Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

Иван стоял, сжимая в руке грамоту, и смотрел на них: на партийного функционера, на бюрократа от медицины и на ученого-новатора. Система. Разная, многоликая. Она только что признала его. Не как студента, не как рационализатора, а как специалиста, от которого может зависеть спасение жизней в масштабе целого города.

— Благодарю за доверие, Дмитрий Аркадьевич. Я согласен.

Выйдя из здания горкома, он снова оказался на холодном январском ветру. Но теперь этот ветер казался ему другим. Не враждебным, а очищающим. Он не пошел сразу домой. Он дошел до Невы и смотрел на темную, покрытую снегом полынью, зияющую среди льда.

«Ну вот, Иван, — думал он. — Тебя признали. Ты прошел испытание огнем эпидемии и водой отравленного водопровода. Теперь ты внутри. По-настоящему внутри».

Он вспомнил лица спасенных. Вспомнил двадцать семь погибших. Вспомнил холодный ужас в глазах Кати и лихорадочный блеск в глазах Миши. Вспомнил суровое, но одобрительное молчание отца, когда он рассказал ему о случившемся.

Он больше не был винтиком. Он стал инструментом. Острым, точным, нужным. И он знал, что эту остроту он направит туда, куда нужно. К грядущей войне. К будущим эпидемиям. К спасению, которое было теперь не мечтой, а конкретной, тяжелой, ежедневной работой.

Развернувшись, он твердым шагом пошел по заснеженной набережной. Впереди была работа. Его работа.

Глава 14

Сталь

Февраль 1933 года вломился в Ленинград колючей метелью и ледяным ветром, выстукивавшим по стеклам их новой, официальной лаборатории при кафедре Жданова замысловатый мотив — то ли похоронный марш, то ли победную поступь. Лев Борисов, стоя у окна и наблюдая, как снег заметает трамвайные пути, чувствовал, что в его собственной жизни наступила аналогичная пора — суровая, но ясная. Пора стратегических наступлений.

Лаборатория экспериментальной морфологии была, по меркам 1933 года, царством научной мысли. Но для Ивана Горькова, заглядывавшего в будущее, это был музей восковых фигур. Мощные, но неуклюжие микроскопы «Цейсс», от которых уставали глаза; бесконечные ряды стеклянных банок с заспиртованными препаратами; запах формалина, въедавшийся в одежду и, казалось, в саму душу. Иван привык к цифровым томографам и ПЦР-анализам, а здесь царила ручная работа, гениальная и медлительная, как труд средневекового алхимика.

Жданов, в застиранном халате, с горящими энтузиазмом глазами, был душой этого царства. Он водил Ивана между столами, показывая гистологические срезы, схемы лимфатических сплетений кишечника, зарисовки клапанов вен.

— Смотри, Борисов, — говорил он, тыча длинной указкой в сложный чертеж, — мы видим дренаж, видим коллатерали. Но картина неполная! Как будто пазл, в котором не хватает ключевых фрагментов. Я чувствую, что отток от внутренних органов, от тех же почек, устроен сложнее. Но доказать… доказать не могу.

Иван слушал, и знания, хранящиеся в его памяти, начинали шевелиться, как дремавший до поры зверь. Он знал, что Жданов в исторической реальности откроет лимфатическую систему мозга, совершив переворот в анатомии. Но произойдет это гораздо позже. Сейчас ученый бьется над частными проблемами, даже не подозревая о главном своем будущем открытии.

— Дмитрий Аркадьевич, — начал Иван осторожно, подходя к очередному препарату, — а вы не допускали мысль… что некоторые органы, считающиеся «белыми пятнами» в плане лимфодренажа, на самом деле его имеют? Просто система эта… очень ранима, скрыта, возможно, даже принципиально иного типа?

Жданов остановился и уставился на него поверх очков.

— Например?

— Например… центральная нервная система, — тихо произнес Иван. — Мозг. Считается, что там нет лимфы. Но как тогда происходит очистка межклеточного пространства от продуктов метаболизма? Кровь? Частично. Но… достаточно ли?

В лаборатории воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов. Жданов смотрел на Ивана так, будто видел его впервые.

— Лимфатическая система… мозга? — он произнес это словно кощунственную фразу. — Борисов, ты понимаешь, что это звучит как ересь? Как бред сумасшедшего?

— Все великие открытия поначалу звучали как бред, Дмитрий Аркадьевич, — парировал Иван. — Вы же сами говорили о барьерной функции узлов. Мозг — самый защищенный орган. Логично предположить, что и система его «канализации» будет особой, скрытой от грубых методов исследования.

Жданов медленно прошелся по комнате, его лицо выражало напряженную работу мысли.

— Особенная система… — бормотал он. — Скрытая… Если бы это было так… Это перевернуло бы не только анатомию, но и неврологию, и патофизиологию! Мы могли бы по-новому взглянуть на отеки мозга, на менингиты, на… Господи, Борисов, да что же ты такое предлагаешь!

Он подошел к столу и с силой ударил по нему ладонью.

— Так! Молчи. Никому ни слова. Это наша с тобой гипотеза. Наша. Мы будем ее проверять. Методику нужно продумать… Введение контраста… Эксперименты на животных… Это месяцы, если не годы работы! — Но в его глазах горел не страх перед годами работы, а азарт охотника, вышедшего на след невиданного зверя.

Иван понимал, что только что совершил главное на сегодняшний день вмешательство в историю науки. Он не создал пенициллин с нуля — он направил гениального ученого на его собственное величайшее открытие, ускорив его на годы, а может, и на десятилетия. Жданов смотрел на него теперь не как на студента, а как на коллегу, равного в интеллектуальной дуэли. Дверь в высшую научную лигу была приоткрыта.

Через неделю Жданов взял его с собой на закрытый межвузовский семинар. Мероприятие проходило в старинном здании Военно-медицинской академии. Пахло старыми книгами, дорогим табаком и властью. Здесь сидели те, кто определял лицо советской медицины.

Жданов, войдя в зал, кивнул нескольким человекам.

— Смотри, Борисов, впитывай, — тихо сказал он. — Это — мозг нации. Или, если угодно, ее дирижеры.

Он подвел Ивана к сухощавому, подтянутому мужчине с умными, пронзительными глазами.

— Николай Николаевич, разрешите представить — мой новый сотрудник, Лев Борисов. Тот самый, о чьих работах по антисептике вам докладывали.

Николай Николаевич Аничков, возглавляющий отделение патологической анатомии в больницу им. Мечникова, с интересом взглянул на Ивана. Иван помнил, что этот человек, станет Президентом АН СССР.

— А, так это вы тот самый юный рационализатор? Слышал о вашей системе сортировки. Здравая мысль. Простота и эффективность — ключ к успеху в наших условиях.

— Благодарю вас, Николай Николаевич, — кивнул Иван, стараясь скрыть волнение. Он стоял перед легендой, ученым, чьи работы по атеросклерозу и роли холестерина станут классикой.

— Ваши собственные исследования о роли липоидов в патогенезе атеросклероза… они наводят на мысль, что дело не только в механическом отложении «жира», но и в сложной воспалительной реакции сосудистой стенки. Возможно, здесь задействованы те же макрофаги, что и в лимфатических узлах.

Аничков поднял бровь. Студенты редко рассуждали на таком уровне.

— Воспалительная реакция? — переспросил он. — Интересная параллель. Жданов, вы его этому учите?

— Нет, Николай Николаевич, — улыбнулся Жданов. — Он сам доходит. У него… своеобразный взгляд на вещи.

— Вижу, — Аничков снова оценивающе посмотрел на Ивана. — Заходите как-нибудь в наш институт. Покажете свои методы стерилизации. У нас там вечные проблемы с культурами.

Следующим был грузный, но исполненный достоинства человек с седой бородкой — Сергей Петрович Федоров, патриарх русской хирургии.

— Сергей Петрович, — обратился к нему Жданов, — а вот молодой человек, который ваши послеоперационные нагноения, надеюсь, в прошлое отправит.

Федоров хмыкнул.

— Молодой человек, меня уже много чего в прошлое пыталось отправить. И скальпель с деревянной ручкой, и карболку. А больные все равно гноятся. Что вы мне нового предложите?

— Не новое, Сергей Петрович, — скромно сказал Иван. — Системное. От строгой асептики до… перспективных исследований в области антимикробных агентов. Есть, например, интересные работы англичанина Флеминга о плесени рода Penicillium.