Декабристы. Перезагрузка (СИ) - Янов Алексей Леонидович

Я подходил к каждой такой группке, здоровались, раскланивались. С большинством присутствующих здесь, так или иначе, я уже успел познакомиться, с немногими незнакомцами взаимно представлялись.

После меня пришло ещё несколько человек, последним заявился князь и камер-юнкер Голицын – молодой представитель древнего и многочисленного рода.

Рылеев на правах хозяина обратился к собранию.

– Господа! Позвольте вам рекомендовать нашего знаменитого издателя, писателя и изобретателя, друга и хочу особо подчеркнуть, единомышленника, Головина Ивана Михайловича.

Когда взоры всех присутствующих скрестились на мне, я кивнул головой.

– Думаю, Иван Михайлович в особом представлении не нуждается. Смею думать, что все образованные люди в России, да наверное, во всем просвещенным мире, знакомы с его литературными трудами, а также с придуманными Иваном Михайловичем интеллектуальными развлечениями и многочисленными изобретениями. Но сегодня мы здесь собрались, чтобы решить вопрос с принятием господина Головина в наше Тайное общество. Предварительно господин Трубецкой и ваш покорный слуга уже с практически каждым из вас провели конфиденциальные беседы по данной кандидатуре. Поэтому, поставим вопрос следующим образом, есть ли из вас кто-нибудь, кто против вступления господина Головина в наше общество?

Рылеев внимательно осмотрел присутствующих. Господа будущие декабристы либо молчали, либо одобрительно покачивали головами, никто не возразил.

– Ну, что же, – слово взял Трубецкой – рябой, рыжеватый, длинноносый, но, тем не менее, лицо его в целом выглядело довольно представительно и благородно, – с сего момента Иван Михайлович вступает в наши дружные ряды, становясь полноправным членом нашей революционной организации!

– Что, ничего, нигде не надо подписывать? – удивился я простодушию этих наивных «чукотских юношей». – Давать обещание, клятву какую?

– Ничего не нужно! – авторитетно заявил Трубецкой – Раньше, в Союзе Благоденствия мы, подобно каким масонам, клялись над Евангелием и шпагою.

– А нынче просто, – влез Рылеев. – Вот хоть сейчас можете дать свое слово, что будете верным членом общества?

– Да! Даю…

– Ну, вот и решено! – поочередно мою руку пожали Рылеев с Трубецким.

Мечта придурка сбылась, подумал про себя, теперь я декабрист …

– Поздравляю, Иван Михайлович, – Рылеев первым захлопал в ладоши, и все присутствующие его поддержали громкими аплодисментами.

Со всех сторон послышалось:

– Поздравляем!

– Félicitations, mister Golovin!

Я опять принялся раскланиваться во все стороны:

– Спасибо, друзья, спасибо! Премного благодарен!

С шумом начали открывать игристое вино. Рылеев вручил мне бокал с шампанским, и прошептал на английском:

– С вас тост, мой друг.

С задумчивым видом поднял бокал повыше, привлекая к себе всеобщее внимание.

– Друзья! Соратники! Мы все здесь собравшиеся – борцы с тираническим режимом. И вот, что я вам хочу сказать. Кто борется, может проиграть, но тот, кто не борется, уже проиграл. Возможность того, что мы можем потерпеть поражение в этой борьбе, не должна мешать нам сражаться за дело, которое мы считаем справедливым. И пусть в России сильнее грянет буря! Ура!

– Уррааа!!!

Выпили, закусили, посидели за столом, начались разговоры, люди опять разбились на группы по интересам. Самая большая из них покинула столовую, собралась в центре гостиной, где тут же вспыхнули споры о двухпалатной системе, о прямых и косвенных выборах в будущий русский парламент. Вокруг царила самая настоящая анархия, о том, что такое партийная дисциплина, здесь, похоже, и не слышали. Обдумав ситуацию, я решил вмешаться.

– Господа! Позвольте сказать пару слов немного не в тему.

– Пожалуйста, – первым отреагировал Трубецкой.

– Извините меня за прямоту, но так революции не делаются. Если мы не изменим стиль наших собраний, то получим в итоге бунт, подавленный правительством бунт, пустой пшик! Я изучал американскую войну за Независимость, в недавней поездке по Европе перешерстил французские библиотеки и архивы, изучая богатый опыт революционной Франции, и написал по этой теме книгу, с которой многие из вас уже успели ознакомиться. Так вот, что я вам скажу. Сейчас спорить о парламентской системе не время и не место. Это имело бы смысл, если бы царь был заинтересован в радикальных реформах, но всерьёз реформировать насквозь прогнившее самодержавие он и не помышляет. Для нас сейчас самый, что ни на есть архиважный вопрос – это сделать в России революцию, взять власть в свои руки и учредить Временное правительство. Потом, путем прямого народного волеизъявления окончательно определить политическую систему в стране. Но нынешние ваши дискуссии эту самую революцию не приближают ни на шаг. Простите за излишнюю прямоту, но вы сейчас занимаетесь пустословием.

– Неожиданно …

– И чем, мил сударь, нам прикажите заниматься?

– Чтобы не вдаваться в подробности, думаю, достаточно будет двух примеров из мировой истории, поистине эпохального масштаба. Французы, своего короля и королеву гильотинировали. Лорд-протектор Кромвель тоже не обошёлся без плахи для Карла I. Поэтому, мы не открываем Америку, всегда так было: "Король теряет корону – вместе с головой"! И никаких зазрений совести в этом вопросе быть не может! Ни одна революция не обходится без крови и не делается в белых перчатках. У всех у нас, как у организаторов восстания, прямо или опосредовано, но руки будут испачканы по локоть в крови!

Послышались одобрительные возгласы, немногочисленные сторонники конституционной монархии во главе с Никитой Муравьевым хмурили брови и надували щеки, но возразить по-существу им было нечем.

– Ну что же, господа, – заговорил Рылеев, – хорошо господин Головин встряхнул наше сонное болото!

– Иван Михайлович дело говорит, – заговорил Бестужев, пощупывая тёмный пушок над губою, – одними лишь разговорами революцию не сделать.

Коллегу по заговору и литературному ремеслу поддержал Пущин со своею никогда не сходящей с лица усмешкой:

– Господин Головин верно заметил, есть-таки в нас во всех эта дрянь. Все мы болтуны, сочинители, или как в цензурном ведомстве о нас пишут: «упражняемся в благонравной словесности». А господа словесники, по словам графа Альфиери, более склонны к умозрению, нежели к деятельности.

– Главный недостаток – преобладает не нюхавшая пороху и жизни зелёная молодежь. Это минус. Но собравшиеся у вас люди, по всему видно, разумные, образованные, патриотичные, пылающие энтузиазмом – это, несомненно, плюс.

От света горящих в коридоре лампад глаза Рылеева сверкали особенно хищно.

– Не мною ещё замечено, но русские люди после тридцати лет как-будто каменеют в телах и костенеют в головах. Свободно мыслящих людей либеральных взглядов среди них не так-то легко и просто сыскать. Если у нас кто и сможет сделать революцию – то только эта самая помянутая вами зелёная молодежь.

– Смею надеяться, что я достаточно хорошо изучил причины и уроки Французской и Американской революций, и вот, что я вам хочу сказать, – тут я к месту припомнил Томаса Карлайла – уже родившегося, но ещё не успевшего написать многотомные сочинения по французской революции, – всякую революцию задумывают романтики, осуществляют фанатики, а пользуются ее плодами отпетые негодяи.

– Отменно сказано!

– Так вот, как я заметил, романтиков у вас собралось много, "негодяи" в своё время, думаю, тоже найдутся, а вот фанатиков маловато будет. Если мало фанатиков, то надо искать хорошо оплачиваемых профессионалов, которые за деньги сделают любую, даже самую "грязную работу". В этом вопросе я вам могу помочь, в Старом Свете хватает всякого отребья, ради денег готовых на всё …

ГЛАВА 3

Лето 1824 года

Вышел из типографии, в которой передал в руки Льву Пушкину очередную стопку исписанных листов. Сразу обратил внимание, что с запада на город быстро наползают тяжёлые тёмные тучи, а вдалеке слышатся частые раскаты грома, сопровождаемые росчерками молний. Поспешил забраться в свою дежурившую у парадной карету, надеясь успеть вовремя оказаться дома, встретив надвигающееся ненастье под надёжной крышей. Без лишних промедлений приказал Осипу трогаться. Приобрел я себе все-таки экипаж, все время ловить городских кучеров меня еще в прошлом году достало.