье и только на основном ТВД, проходящем через Зелёную поляну, предстояла серьёзная воинская операция.

ХХХ

Ровно в десять часов вечера я въехал в микрорайон «Зелёная поляна». Проехал по мёрзлому асфальту до конца улицы, свернул на заброшенную просёлочную дорожку и вернулся практически к началу, сделав большой крюк по чёрным полям.

Остановился за кустами, большой серой полосой отделявшей это место от дома Кати. Снял бейсболку с длинным козырьком, брослил на сиденье крупные, как в фильмах про мафию семидесятых, очки и оторвал с губы приклеенную полоску чёрной овчины.

Нужно было остаться неузнанным на снимках с камер, если такие вдруг появятся. Я вышел из машины снял куртку и остался в чёрном эластичном комбинезоне из материала, практически не отражающего свет. Проверил перчатки с нанесёнными на них отпечатками Перебитого носа и Золотухи, надел балаклаву, натянул рюкзак и выдвинулся на маршрут.

Я продрался сквозь ветки кустов и вышел к высокому глухому забору Катиного дома. Остановился, позвонил генсеку и дал команду отключать внутренний периметр.

– Погоди, – ответил Миша. – У меня тут всё уже на мази. Секунду… Готово. Можешь двигать.

– Сообщи, какая в доме обстановка.

– Всё тихо. Женщина в спальне на втором этаже. Похоже, крепко спит. Лежит поперёк кровати в одежде. В остальных комнатах пусто. Никого нет. Вокруг дома тоже никого.

– Хорошо. Будем на связи.

После этого я позвонил Перебитому носу.

– На месте?

– Да, шеф, – заржал он, – стоим под забором, ждём сигнала.

– Молодцы. Когда напишу «Пора», сразу иди в дом.

Я убрал телефон и осмотрелся. Несмотря на то, что здесь был мёртвый угол, я постарался пригнуться и проскочить полосу между кустарником и забором как можно более незаметно, как тень.

– Яко тать в нощи, – прошептал я и хмыкнул.

Так отмечать день рождения мне ещё не приходилось. Я подпрыгнул, уцепился за край забора, подтянулся и перекинул ноги. Спрыгивать не стал, опустился аккуратно, плавно. Подбежал к дому и… Твою мать! На окне, на той узкой форточке, из которой я выскальзывал в прошлый раз, стояла решётка. Новая и красивая. Я посвятил на неё фонариком. Вот же чуйка у этого Никитоса. Звериная!

Я покачал головой и легонько дёрнул решётку. Она послушно отделилась от окна. Похоже, ещё не была прикручена, просто привалена к стене. Это мы вовремя, усмехнулся я. Сейчас бы пришлось побегать. Я отодвинул решётку в сторону и толкнул створку. Она была, разумеется, закрыта. Я быстренько скинул рюкзак, зажал в зубах фонарик и вытащил две стамески.

Аккуратно вогнал одну из них между рамой и створкой, посветил фонариком, нашёл язычок, разглядел штырёк и вставил вторую стамеску над этим штырьком. С силой надавил вниз и отогнул язычок. Створка со стуком распахнулась. Я выключил фонарь и прислушался. Всё было тихо. Убрал стамески. Пролез в узкую прорезь окна. Опустил ноги на стиральную машинку. Затянул рюкзак и закрыл окно.

То, что снаружи подморозило, пошло на пользу. Грязь на кроссовки не налипла и следов на машинке не осталось. Практически не осталось. Пахнуло затхлой сыростью постирочной комнаты. Я вышел в узкий коридор, освещая дорогу фонариком, и прислушался. Наверху орал телевизор. С одной стороны это было неплохо, но с другой стороны можно было не услышать каких‑нибудь важных звуков.

Я вошёл в винный погреб. Тут было прохладно. Свет я включать не стал. На камеру на всякий случай накинул подготовленный заранее чехольчик. Откатил в сторону холодильник, выкрутил отвёрткой винты из крышки вентиляции и снова увидел дверь сейфа, чуть утопленную в глубине ниши.