Наблюдатель. Господин изобретатель. Часть VI (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич

— Так что, зверь-машина, ваше превосходительство, и в управлении легка!

Потом отдали машину «на растерзание» техническому экипажу, но и ходовой экипаж с интересом слушал пояснения, как все устроено и как нужно обслуживать технику. Пошел в заводоуправление, но эскиз кабины еще не готов и смотреть нечего. Зато представил Олега, как командира первого экипажа и моего заместителя. Взял два листа бумаги и написал два прошения на имя Военного министра: одно с просьбой прикомандировать на время испытания боевой гусеничной машины конструкции князя Стефани-Абиссинского капитана лейб-гвардии Семеновского полка Зернова Олега Петровича. Второе прошение — выделить орудие Барановского и пулемет «Максим» с боеприпасами для установки на ту же машину при испытаниях на Обуховском заводе и полигоне «Ржевка».

Запечатал в конверт и попросил Олега отнести пакет в экспедицию[2] Военного Министерства и пусть там зарегистрируют входящий номер, а он его запишет.

В 15 часов я был у генерала Обручева, из знакомых лиц увидел капитана Стрельцова, с которым любезно раскланялся и он тоже был рад меня увидеть. Докладывал начальник Военно-научного отдела[3], который рассказал об обстановке в Эфиопии. Информация приблизительно такая же, как и в газетах, однако, в Главном штабе были донесения полковника Артамонова, нынешнего посла, из которых следовало, что обстановка складывается для русских из рук вон плохо. Она и раньше была не из лучших, так как Негус переориентировался с России на Германию, но теперь среди африканских стран-союзниц произошел раскол.

Виной всему — подковерные игры князей-расов, которым вообще не нравилось присутствие каких-либо иностранцев в Эфиопии. Этот «клуб» возглавляла императрица Таиту Бетул, привлекшая на свою сторону расов Севера и горных провинций, но есть, собственно, правителей коренной Абиссинии. Формальным поводом раскола послужил неравный дележ трофеев после битвы при Омдурмане. Эфиопы практически не понесли потерь, они не участвовали в рукопашных схватках, а вот махдисты-суданцы были выбиты на девяносто процентов. В этом состоял расчет раса Мэконнына, главнокомандующего союзными войсками, который ввел в бой махдистов, практически бросив их на пулеметы Китченера. Разгром суданцев позволял Мэконныну затем прибрать к рукам весь Судан с его золотыми рудниками, так как провинции раса граничили с Суданом — всего отодвинь границы на пятьсот верст и все золото твое.

Существенные потери понесла и верблюжья кавалерия кочевников-сомалийцев, именно они штурмовали и захватили батареи и уничтожили два каре британцев, а потом вдруг выяснилось, что эфиопы «наложили лапу» на орудия и дюжину пушек пришлось отдать (мол, сомали обращаться с ними не умеют). Хорошо еще, Абу Салех пулеметы успел увезти в свой обоз, но, когда Мэконнын сказал, что половина пулеметов — его, Салех вспылил и «послал» раса подальше. Чашу переполнило известие о том, что пока африканцы дрались, немцы увели обоз лаймиз[4]. Все это привело к тому, что оскорбленные и разгневанные кочевники ушли, а Мэконнын обменял (то есть продал пленных британцев) на новенькие пулеметы, прибывшие в Александрию и заключил сепаратный мир с бриттами (к неудовольствию немцев, которые рассчитывали, что объединенные войска и дальше продолжат наступление на Север).

В результате — все забились по своим норам: Лаймиз укрепляли оборону Александрии и накапливали силы для реванша; Менелик с Таиту сидели в Аддис-Абебе; Мэконнын с трофеями вернулся в Харар и собирал силы, готовясь к отпору бывшим союзникам-кочевникам. С последними пытаются «задружиться» британцы: Артамонов написал в телеграмме, что, по данным его агентов к Салеху прибыла целая делегация из Британского Сомали с богатыми дарами. И вот вчера Артамонов прислал срочную телеграмму о перевороте в Аддис-Абебе. У Ильга, агента влияния немцев, состоялся неприятный разговор с Менеликом, после чего Негус расстроился и его хватил удар[5], неизвестно, вообще, жив он или мертв. Таиту объявила императрицей дочь Менелика от первого брака, семнадцатилетнюю Заудиту, и назначила себя при ней регентшей. Сама Таиту не может претендовать на трон, так как в ней нет «соломоновой крови», но она пользуется поддержкой абиссинской знати Севера. Но у Заудиту есть конкуренты — рас Мэконнын и его сын Тэфари, «в жилах которых тоже течет соломонова кровь». Мэконнныны пользуются поддержкой расов юга и, до недавнего времени, имели союз с кочевниками.

Обручев зачитал последнюю телеграмму из Аддис-Абебы. Согласно ей, гарнизон взбунтовался, разделившись на две части: одна поддерживает Заудиту и изгнала (или убила) немецких унтеров и офицеров, другая, а это лучшие гвардейские части, во главе с немцами покинула столицу. Забрали ли они сотрудников немецкого посольства, неизвестно, так как видны пожары в районе гвардейских казарм и немецкого посольства. Русское посольство блокировано бунтовщиками, с большим трудом удалось передать для отправки эту телеграмму, после чего линия отключилась. Уже два месяца, как Аддис-Абеба была связана телеграфной линией с Хараре и Асмэрой, а Мэконнын провел даже телефонные линии в ближайшие провинции.[6] Посол написал, что если даже им удастся прорваться через блокаду, то в пустыне без проводника все они погибнут.

Потом все высказывались по поводу освобождения посольства, предлагая послать ноту правительству Эфиопии, может быть даже совместно с немцами, угрожая Таиту проведением десантной операции. Предлагали прорываться с боем через пустыню, но капитан Стрельцов охладил пыл горячих голов, заявив, что без надежного проводника, даже самые опытные казаки непременно заблудятся в пустыне. Я сидел и думал, что сейчас мне предложат возглавить спасательную операцию и заранее репетировал варианты вежливого отказа.

Вслух же сказал, что операцию надо начинать немедленно, поскольку пройдет два-три месяца, прежде чем спасатели из России достигнут Аддис-Абебы, а за это время скорее всего, начнется новая война. На все дипломатические демарши, императрице Таиту, насколько я знаю эту особу, глубоко наплевать. Так что можно писать сколько угодно нот, но все они, не будучи прочитанными, попадут в выгребную яму. Вряд ли немцы захотят и допустят совместную операцию с русскими, которые потом потребуют для себя каких-то уступок, возможно, территориальных, для устройства военной базы.

Потом Обручев всех отпустил, кроме меня.

— Александр Павлович, я ведь знаю, что у вас есть отличный проводник и боец, Хаким. Может быть, он поможет нашим выбраться и пройти через пустыню?

— Видите ли, Николай Николаевич, Хаким, а теперь он Христофор, не совсем мой слуга, он свободный человек, между прочим, абиссинский граф, так что напрямую я ему приказать не могу: дело опасное, а у него жена «в тяжести».

Генерал спросил, чем бы он мог заинтересовать Хакима. Я ответил, что Хаким-Христофор, скорее всего, согласится, если признать его дворянство, пусть не графское достоинство, а просто, обычное потомственное дворянство, наградив его, в случае успеха, скажем, орденом Святого Владимира 4 степени. Ну, а случае неуспеха, хотя бы солдатским Георгием, все же риск очень большой. Естественно, надо дать ему денег на расходы — тысячу талеров серебром и тысячу франков золотом и прогонных — двести рублей ассигнациями. Сказал, что его величество просил вывезти в Россию одного ювелира из Харара, настоящего мастера, я собирался послать за ним Хакима, но теперь ситуация резко изменилась, поэтому Хаким выполнит и это поручение, тем более, Харар ему по пути. На том и сошлись, я сказал, что завтра же выеду в Крым, Хаким сейчас там, и, если он согласится, то ближайшим пароходом отплывет в Джибути, во Французское Сомали, там купит двух лошадей, фураж и продовольствие и отправится через пустыню. Надеюсь, что в Джибути действует телеграф, поэтому мы договоримся о кодированных сообщениях — вроде «Груз отправлен» — если посольство уже добралось до порта и следует в Россию или «высылайте коносамент»[7] — то есть «прошу подмоги».

По дороге заехал в Москву, все же два года со дня смерти деда, надо сходить на могилу. Посетил кладбище, там в этом году поставили капитальный красивый памятник из полированного гранита черно-красного цвета, две плиты с именами бабушки и деда и между ними — большой каменный старообрядческий крест. Такого же гранита столбики по бокам и литая чугунная невысокая ограда — от уральских Черновых. Могила ухоженная, все же дворецкий следит не только за домом, но и за местом упокоения бывших хозяев. Постоял, подержавшись за памятник, как бы поговорил с дедом, ближе, чем этот человек, до Маши у меня в этом мире не было. Где Сашин отец похоронен, я и не знаю, а Сашкино сознание совсем растворилось в моем, так же как и сознание Андрея Андреевича. Раньше они хоть как-то давали о себе знать, но теперь не проявляются, хотя все их навыки со мной — и послезнание Андрея и данные о прошлом Александра, а также их языковые и профессиональные знания. Хотя, это скорее к знаниям Андрея Андреевича относится — химия, медицина, математика, а от Сашкиной юриспруденции вообще ничего в голове нет, видать, он особо не утруждал себя ее изучением. Из родственников Саши периодически пишет Иван, у него все в порядке, ферму он завел, молоко для маслобойни и сыроварни теперь свое. Вот только никак в Москву передать подарков не получается, может, ближе к Рождеству, но тогда мы уедем. На всякий случай сказал дворецкому, что если Иван с семьей приедет в Москву — пусть размещается в доме и гостит, сколько вздумает.