Матросик объяснял Гуцуку, где там кто, перечисляя фамилии адмиралов и командиров, но ему было все равно, крейсера это или броненосцы. Он слышал его слова словно откуда-то издалека. Немного южнее, с тяжелым шелестом раздвигая воздух своими многопудовыми тушами, уходили к фортам снаряды главных калибров броненосцев Небогатова, бивших из бухты у них за спиной прямо через перевалы по целеуказаниям того лейтенанта, что привел сюда моряков, теперь тоже раненного. А в голове у Ильи крутилась фраза кочегара, что накормил его хлебом с салом и луком. «Не боись! Это же флот! Все образуется как-нибудь!»
Теперь он понял, что в ней показалось тогда странным с самого начала. Его «не боись» и сразу за тем: «образуется как-нибудь». Какая-то смесь дремучей деревни и «книжно-литературного» языка. И это из уст здоровенного детины с мозолистыми руками, с детства привычными к труду и ничего более не знавшими. В его полку солдаты так не говорили. Похоже, что-то меняется в этом мире!
Потом он, наверное, уснул, и снилась ему Полина, младшая дочка инженера Епифанцева с механического завода. Он подарил ей отрез японского шелка, который та прижимала к груди, гладила рукой, но губки поджимала. Обижалась за то, что не хочет сказать, как по правде называется тот город, возле которого его ранили. Говорила, что название Йокосука наверняка в казарме какой-нибудь выдумали, потому что оно матерное, и честным девушкам такие слова говорить неприлично.
* * *
Эта история, уже после заключения мира с Японией многократно перепечатанная на всех языках, дойдет до штаба первой ударной группы только к вечеру 25 ноября. Фактически на исходе второго дня боев. Утром же 24-го там все «стояли на ушах», пытаясь решить не решаемое.
Мало того, что погода оказалась совсем не подходящей для задуманного, так еще и японцы нас ждали. Судя по показаниям пленных, даже располагая точными сведениями о дате начала атаки. Если б не шторм, наверняка еще на подходе бы встретили.
Как такое могло случиться – никто не понимал. Напрашивалось слово «Измена!». Повторялось то, что уже было у Цусима-зунда несколько жарких месяцев назад. Опять флот с приданным неповоротливым обозом оказался на грани провала поставленной задачи. Только теперь все было еще сложнее и запутаннее. Но снова пятиться некуда. Поздно! Безнадежно поздно!
Глава 2
Основная ударная группа, направлявшаяся в Токийский залив, как и корабли Небогатова, столкнулась с непредвиденными трудностями, еще не добравшись до противника. И они точно так же оказались вызваны в первую очередь погодой.
Чтобы не вылезти всем скопом на опасные рифы, в изобилии раскиданные вдоль береговой черты, вперед группы заранее выдвинули подсвеченную, как и прорыватели, пару судов-маяков, подготовленных специальным образом на Хатидзе. За время последней стоянки они избавились от содержимого своих трюмов, благодаря чему имели минимальную осадку. Их задачей было первыми разглядеть берег, о чем и сообщить. Затем определить по его контурам свое место, после чего найти искомый ориентир и держаться рядом с ним с зажженными на носу и корме прожекторами, обозначая себя.
Вероятность того, что это обнаружение завершится ударом подводной скалы в днище, признавалась высокой, поэтому, учитывая, что пародинамо в этом случае работать будет совсем недолго, в твиндеках впереди и позади надстройки соорудили большие костры, которые следовало запалить при таком развитии событий. Имелись и сигнальные плоты с подобными кострами, если сам «маяк» слишком быстро уйдет на дно.
Но в положенное по штурманским прокладкам время не удалось обнаружить искомый ориентир – приметную скалу Нодзимазаки с маяком на ней. Она торчала на самой южной оконечности полуострова Босо, являвшегося восточным берегом пролива Урага. Приступать к боевому развертыванию планировалось, точно определившись с местом именно по этому маяку. От нее же и начинать пробивать проход в сам Токийский залив. Так казалось проще и безопаснее.
Сбиться с курса в шторм, в промокшей и насквозь продуваемой тьме было вполне реально. Последняя обсервация проводилась еще вечером по вершине вулкана Ояма, что на Миякедзиме. С тех пор ни в небе, ни по горизонту уже давно не видели ничего, что позволило бы уточнить координаты. Поэтому имелся риск, и не малый, в любой момент выкатиться прямо на мины в проливе или под стволы береговых батарей.
После недолгих сомнений решили снизить скорость, погасить почти всю иллюминацию, а следом за судами-маяками пустили еще и разведывательную пару прорывателей. В отличие от всех остальных, только они одни не гасили огней. При этом все средства противоминной защиты привели в полную боевую готовность. Точнее говоря, честно попытались это сделать.
На одном из пароходов-тральщиков волны, бешено налетавшие с кормовых углов, перекосили левую защитную решетку на раме, не дав опустить ее на всю глубину. А подпоясаться тралом удалось только с третьей попытки, загнув задействованную в операции грузовую стрелу и «спалив» обслуживавшую ее лебедку.
Но и на этом проблемы не кончились. Шторм, догонявший едва ползшие суда, опасавшиеся воткнуться в берег, не давал расправиться тросам, постоянно швыряя поплавки под корму. В итоге на правом фланге они захлестнулись друг за друга, образовав провисшую петлю и сузив проверяемую полосу чуть не на целый кабельтов. Хорошо еще на винт все это хозяйство никому не намотали.
С сомнением наблюдая за такими «антраша», следом за ними занимали позиции репетичные миноносцы, а потом и остальные корабли тральной партии, становясь в два эшелона. Их противоминное вооружение пока просто держали в готовности к применению. Вся ударная группа поотрядно сформировала боевой порядок позади них.
Ее построение представляло собой простую как лом длинную колонну. Вот только управляемость высокобортных броненосцев и океанских пароходов на предписанных восьми узлах (два из которых обеспечивались парусностью корпусов и надстроек и почти попутной волной) оказалась не очень. Потому колонна сразу начала извиваться, как змея. Курса не меняли, опасаясь в таких условиях совсем развалить строй.
Так и пробирались вперед, буквально кожей чувствуя, как утекает время. Лишь спустя полтора часа после расчетного срока впереди наконец показалась полоса прибоя. Кроме пенных шапок разбивавшихся о скалы волн, с наших головных судов еще ничего не видели, зато их самих и светившиеся за их спиной пароходы-тральщики с берега, судя по всему, разглядели достаточно хорошо. Настолько, что сразу открыли огонь.
Только-только вышедшие к нему «маяки» даже не успели толком разглядеть контуры. Оказавшись под обстрелом из современных скорострельных орудий, в том числе и довольно крупного калибра, все четверо вынуждены были метнуться в сторону. При этом прорыватели замешкались под огнем, пытаясь избавиться от носовых противоминных решеток, окончательно заклиненных перекосами на рамах от резкой перекладки руля и потому не поднимавшихся, но сильно затруднявших маневрирование. Связывавший их трал оборвался, опасно скользнув под корму «номеру четвертому» (бывшему «Де-Грассу»). Но в последний момент его все же отшвырнуло вскипевшей кильватерной струей.
Свалившись в левую циркуляцию, ходовых огней ни тральщики, ни «маяки» все так же не гасили, что растянуло их выход в безопасную зону. Но темнота и дождь все же затрудняли береговым артиллеристам определение расстояний, так что обошлось без попаданий и прочих повреждений. Зато в ходе уклонения от обстрела с мостиков пароходов успели разглядеть, что западнее позиции батарей белая кайма прибойной пены тянется к северу, о чем и сообщили через репетичные миноносцы начальству.
Новости озадачили штурманскую группу штаба. На скалы Нодзима это место оказалось совсем не похоже. Насколько удалось определить с головных в отсветах вспышек дульного пламени, открывшийся берег был тоже холмистый, но выдававшегося в море языка самой скалы с маяком нигде поблизости не наблюдалось. Так же, как и останков двух пароходов, выбросившихся там на камни еще вначале лета при посещении этих мест Небогатовым. Да еще и эта полоса прибоя, уходившая на север?!
