Второгодка. Пенталогия (СИ) - Ромов Дмитрий

Презренный металл

Я бросился назад. В винный погреб. Позиция была идеальной. Вверху грохотал телевизор, Катя спала беспробудным пьяным сном, а у меня в руке был пистолет с отпечатками Перебитого носа. И, кстати, тот самый пистолет, из которого вылетел раскалённый кусок металла, пробивший мне грудь. А потом вылетел и второй, точно такой же. И пробил мне голову.

Да, позиция была идеальной, чтобы закрыть цикл, завершить метафору времени и истории. Многозначительно. Красиво и эффектно. Лучшей позиции было не найти. Звёзды сошлись на чистом морозном небе и рука моя легла на рукоять «Макарова».

– Только я хотел не этого, – прошептал я вслух, потому что морок и чернота начали опутывать меня.

Мстить сладко, сказала вчера Настя. Сладко и горько одновременно. Ты чувствуешь горечь той несправедливости, которую совершили по отношению к тебе, и сладость, понимая, что тот, кто так поступил, глубоко ошибся, и теперь жестоко пожалеет об этом.

Я потряс головой.

– Нет, – сказал я, – не этого я хотел.

Я открыл шкаф и выбрал на ощупь увесистую бутылку. Подскочил к двери и встал за выступ, на котором находился выключатель.

– Друг, оставь покурить. А в ответ тишина. Он вчера не вернулся из боя , – пьяно пропел Никитос. – Почему всё не так? Вроде всё как всегда! То же небо опять голубое!

Он прохрипел слова песни с отчаянием в голосе. Это было похоже на крик, который рвался из его сердца. Он толкнул дверь, переступил порог, пошарил по стене в паре сантиметров от меня в поисках выключателя, щёлкнул тумблером и остолбенел, пьяно уставившись на то, что царило в его винном погребе.

Пьяный, не пьяный, но соображал он быстро. Меньше секунды потребовалось ему, чтобы осознать, что произошло. Он дёрнулся назад, ещё не замечая меня, и начал поворачивать голову. В этот момент наши глаза встретились. Я мог ударить раньше, но хотел взглянуть в его глаза. Лицо моё защищала балаклава. И брови, и переносица – всё было тщательно прикрыто. Он мог видеть только глаза.

Я знаю, кто меня убил , мысленно произнёс я и обрушил большую тяжёлую бутылку ему на голову. Среагировать он бы не успел. Всё было молниеносно. Всё было жёстко. И всё было по‑взрослому. Бутылка взорвалась, толстое стекло разлетелось на мелкие осколки, вино вспенилось, брызгая в разные стороны и смешиваясь с кровью. Никитос застонал и повалился на керамический пол погреба.

И в тот же момент на лестнице снова послышались шаги. Сука. Вряд ли это была Катя. Шаги были энергичные и быстрые. Мужские.

Я сунул руку в карман, схватил рукоятку пистолета, чуть выглянул за дверь и увидел Золотуху.

– Твою мать! – воскликнул я. – Какого хера⁈ Ты должен был сидеть в машине! Где второй⁈

– Давай сумку! – нервно оглядываясь, бросил Золотуха и заметил Никитоса, лежащего на полу в кроваво‑винной луже.

Он остолбенел. Потом снова посмотрел на меня уже немного другим взглядом. Как будто за одну секунду у него произошло в голове какое‑то переосмысление, и он понял, что возможно не всё будет так, как они распланировали с Перебитым носом.

– Где второй? – повторил я и протянул ему сумку.

Он выхватил её из моих рук, раскрыл и заглянул внутрь. Лицо его исказилось, на нём вспыхнула хищная и злобная улыбка. Он завёл левую руку, в которой держал сумку, за спину, и в этот же момент раздался щелчок. В правой руке вспыхнула маленькая молния. Это была финка.

Улыбка на его лице превратилась в оскал, который вдруг замер, стал неподвижным. И вообще всё лицо его в миг окаменело, а глаза сделались ледяными и безразличными, как у хищника, медведя, дерущего жертву, ничего не выражающими, спокойными и невозмутимыми.

Ничего не говоря, он вытянул вперёд руку с ножом и шагнул ко мне, но вдруг резко остановился. В моей руке лежал «Макарыч». И это был не просто пистолет. Пистолет, из которого меня убили, приобретал сейчас магическую, нематериальную и непостижимую человеческим умом силу.

– Ах ты ж мразь! – сказал я, поднял руку и нажал на спуск.

Грохнул выстрел, запахло кислым. Я стрелял, чтобы испугать, убивать его я не собирался. Он мне был ещё нужен. Так что, промахнулся, подумаешь, с кем не бывает.

Золотуха отступил. Лицо его ожило, оттаяло, глаза стали живыми, и в них вспыхнул страх. Ужас, настоящий ужас. Ни слова не говоря, я навёл пистолет на его лоб.

– Нож! – коротко скомандовал я. – На пол!

Меня захлестнула чёрная волна гнева. Гнев не давал мне никакой возможности вести переговоры. Я и так очень долго сдерживался. Мне очень хотелось вышибить мозги этой твари. Должно быть он прочёл это желание в моём взгляде. Он разжал руку, выпуская свой тесак, а сам начал пятиться назад.

Сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее. Коснулся спиной перил и, развернувшись, понёсся по лестнице вверх. Я услышал как хлопнула входная дверь и побежал вслед за ним, но не для того, чтобы догнать. Подскочил к окну в холле и проследил, как Золотуха вылетел за ворота, которые не закрыл Никитос, и рванул в сторону забора, туда, где должна была стоять их тачка.

Хорошо. Телевизор продолжал орать. Я собирался уходить, но мне показалось что сверху что‑то упало. Натянув и поправив на лице маску и не выпуская пистолета из руки, я взбежал по лестнице на верхний этаж. Везде горел свет. Кати видно не было. Я заглянул в одну комнату, в другую, в третью. Подошёл к её спальне и услышал странные звуки. Открыл дверь и остолбенел.

Картина открывалась ужасающая. Катя без сомнения была совершенно пьяной и совершенно голой. Она слабо махала руками, мотала головой, что‑то мычала, нетрезво отбивалась, а сверху над ней возвышался Перебитый нос. Штаны его были спущены и не вызывало никаких сомнений то, что именно он собирался сделать.

– Вот же ты урод, – сказал я, – больной, конченый урод.

Он резко обернулся, ощерился и стал похож на загнанного в угол вампира.

– Отойди от неё, тварь, – процедил я.

Он захрапел, зарычал, усугубляя сходство с нечистью, дёрнулся, чтобы кинуться в мою сторону, но разборки с ним в мои планы не входили. Поэтому, когда из пасти Перебитого носа хлынули потоки ругательств, словно он действительно был не человеком, а демоном, я молча и совершенно хладнокровно поднял руку и нажал на спусковой крючок.

В этот миг я ни капли не сомневался, что пуля, находившаяся в стволе, сделана из чистого серебра, и она не оставит этому упырю ни малейших шансов. Она вошла прямо в сердце. Он не вскрикнул, не закатил глаза, не схватился за пробитую грудь, как это показывают в кино, а просто начал падать вниз. Грохнулся об пол, свалившись и оказавшись рядом с кроватью, а Катя, кажется, ничего не поняла. Но, по крайней мере, она была цела, и сейчас ей ничего не угрожало.

Я быстро спустился в подвал. Никитос застонал, но я не остановился, пробежал мимо. Выполз в свою родную форточку. Возиться с тем, чтобы закрыть замок я не стал и просто прикрыл створку, приставил решётку на место и рванул к забору. Дело почти было сделано. Оставалось совсем немного.

Я сел за руль, завёл двигатель и написал Кукуше короткое сообщение:

«Ок».

Отправил ему. Он тут же прочитал. Словно сидел, глядя на экран и ждал, когда я отпишусь. Тут же я послал следующее:

«М?»

Это означало «Матвеич».

– Под контролем, – ответил Кукуша.

Я кивнул, напялил очки, бейсболку, приляпал на скотч «усики» из овчины и потихонечку начал выруливать обратно по той же самой дороге, по которой приехал сюда. Но вместо того, чтобы вернуться в Зелёную поляну, я свернул в другую сторону, проехал ещё немного по разбитой замёрзшей грунтовке и оказался в Топольках, небольшой деревеньке неподалёку. Проехал её насквозь и выехал на шоссе.

Въехав в город, я собирался проскочить по мосту, бросить машину, отойти дворами, а потом вызвать такси. А может, сесть на автобус или троллейбус. Но блин, подъезжая к мосту, совершенно неожиданно напоролся на патруль. Неожиданно, твою мать. Вообще‑то это было то самое место, про которое мне говорила Катя.