Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

Здание на Литейном 60 представляло собой монументальное сооружение из темного камня, с высокими потолками, мраморными лестницами и ощущением незыблемой, вечной власти. Воздух здесь пах пылью документов, табаком и запахом старой краски. По бесконечным коридорам бесшумно скользили люди в строгих костюмах и гимнастерках, их лица были лишены каких-либо эмоций. Это был храм бюрократии, и Иван чувствовал себя здесь чужим, почти что браконьером, забредшим в заповедник.

Кабинет №47 оказался не таким уж и большим. Узкая комната с высоким окном, затянутым сетчатой занавеской. Простой деревянный стол, заваленный папками. На стене — обязательные портреты. Ничего лишнего. Ни книжных шкафов, ни ковров. Функциональность, доведенная до аскетизма.

За столом сидел Морозов. Тот самый человек-невидимка, чей голос по телефону был лишен всяких интонаций. В жизни он оказался таким же: мужчина лет пятидесяти, в очках с простыми стеклами, с невыразительным, слегка уставшим лицом чиновника среднего звена, который видел всё и которого уже ничем нельзя было удивить. Он что-то писал в одной из папок и не поднял глаз, когда Иван вошел и, отбарабанив заученную фразу, встал по стойке «смирно».

— Садитесь, Борисов, — сказал Морозов, не глядя на него. Его голос был ровным и сухим, как осенняя листва.

Иван сел на жесткий стул перед столом, положив на колени свою папку с документами. Он чувствовал, как под мышками выступил холодный пот, но его лицо оставалось спокойным. Он помнил наказ отца и свой собственный план: не защищаться, а атаковать фактами.

Морозов закончил писать, отложил перо, закрыл папку и только тогда поднял на него глаза. Взгляд был тяжелым, изучающим, лишенным всякого интереса.

— Так, — он взял со стола другую, тонкую папку. — Борисов Лев Борисович. Студент первого курса ЛМИ. Поступили на вас жалобы. — Он начал зачитывать, монотонно, словно бухгалтер, сверяющий смету. — Нарушение больничного устава. Несанкционированные эксперименты с медикаментами. Создание кустарных, не апробированных растворов. Жалоба от профессора Орловой на… — он на секунду запнулся, — «вредительское внедрение псевдонаучных методов». Заявление от завхоза Степанова, о незаконном нахождении в подсобных помещениях в ночное время. — Морозов отложил папку. — Что вы на это скажете?

Иван сделал глубокий вдох. Момент истины настал.

— Товарищ Морозов, — начал он, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Я ознакомился с содержанием жалоб. И я готов дать объяснения. Но не в виде оправданий, а в виде отчета о проделанной за время практики работе.

Он открыл свою папку и выложил на стол несколько листов.

— Это — список пациентов больницы им. Мечникова, которым методы, названные в жалобах «кустарными», спасли жизнь или сохранили здоровье. Вот рабочий Николай Петров, газовая гангрена. Ампутация была неизбежна. После применения раствора хлорамина Б, который я, да, изготовил сам, конечность была сохранена. Через три недели он был выписан на легкий труд. — Он переложил следующий лист. — Вот сводка по отделению гнойной хирургии. За два месяца практики общий уровень послеоперационных нагноений снизился на восемнадцать процентов. Смертность — на одиннадцать. Это подтверждено главным врачом больницы. Вот его рапорт.

Морозов молча взял листы и начал их изучать. Его лицо ничего не выражало.

— Продолжайте.

— Методы, которые я применял, — не «псевдонаучные», — Иван сделал ударение на этом слове, — а самые что ни на есть практические. Раздельное кипячение инструментов. Цветное кодирование тряпок для уборки палат. Простейшие таблицы для приготовления дезрастворов. Это не требует дополнительных финансов, но дает реальный, измеримый результат. Экономит бинты, медикаменты и, самое главное, человеческие жизни. Рабочие руки, которые быстрее возвращаются на стройки.

Он говорил спокойно, уверенно, оперируя цифрами и фактами. Внутри же все кипело. Он видел перед собой не просто чиновника, а олицетворение всей системы, которую он так боялся. И он бросал ей вызов. Не лобовой атакой, а ее же оружием — цифрами, отчетами, экономической выгодой.

Морозов дочитал, отложил листы и снова уставился на Ивана своим тяжелым взглядом. Пауза затягивалась.

— Ваши кустарные методы, Борисов, — наконец произнес он, — это кустарщина. Самодеятельность. В советском здравоохранении нет места самодеятельности.

Иван почувствовал, как по спине пробежал холодок. Это был провал.

— Однако, — Морозов сделал новую паузу, подбирая слова, — идея… здравая. Эффект, как вы правильно отметили, есть. И он выгоден государству.

Иван замер, боясь спугнуть зарождающуюся надежду.

— Наркомздав предлагает вам оформить эту вашу… самодеятельность, в виде официальной «рационализаторской работы», — Морозов произнес эти слова с легкой, почти незаметной усмешкой. — Апробировать ваши методы антисептики в нескольких городских больницах. Издать за подписью Наркомздрава методическое пособие для среднего медперсонала. Государство предоставит вам ресурсы для этой работы, а вы дадите гарантированный, измеримый результат. Это выгодно всем.

Иван слушал, не веря своим ушам. Это был не допрос. Это было… деловое предложение. Система не ломала его. Она предлагала ему сделку. Она увидела в нем не вредителя, но ресурс. Нестандартный, но полезный.

В его голове пронеслось: «Они не душат гениев. Они их… канализируют. Ставят на службу. Отец был прав».

— Я… согласен, товарищ Морозов, — сказал Иван, стараясь скрыть охватившее его волнение. — Но для полноценной работы мне потребуется лаборатория. И помощники. Мои товарищи по институту, которые уже знакомы с методикой — Екатерина Кузнецова как статистик и Михаил Баженов как химик-технолог.

Морозов внимательно посмотрел на него, затем медленно кивнул.

— Оформите служебную записку. Список оборудования и фамилии. Я дам ход. Ваша рабочая группа будет официально утверждена приказом по Наркомздраву.

Он взял со стола бланк и что-то быстро начертал на нем.

— Ваше первое задание — в двухнедельный срок подготовить подробный отчет по вашим методам для публикации. Все материалы будут проходить цензуру. Никаких самовольных экспериментов. Все — строго в рамках утвержденного плана. Понятно?

— Понятно, товарищ Морозов.

— Тогда свободны, — Морозов снова уткнулся в свои бумаги, как будто только что решал вопрос о закупке канцелярских кнопок, а не судьбу молодого врача.

Иван вышел из кабинета, чувствуя себя так, будто прошел через мощный пресс. Он не был ни оправдан, ни осужден. Он был… взят на карандаш. Приручен. Его дикая, свободная энергия была теперь заключена в бюрократические рамки. Это была победа. Но победа, которая странно отдавала поражением. Он добился своего, но теперь он стал винтиком в машине. Винтиком, который надеялся эту машину изменить изнутри

Следующие несколько недель пролетели в лихорадочной работе. Теперь их деятельность была не подпольной, а санкционированной, и это накладывало совершенно иные обязательства. Вместо тайных встреч в подвале — бесконечные часы в официально выделенной им маленькой лаборатории при кафедре. Вместо импровизированного оборудования — строгий учет каждого грамма реактивов, каждого часа работы.

Иван, Катя и Миша составляли отчет. Это была сложная работа, требующая не только медицинских знаний, но и умения излагать мысли в рамках принятой бюрократической парадигмы. Катя, с ее аккуратностью, систематизировала данные, сводила таблицы, готовила графики. Миша описывал химическую часть, тщательно избегая любых намеков на «слишком передовые» методы. Иван писал основную часть, подбирая каждое слово.

Он учился говорить на языке системы. Фразы «мною было установлено» заменялись на «в результате проведенной работы коллективом было выявлено». «Мой метод» трансформировался в «предлагаемую усовершенствованную методику». Он научился вставлять в текст обязательные цитаты и ссылаться на «указания партии о повышении качества медицинского обслуживания».

Это была странная, изматывающая работа. Он чувствовал себя не ученым, а переписчиком, который переводит гениальную поэму на язык канцелярских отписок. Но он понимал — это необходимая цена. Цена за то, чтобы его знания перестали быть опасной ересью и стали официальной, одобренной свыше практикой.