Железный лев (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

— Отчего же?

— Я ведь даже университет еще не закончил. Ну пришли мне в голову мысли и пришли. В мире ежедневно рождает мириады идей, в том числе и совершенно гениальные. Куда важнее не придумать, а реализовать. А в этих статьях моего участия едва ли достаточно для соавторства. Николай Иванович мне польстил. Сильно. Большим авансом.

— А в этой историей, связанной с гипотезой расширяющейся Вселенной, вы также участвовали?

— Здесь пошире. Высказал эту идею и способ проверки. А потом мы провели пять больших бесед, обсуждая детали и сам текст. Тут я, пожалуй, на соавтора потяну, хотя и младшего. Так как основной объем работ сделал совсем не я. Жаль только, что современный уровень технических средств не позволяет подтвердить или опровергнуть мои слова.

— Хм. Новая казанская булавка и водостойкая быстросохнущая краска оформлены на вас привилегией. Скажите тоже авансом?

— Тут нет. Тут я сам потрудился. С краской на заднем дворе опыты ставил. А булавку по моему эскизу кузнец изготовил. И я его потом корректировал, чтобы довел до ума.

— А сейчас над чем работаете?

— Прочитал недавно заметку о том, что в Новом свете выдумали многозарядный пистолет с барабаном. Это меня немало увлекло. И я уже вторую неделю пытаюсь посчитать пиковое давление в канале ствола под разные навески пороха и калибры, а также баллистику таких пуль.

— Серьезно? — оживился Остроградский, который не только две работы по баллистике написал, но и постоянно оказывал помощь различным военным структурам. Математические, разумеется. В том числе составляя таблицы стрельбы.

— Да. Круглая пуля, как мне кажется, не самый лучший вариант из-за слабой поперечной нагрузки. Из-за чего боковой ветер или иные помехи достаточно легко ее отклоняют. — и видя некоторое непонимание в глазах Остроградского, стал раскрывать тему.

И определения вводил.

И объяснения.

И даже в какой-то момент стал что-то черкать на стене тыльной угольком, который он достал из печи неподалеку. Вот, кстати, по ее побелке и изображал. А в какой-то момент к нему присоединился и Михаил Васильевич, тоже достав уголек и добавляя свое.

А вокруг мало-помалу возникла тишина. Если не гробовая, то близкая к тому. Все, вот натурально все, следили за их беседой. Даже в «штосс» бросили играть, не веря в происходящее.

Лев сумел увлечь Михаила Васильевича.

Слово за слово, они от поперечной нагрузки перешли к обтюрации, а оттуда к компрессионным и турбинным пулям[2]. Сильно в истории молодой граф не разбирался, особенно в истории техники. Однако много раз встречал упоминания знаменитой винтовки Энфильд с пулей, имеющейся расширяющуюся юбку, обеспечивающую плотное прилегание к каналу ствола.

Вот что-то подобное Лев и выдал Остроградскому. Предложив удлиненную и утяжеленную применять в штуцерах, а укороченную — в ружьях. Последнее он объяснял тем, что все одно — кувыркаться будет из-за отсутствия закручивания. Зато отменная обтюрация позволит бить и дальше, и точнее.

С турбинной пулей Майреа граф был знаком лично. Приходилось стрелять на охоте и в тире. Так что и ее изобразил, указав, что для большей кучности такую, конечно, надо крепко подбирать под калибр, иначе центровка будет страдать, обеспечивая рост рассеивания. И лучше бы компрессионные на практике использовать, чем такие, во всяком случае для оружия, заряжаемого с дула.

Болтали.

Черкали.

Медленно сдвигаясь.

И тут начались обои. Они оба даже как-то растерялись. Вон — заозирались, смущенно поглядывая на совершенно исписанную побелку печи.

— Прошу нас простить, увлеклись, — неловко и негромко произнес Михаил Васильевич.

Конфуз вышел изрядный. Однако профессора больше волновало то, что они тут написали.

— Не забыть бы. — тихо шепнул Льву Михаил Васильевич.

— Я перепишу, — ответил юноша…

[1] В 1843 году лагеров еще практически не существовало — их изготавливали сильно ограниченно как количественно, так и территориально, поэтому под «пивом» подразумевалось либо эли, либо нефильтрованные сорта.

[2] Первая компрессионная пуля стала пулей Минье, изобретенная в 1847 (или 1846) году. Первая турбинная пуля была придумана в 1898 году (пуля Бреннеке).

Часть 2

Глава 5

1843, май, 9. Казань

Лев Николаевич отхлебнул вкусного, ароматного кофе и уставился в окошко.

Здоровенных стеклянных витрин покамест не практиковали, однако, это «остекленное отверстие» выглядело достаточно большим, чтобы через него можно было любоваться стенкой соседнего здания.

В Казани пока не имелось ни одной чайной или кафе в традиционном понимании этого слова. Просто не завелись еще.

Так вышло.

Поэтому Толстой захаживал в наиболее приличные трактиры, выбирая их не только за кухню, но и за контингент. Чтобы дивных встречалось поменьше, и буйных. Из-за чего места, в которых обитал местный бомонд, он сторонился в той же степени, что и простые рабочие кабаки.

Кроме того, он выискивал такие заведения, в которым можно было расположиться хоть как-то обособленно. Специально для бесед. Он ведь часто проводил переговоры или обсуждал рабочие вопросы во время таких посиделок.

Требования немалые и за них приходилось платить. Например, видами…

— Лев Николаевич, рад вас видеть, — произнес подошедший стряпчий.

— И я вас, Виссарион Прокофьевич. Как вы добрались?

— Спасибо, хорошо.

— Ногу не растрясли? — кивнул Толстой на его правую заднюю конечность, которую он сильно ушиб неделю назад, из-за чего все еще страдал, прихрамывая. Все выглядело так плохо, что молодой граф даже думал о привлечении каких-то медиков, дабы до воспалений или еще какой пакости не доводить.

— Бог миловал. Отпускает помаленьку. Уже мало-мало хожу. Даже на трость опираюсь не каждый раз.

— Славно. Ну что, чайку для начала?

— Пожалуй, — улыбнулся стряпчий, после чего открыл свою папку и протянул ему то, что лежало сверху. — Вот, вам письмо просили передать. От Михаила Васильевича Остроградского.

— Ого? Занятно. — принимая пухлый конверт, в котором явно было не меньше пары десятков листов. Взвесил его в руке и с приятным удивлением положив рядом на столике. Это было его второе послание с того самого дня, как он покинул Казань.

И да, показательной порки «провинциального выскочки» не случилось. Хотя все в городе ждали именно этого. Лев Николаевич и Михаил Васильевич просто продолжили обсуждать вопросы, связанные с компрессионными и турбинными пулями, а также баллистикой. При гробовом молчании комиссии. Озадачив этим шагом даже Лобачевского, который готовился защищать своего ученика.

А тут такое странное поведение…

Лев вошел.

Поздоровался с комиссией.

Достал листки какие-то. Протянул их Остроградскому. Тот пробежал по ним глазами и понеслось… через несколько минут эти двое уже стояли у доски и что-то черкали мелками, оживленно обсуждая. Конструктивно, что примечательно и продуктивно. Остановившись лишь два часа спустя.

А через неделю во дворе университета устроили этакий импровизированный полигон. Сделав на нем сотню выстрелов из гладкоствольного пистолета. Со станка. Сначала круглыми пулями, потом укороченными компрессионными, а под конец и турбинными. Фиксируя не только кучность и настильность, но и пробивную силу, а также скорость заряжания.

Здесь уже участвовал весь преподавательский состав физико-математического факультета, а также кое-кто из студентов.

А потом Остроградский откланялся и уехал обратно в Санкт-Петербург со своей свитой. И, казалось, с концами. Но нет. Некоторое время спустя от него пришло первое письмо. Большое и интересное.