Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

Вместе с Катей они разработали систему. Из плотной бумаги выкраивались бирки трех цветов: красные — для больных в критическом состоянии, требующих немедленного вмешательства; желтые — для стабильных, но нуждающихся в наблюдении; зеленые — для тех, кого можно было выписать или перевести в общую палату.

— Суть не в самой бирке, — объяснял Иван главврачам и сестрам, собравшимся в актовом зале одной из больниц. — Суть в том, чтобы с первого взгляда, без долгих опросов и изучения истории болезни, понять, кому помощь нужна прямо сейчас. Это — научная организация труда. Эффективность.

Он блестяще сыграл на советской риторике. Фразы «повышение производительности медицинского труда», «борьба с простоями и бесхозяйственностью», «передовой опыт капиталистических стран, взятый на вооружение советской медициной» действовали безотказно.

Систему опробовали в самой загруженной больнице им. Мечникова. Эффект превзошел ожидания. Хаотичный поток больных в приемном покое превратился в упорядоченный конвейер. Врачи перестали метаться между тяжелыми и легкими больными. Медсестры, вооруженные разноцветными бирками, быстро научились проводить первичный осмотр.

Через месяц Петр Семёнович, замдекана, вызвал Льва к себе.

— Борисов, ваша инициатива с цветными бумажками… — он посмотрел на него поверх очков, — дала интересные результаты. В горздравотчете отметили снижение времени ожидания в приемных покоях на восемнадцать процентов. Это хорошая цифра. Очень хорошая. Продолжайте в том же духе. Партия призывает нас к рационализации.

Это было высшей степенью одобрения. Иван вышел из кабинета, чувствуя странную смесь удовлетворения и горькой иронии. Он, циник и индивидуалист Горьков, теперь был успешным советским рационализатором.

Осенью же Иван стал регулярно посещать научный кружок профессора Дмитрия Аркадьевича Жданова. Молодой, энергичный анатом, чей ум работал с опережением эпохи, видел в Льве не вундеркинда, а загадку. И эта загадка его интриговала.

Кружок собирался раз в неделю в маленькой аудитории, заваленной книгами, препаратами и схемами. Жданов, не признававший кафедр и лекторских поз, расхаживал между столами, забрасывая студентов вопросами.

— Коллеги, — говорил он, и это обращение «коллеги» к студентам-второкурсникам заставляло их выпрямляться, — мы продолжаем разбирать дренажную функцию лимфатической системы. Скажите, почему при удалении опухоли так важно иссекать и регионарные лимфоузлы?

Аудитория молчала. Иван, сидевший с Катей на задней парте, смотрел в окно. Он знал ответ. Он знал, что лимфоузлы — это не просто «фильтры», а ключевые органы иммунной системы, где созревают лимфоциты и запускается иммунный ответ. Знание давило на него, требуя выхода.

— Борисов? — вдруг обратился к нему Жданов. — Вы, кажется, отвлеклись. Поделитесь соображениями.

Иван встретился с ним взглядом. В глазах профессора он увидел не проверку, а истинный интерес.

— Я думаю, товарищ профессор, что лимфатические узлы — это не просто сита для механической фильтрации, — начал он осторожно. — Это… активные барьеры. Органы, где происходит распознавание чужеродных агентов. Бактерий, вирусов… клеток опухоли. Если там остаются клетки опухоли, они могут дать начало новой.

В аудитории воцарилась тишина. Жданов не отводил от него взгляда.

— Продолжайте, — тихо сказал он.

— Я предполагаю, — Иван чувствовал, как пошло по краю, но остановиться уже не мог, — что в узлах созревают специальные клетки — лимфоциты, которые и являются главным оружием организма против всего чужого. Удаляя узлы, мы не просто убираем «метастазы», мы ослабляем иммунную защиту организма на этом участке.

Он замолчал, ожидая взрыва, обвинений в фантазерстве. Но Жданов медленно подошел к его парте.

— Лимфоциты… как оружие, — протянул он, глядя куда-то внутрь себя. — Барьерная, иммунная функция… Это очень смелая гипотеза, Борисов. Очень. У вас есть какое-то обоснование? Опыты?

— Логика, товарищ профессор, — тихо сказал Иван. — И наблюдения.

Жданов долго смотрел на него, а потом кивнул.

— Хорошо. Очень хорошо. Останьтесь после кружка.

Когда аудитория опустела, Жданов предложил ему папиросу. Иван, вспомнив привычку Горькова, отказался.

— Откуда, Лев Борисович? — спросил профессор без предисловий. — Эти идеи… они не из наших учебников. Я слежу за литературой, и немецкой, и английской. Там такого нет.

Иван почувствовал, как земля уходит из-под ног. Это был прямой вопрос.

— Я… много читаю, товарищ профессор. И думаю.

— Не надо, — Жданов махнул рукой. — Не надо отговорок. Я не собираюсь вас сдавать. Мне интересно. Ваши мысли… они опережают время лет на двадцать, если не больше. Вы наводите меня на идеи, которые я сам, может, сформулировал бы лишь через годы. Такой талант — редкость. И опасность.

Он помолчал, выпустив струйку дыма.

— Давайте договоримся. Вы думаете. Я — проверяю. Вы даете идеи, гипотезы. Я ставлю эксперименты, публикую результаты. Вы будете указаны как соавтор, где это возможно. В остальном… вашу роль мы сохраним в тайне. Для вашего же блага.

Иван смотрел на него, понимая, что это предложение — лучший исход, на который он мог надеяться. Жданов был не просто союзником. Он был проводником, человеком, который мог легализовать его знания, пропустив через призму современной ему науки.

— Я согласен, Дмитрий Аркадьевич.

— Прекрасно, — Жданов улыбнулся. — Тогда начнем с ваших лимфоцитов. У меня как раз есть доступ к лаборатории экспериментальной физиологии…

Так был заключен негласный союз. Иван получал мощного покровителя и канал для внедрения своих знаний, Жданов — неиссякаемый источник гениальных идей, опережающих эпоху.

В один из ноябрьских вечеров, когда первый мокрый снег уже залепил грязные ленинградские крыши, Катя впервые переступила порог квартиры Борисовых. Иван волновался, чего за собой не замечал давно. Ему было странно ощущать этот юношеский трепет: понравится ли девушка родителям?

Анна Борисова встретила Катю с теплой, но изучающей улыбкой врача, привыкшего ставить диагноз с первого взгляда. Борис Борисович — с обычной своей сдержанностью, за которой, однако, Иван угадывал напряженный интерес.

Ужин проходил в строгой, почти аскетичной обстановке номенклатурной квартиры: добротная мебель, книги в шкафу, портрет в рамке на стене. Анна расспрашивала Катю о семье, об учебе, о планах на будущее. Катя, одетая в свое лучшее, скромное темное платье, отвечала четко, с достоинством, без подобострастия и без вызова.

— Мама была пианисткой, — говорила Катя, спокойно встречая взгляд Анны. — Сейчас дает частные уроки. Отец… погиб на строительстве Беломорканала. Инженером.

Иван видел, как дрогнули губы отца. Борис Борисович отложил вилку.

— Сложное время было, — произнес он негромко. — Многие тогда пострадали. И невинно.

Это была неожиданная откровенность. Катя кивнула, в ее глазах мелькнула благодарность.

— Да. Но мы живем в новом времени. И я верю, что оно будет лучше.

— А что вы читаете, Екатерина? — вдруг спросил Борис, переключаясь на нейтральную, но показательную тему.

Катя, не смутившись, перечислила несколько недавно вышедших советских романов, упомянула Джека Лондона и, к удивлению Ивана, блестяще проанализировала последнюю статью в «Правде» о успехах индустриализации, увязав ее с проблемами городского здравоохранения.

Борис Борисович слушал, изредка кивая. Лицо его оставалось непроницаемым, но Иван, научившийся читать мельчайшие оттенки его настроения, понял: экзамен сдан.

После ужина, когда Катя ушла домой, а Иван помогал матери убирать со стола, Анна сказала тихо:

— Умная девушка. Сильная. И с характером. Тебе, Лёва, с твоим… нравом, такая и нужна.

Борис Борисович, куря у окна, добавил своим ровным, глуховатым голосом:

— Мысль излагает стройно. Видно, что голова на плечах. И с прошлым своим она не ноет, а смотрит вперед. Это правильно.

Иван стоял, сжимая в руках влажную тарелку, и чувствовал, как камень падает с души. Это было больше, чем просто одобрение. Это было признание. Признание его выбора, его жизни здесь. Ивана Горькова окончательно хоронили в стенах этой квартиры, и Лев Борисов чувствовал себя как дома.