Союз нерушимый... - Силоч Юрий Витальевич

«Буду жить!» — твёрдо пообещал я самому себе и, вопреки здравому смыслу, этому обещанию поверил.

Нужно было срочно найти место, чтобы спрятаться и согреться. Я обошёл все подъезды, но ни в одном из них не оказалось своей Зинаиды — героини войны, лишённой заслуженных высших наград, потерявшей семью и вынужденной кормить уличных котов, чтобы дарить нерастраченную любовь хоть кому-то.

Наверняка несчастная старуха уже мертва. Земля ей пухом. Я не верил в бога, но сейчас мне очень хотелось ошибиться, чтобы «Зинка-пулемётчица» действительно оказалась рядом с теми, кто дорог ей и кому дорога она.

Миновав несколько микрорайонов, я не нашёл ничего, кроме открытых люков старой канализации, и был уже готов лезть внутрь, как вдруг увидел вдали тусклую синюю вывеску «Гастроном».

Из-за непроглядной тьмы она сверкала, как сверхновая, и я направился к этому свету, отчаянно желая, чтобы это был кооперативный магазин, работающий круглосуточно. Я не знал, что буду делать, когда окажусь внутри. Возможно, просто постою, согреваясь, возможно, стану клянчить еду, а возможно, ограблю, — зависит от ситуации.

Но не судьба: на двери магазина висел огромный замок, зато за углом я заметил красное свечение и вскоре стоял у входа в подвал, над которым висела, мигая и жужжа отходящим контактом, вывеска с надписью «Рюмочная».

«Ну, хоть что-то».

Умывшись дождём и постаравшись избавиться от крови на лице, я спустился вниз по лестнице, узкой настолько, что даже мне — жилистому и поджарому человеку — было сложно развернуться. Под ногами валялись блестящие жестяные крышки и расплющенные подошвами сигаретные бычки. Эта лестница из-за узости и крутизны представляла собой сложное препятствие даже для трезвого человека, а уж как выбирались отсюда пьяные, лично для меня было загадкой.

Едва я открыл дверь, в нос шибанул ядрёный аромат искусственного табака. Я узнал солдатские пайковые сигареты «Полёт» — один из множества брендов советской эпохи, с любовью воссозданных нынешней Партией. В сизом дыму скрывалось помещение с низким потолком, стенами, обшитыми потемневшей фанерой, и стойкой, за которой ярко светился полупустой холодильник с пивом. Там же стояла дородная кучерявая женщина, не умевшая пользоваться макияжем и из-за этого похожая на циркового клоуна. Рюмочная была небольшой — всего на шесть столиков, из которых была занята половина. На мне сразу же скрестились взгляды всех присутствующих, и так же моментально отлипли, не найдя во мне ничего особенно интересного.

Посетители, как я и думал, оказались заводскими работягами после смены и полукриминальными элементами. Кто ещё мог позволить себе пить по ночам?

Троица мужиков в синих комбинезонах разлила бутылку «Пшеничной» по гранёным стаканам и запивала разливным пивом из кружек. Кроме выпивки на столе у них наличествовала безжалостно расчленённая курица — тощая и подгоревшая.

Пара помятых личностей очень подозрительного вида распивали портвейн, закусывая дымом тех самых армейских сигарет.

Третий столик занимал старый сухощавый сморщенный дед в пехотной фуражке со звёздочкой и чёрном пиджаке с орденской планкой. Одна рука висела на перевязи, а второй старик заливал в себя уже третью кружку пива, закусывая лежавшей на газете разодранной воблой. Внутри было на удивление тихо: радио негромко напевало что-то из репертуара современной эстрады, да вполголоса переговаривались посетители.

Осмотревшись, я направился к стойке, дабы изучить здешний ассортимент.

— Чего? — пробурчала продавщица.

— Сейчас выберу, — я засунул руку в карман и вспомнил, что у меня с собой нет ни копейки денег. Чтобы скрыть неловкость, пришлось сделать вид, что я очень вдумчиво изучаю покрытый жирными пятнами бумажный листок с надписью «Меню». — Дело ответственное, тут думать надо.

Я стоял, перечитывая в третий раз немногочисленные позиции, как услышал за спиной:

— Пельмени не бери.

Оглянувшись, я увидел деда в фуражке. Он посмотрел на меня с хитрым прищуром и постучал по столу извлечённой из кармана галифе второй воблой.

— Почему? — спросил я, чувствуя, что нельзя терять шанс на установление контакта с аборигенами.

— Оно тебе не надо.

— Чего это не надо? — воскликнула продавщица. — Нечего мне тут клиентов отбивать!

— Нечего пельмени несвежие продавать! — парировал дед.

— Молчи там лучше!

— А чего это у вас пельмени несвежие? — влез я. — Зачем народ травите?

Разразилась короткая перепалка, из которой продавщица, разумеется, вышла безоговорочным победителем. Многолетний опыт и тренировки сделали своё дело — она с лёгкостью разделалась с двумя противниками. Мы ей были не соперники. Работяги и любители портвейна отвлеклись от разговоров и наблюдали за бесплатным представлением.

— …А ты говори поменьше и бери давай! — сказала мне продавщица, показывая, что разговор окончен.

Я хотел съязвить, мол, как это, давать и брать одновременно, но на улице было слишком холодно и сыро. Картинно покопавшись в карманах, и обхлопав себя со всех сторон, я пожал плечами, чертыхнулся и, пробормотав:

— Денег нет… — виновато улыбнулся новообретённому пожилому союзнику и пошёл к выходу. Я добрался уже почти до самой двери, кашляя, прихрамывая и двигаясь как можно медленнее, когда чёртов старик, наконец, соизволил обратить на меня внимание:

— Чего, забыл?

— Забыл, — с готовностью обернулся я. — Столько сюда шёл и забыл.

— Эх, была не была. Валюша!

Обиженная продавщица взглянула на деда так, словно он был чем-то прилипшим к её туфле.

— Какая я тебе Валюша, хрыч старый?

— Дай-ка нам с молодым человеком, наверное, водочки двести граммчиков, — не отреагировав на оскорбление, сделал заказ мой новый знакомый.

— А тебе не много ль будет? До дома дойдёшь?

— Дойду-дойду. Если что, вон, товарищ дотащит. Товарищ, — обратился старик ко мне, — вы же не бросите боевого друга на произвол судьбы?

— Ни за что на свете, — уверил я «боевого друга». — Буду тащить, как командира из-под огня.

— Вот это по-нашему, — на лице старика снова появился тот прищур.

— Ой, смотри, старый, а то бабка твоя домой не пустит…

— Бабка моя по бесплатной путёвке в санаторий поехала, — отмахнулся дед. — Мыть свои старые кости в Индийском океане и кормить всяких сколопендр. Так что, мадам, двести граммчиков и никаких гвоздей. Ах да, и сосисок обязательно, — дед повернулся ко мне и пояснил: — Они тут всегда свежие. В отличие от пельменей, — услышавшая это продавщица покосилась, но ничего не сказала.

— Вадим Сергеевич, — старик протянул мне сухую ладонь.

— Иван Иванович, — машинально ответил я, слишком поздно спохватившись.

Вскоре я перенёс на липкий стол одноразовую тарелку с божественно пахнущими сосисками и два гранёных стакана. Кажется, жизнь начала налаживаться.

13

Когда в нас сидело уже по двести грамм и по порции ароматных сосисок с кетчупом, отчаяние отступило. В который раз я убедился, что тепло и еда способны творить чудеса с моральным духом.

Вадим Сергеевич оказался редкостным балаболом: старик явно страдал от недостатка общения и теперь, получив меня в своё полное распоряжение, отыгрывался, рассказывая обо всём на свете. В полутьме он улыбался, показывая редкие зубы, травил фронтовые байки и разные житейские истории, резко переходя с одной на другую и, в конце концов, засорил мне мозг настолько, что я просто перестал его воспринимать.

— А вот ещё один случай был. Мы тогда под Веной стояли, готовились штурмовать. Ух и стреляли по нам! Артиллерия, самолёты — утюжили как могли. Каждый день кого-то выбивало, да… Мы, конечно, и окопов себе нарыли в два-три роста, и штолен в них, но всё равно. А что делать — передовая. И вот как-то наш повар сварганил суп. Да какой: у-у-у, — старик причмокнул губами и закатил глаза от сладости воспоминаний. — Наваристый, густой, да с мясом. У нас до этого туговато с едой было. Тут же как бывает: когда в обороне сидишь, всего навалом, хоть объедайся. А стоит на несколько километров оторваться от своих — и всё, затягивай ремень на последнюю дырку… Вот и тогда жрать нечего было: почти неделю одна жижа из хрен пойми чего, да и той не хватает. И вот — суп. Тогда ещё слух пошёл, мол, корова-дура у кого-то из австрияков сбежала да помчалась в сторону фронта, где её шальным снарядом убило. Заодно и освежевало, хе-хе. Ну и вот, получил я котелок, думал, сейчас поточу, как у мамки дома, присел, к стене окопа прислонился, и вдруг прямо перед лицом что-то — свисть! — старик взмахнул руками, едва не скинув со стола стаканы и тарелки. — Смотрю, а суп вытекает! Безобразие! Я ладонью заткнул дырку снизу, жру, аж за ушами трещит, а напротив меня мальчишка-новобранец сидел. Гляжу, а он бледнеет и в меня пальцем тычет. Поднимаю котелок, сморю — мать честная! Осколок пробил котелок, шинель, бронещитки и мне бедро почти оторвал. Кровь хлещет, кости торчат, а я, — Вадим Сергеевич громко и добродушно рассмеялся, — не могу остановиться и жру. Даже когда на носилки санитары уложили, котелок не отдавал: пока не доел, не успокоился. Вот так я и потерял свою левую ногу… — он постучал по ноге, она отозвалась металлическим стуком. — Главное: чуть выше бы попало — и всё. Бабке моей стал бы нафиг не нужен.