Декабристы. Перезагрузка (СИ) - Янов Алексей Леонидович

За годы жизни в САСШ я изрядно «насобачился» спикать на американском варианте английского, поэтому ответил хозяину на предложенном им языке общения.

– Предлагаете мне Кондратий Федорович чувствовать себя как дома? Что же, спасибо! Только знать бы, где этот дом? В Америке я себя чувствовал гостем, видать русская кровь давала о себе знать, но и к России я ещё не привык.

– И не дай вам Бог привыкнуть Айвен, не дай Бог почувствовать себя своим в этой деспотичной стране!

В ответ я неопределённо улыбнулся.

– Смело! Не кажется ли вам, Кондратий, несколько опрометчиво вести в открытую такие разговоры?

– А…, бросьте, – Рылеев махнул рукой, – Федя Глиночка – мы вашего знакомого Глинку так в узком кругу зовём, пояснил поэт-революционер, как вы и сами прекрасно знаете, трудится правителем канцелярии у генерал-губернатора. Так вот, он сообщает нам все донесения тайной полиции …

– Имею честь быть знакомым с Фёдором Николаевичем, пересеклись мы с ним неоднократно и не раз он меня выручал, советом или делом.

– Пересеклись …, – казалось Рылеев пробовал это слово на вкус, – В вашей речи Айвен я заметил часто встречаются казалось бы обычные слова, но сказанные в необычном контексте. Уверен, моему другу и соседу Александру Бестужеву будет интересно с вами познакомиться и поговорить. Кстати, если вы не возражаете, то он придет ко мне в гости через пару часов.

Услышав новое имя, я стал припоминать известные мне факты биографии этого самого Бестужева. Весной этого года Рылеев принял его в Северное общество. Александра Бестужева Рылеев считал своим ближайшим другом. «Он сказал мне, что есть тайное общество, в которое он уже принят, и принимает меня», – вспоминал Бестужев. Рылеев ждал момента, когда Бестужев созреет политически, к тому все и шло, судя по его обзорам литературы в «Полярной Звезде». На следствии Бестужев не без основания отметил о себе: «По наклонности века наиболее прилежал к истории и политике». «Едва ли не треть русского дворянства, – говорил он, – мыслила почти подобно нам, хотя была нас осторожнее». Бестужев подобно Рылееву, считал, что переменить правление в России нужно путем военного переворота. «Мы более всего боялись народной революции, ибо оная не может быть не кровопролитна и не долговременна», – говорил Бестужев.

Поймав мой слегка задумчивый взгляд, Рылеев протестующие вздел вверх руки.

– Я его специально не звал, он сам напросился, как только узнал, КАКОГО гостя я у себя сегодня принимаю. Ну, есть же у вас сердце, Айвен, не откажитесь же вы от встречи с вашим давним поклонником, прочитавший и не единожды перечитавшим все ваши книги?

– Кондратий, вам незачем меня упрашивать, я и не думал отказываться…

– Превосходно! Впрочем, вот же я дурак, томлю вас у порога, пройдёмте, пожалуйста, в мои комнаты.

– Присядем, побеседуем, – говорил шедший впереди по коридору хозяин – по воскресеньям у меня бывают «русские завтраки», но сегодня у меня скромно …

– Будет вам Кондратий Федорович, в вашем доме меня прежде всего интересует пища другого рода – интеллектуальная.

– Ха! Хорошо сказано, мой друг, надо запомнить. Здесь я с вами полностью солидарен, обожаю такого рода пищу!

– Ну, вот и договорились, покормим друг друга.

Кондратий засмеялся. Остановившись, распахнул дверь.

– Милости просим, проходите …

Ну, что сказать про квартиру правителя дел компании? Относительно небольшая, в несколько комнат, уютная. Обстановкой, меблировкой квартиры хозяин всячески подчёркивал свою русскость и патриотичность. Особенно хорошо это было заметно по убранству стола. Во-первых, вся посуда – расписные деревянные ложки, резные тарелки, солонки – была деревянной. Во-вторых, на столе превалировали блюда и напитки традиционной русской кухни – ржаной хлеб, кислая капуста, кулебяка, водка, квас.

– Сервировка стола удивляет? – Рылеев поймал мой блуждающий по столу взгляд.

– Отчего же, я не князь, чтобы нос кривить.

– Мы Айвен с вами в чём-то схожи. Хоть я и дворянский сын, а в душе плебей. Недаром крещён отставным солдатом – бродягой и нищим. В честь крестного назван Кондратом, мужичьим именем. Оттого, должно быть, и люблю простой народ…

– Да, действительно, я тоже не голубых кровей, выходец из поморов.

– Есть, чем гордиться. Поморы – потомки свободолюбивых новгородцев. Сколько славных мужей они подарили нашему Отечеству, один лишь Ломоносов чего стоит!

Я улыбнулся, пожав плечами.

– Всё это, – хозяин провёл рукой над столом, – все эти кушанья, как впрочем, и посуда, есть напоминание всем пирующим за этим столом о ныне утерянных древних российских вольностях. Но не только! Мы должны избегать чужестранного, дабы ни малейшее к чужому пристрастие не подменяло святого чувства любви к Отечеству: не римский Брут, а Вадим новгородский да будет нам образцом гражданской доблести!

– Я с вами полностью согласен, но с небольшой оговоркой. Мы должны не только беречь и по возможности сохранять русские традиции, но и развивать передовые технологии, если не хотим со временем превратиться в европейскую колонию. И те исконные традиции, и общественные нравы которые этому процессу мешают должны безжалостно искореняться! Се ля вив, как говорят французы. Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Это верно как для индивидуума, так и для государств. Россия находится не в безвоздушном пространстве, и даже если мы с вами попытаемся на практике вернуться в Золотой век российских вольностей, то нас немедля сожрут алчущие соседи. То старое общество, как, впрочем, и нынешнее, уже не конкурентоспособны на мировой арене, по крайней мере в Высшей её лиги.

– Очень любопытные рассуждения, однако-с … И что же вы предлагаете? Подобно Сперанскому и иже с ним сделать из Россию вторую Англию?

– Вовсе нет. Зачем бездумно копировать чужой опыт. У нас не та география, не тот климат и народный менталитет. Я просто говорю о том, что мы должны ломать те традиции и устои, что мешают общественно-экономическому развитию. Ведь вы, я думаю, понимаете, что вернуть времена Народного вече не реально.

– Да, конечно, но это как символ …

– Понимаю, сделать общество свободным, отменить крепостное право – это первейшая и архиважная задача! И если уж выше речь зашла о перенятии чужого опыта, то, я думаю нам стоит повнимательней присмотреться к САСШ, особенно к штатам Новой Англии. Но, повторю, бездумно копировать американский опыт ни в коем случае нельзя. Приспосабливать под российскую действительность – да, нужно пробовать и прежде всего, учиться по-американски вести бизнес, развивать промышленность и сельское хозяйство. При сохранении нынешних патриархальных нравов, щедро сдобренный самодержавной деспотией, боюсь, что нас в дальнейшем ждёт весьма печальная и не завидная судьба.

– Интересно … Слушая вас, я понимаю, что вы ратует за промышленное развитие. А как же быть с нашим многовековым крестьянским укладом? Что делать с землепашцами?

– Много полезного как для страны в целом, так и для них, в частности, можно и нужно с ними делать …

Ещё около часа мы с Рылеевым обсуждали извечный в России крестьянский вопрос. Будущее, что вполне естественно, я видел за крупными агрохолдингами, фермерами и хозяйствами с коллективной собственностью. Как мне показалось, Рылеев если не всеми, то, по крайней мере, некоторыми моими идеями проникся.

Ближе к вечеру к нам присоединился драгунский штабс-капитан, по совместительству поэт, писатель Александр Бестужев. Вместе с Рылеевым они издавали альманах «Полярная звезда».

После высказанных вслух восторгов преклонения перед «моим» литературным творчеством Бестужев хоть и состоял в Северном обществе, сходу свернул все разговоры о политике, перейдя к любимой своей теме.

Разговоры о поэзии, в коей я мало что понимал, были прерваны заявившейся группой литературафилов, как-то прознавших о моём присутствии на квартире Рылеева. Это были конногвардейский корнет князь Одоевский и гостивший в Питере судья Московского надворного суда Пущин И.И., благодаря которому Рылеев и был введен в общество. Судейской деятельностью Иван Иванович занялся относительно недавно, с прошлого года, когда у него произошло столкновение с великим князем Михаилом Павловичем. При выходе из дворца великий князь резко отчитал Пущина за то, что у того «не по форме был повязан темляк на сабле». Пущин тотчас подает в отставку и демонстративно хочет занять должность квартального надзирателя, «желая показать, что в службе государству нет обязанности, которую можно было бы считать унизительной». Родные возмущены, сестра на коленях умоляет брата не делать глупостей. Пущин несколько уступает и переходит на должность, тоже немыслимую для лицеиста, гвардейского офицера и сына сенатора, но несколько более «солидную» – сначала в Петербургскую палату уголовного суда, где в то время служил и другой отставной офицер, Кондратий Рылеев, а с весны же 1824-го Пущин – московский надворный судья.