Вариант Юг (СИ) - Сахаров Василий Иванович

Тем временем зимняя ночь все больше вступала в свои права. Отряду требовался отдых, и старик отводит нас на хутор Пиховкин, который расположен неподалеку от станции, и здесь мы останавливаемся на ночлег. Мне выпадает час отстоять в карауле, и после полуночи, зайдя в небольшую хатку, где ютилось двадцать человек, вместо сна, у масляной лампады под божницей, я принялся разбирать свой вещмешок. Выкинув все лишнее, одежду, ложку, кружку и средства гигиены. А потом достал тяжелый Маузер К-96, который достался мне от комиссаров, примерился к нему и принялся мастерить под своим полушубком петлю. Мимоходом посетовав на тяжесть и неудобность немецкого пистолета, из одежды откроил кусок крепкой ткани, и подшил ее вдоль подклада. Примерился, пистолет входит туго, при беге выпадать не должен и выхватить легко, а достать его просто, рванул ткань посильней и ствол в руке. На всякий случай, через пистолетную рукоятку протянул шнур, а затем и его к подкладу пришил. Может быть, я мнительный, но у нас таким образом есаул Никита Наливайко спасся. Он попал в плен к курдам, и те его не обыскали, а когда горцы расслабились, казак троих убил, захватил коня и умчался в горы.

Утром Чернецов построил личный состав отряда. Наши силы невелики: 108 бойцов, три сестры милосердия, две брички и восстановленное за ночь орудие. Атаковать Глубокую не можем - силы неравны. Поэтому полковник принимает решение отходить на Каменскую.

Спустя час, проходя мимо наших исходных позиций, с которых вчера начинали атаку, останавливаемся, и наше орудие дает несколько шрапнельных выстрелов по станции. Просто так, от досады за неудачный приступ.

Пока красные не опомнились и не открыли ответный огонь, сворачиваемся и продолжаем отступление. Нас не преследуют и, кажется, что вскоре мы будем в относительной безопасности. Однако верстах в четырех от Глубокой, перевалив очередной заледеневший косогор, мы сталкиваемся с перешедшими на сторону красных казаками изменника Голубова. У войскового старшины более пяти сотен конницы, шесть орудий и пулеметная команда. В чистом поле против такой силы нам ничего не светит, и шанс на спасение - мирные переговоры.

Вперед, держа над головой кусок белой запасной рубахи, идет хорунжий Сафонов, все же он из местных. Но в него начинают стрелять, и он возвращается. Ясно одно - голубовцы настроены серьезно и без боя нас не выпустят. Если так, то остается подороже продать свои жизни или прорваться.

Со стороны противника открывает огонь артиллерия и первый же залп накрывают бричку с сестрами милосердия. Второй залп противника достает наше несчастливое орудие. Юнкера скидывают его в глубокий придорожный овраг, и Чернецов приказывает им идти на прорыв. Миончинский все понимает и приказа не оспаривает. Его артиллеристы запрыгивают в седла, нахлестывают коней и дерзко проносятся мимо голубовцев. Не знаю почему, но в них почти не стреляют, наверняка, враги ошалели от подобной наглости.

Начинается отход на запад, к железной дороге, и если удача снова улыбнется нам, из Каменской выйдет эшелон, и нам помогут. Мы все еще надеемся на хороший исход этого неудачного дела, но надежды не оправдываются. Казаки Голубова люди тертые, и для себя уже определили нас как жертву. Поэтому они постоянно вьются вокруг, постреливают и оттесняют отрояд в сторону Глубокой. Единственный плюс, что вражеские орудия отстают от основных сил и нас не накрывает артиллерийский огонь.

Отряд упорно продвигается к железной дороге. Голубовцы наскочат, постреляют и отойдут. Мы отобьемся и снова двигаемся. Так продолжается около двух часов. Нас становится меньше, но мы все еще сражаемся. Пусть нет у нас орудий и пулеметов, но патронов к винтовкам хватало и уже не одного врага мы с седла ссадили. Кроме того, за всеми дневными событиями дело идет к вечеру и снова появляется небольшой шанс на спасение. Надо только до темноты продержаться, а там идти на прорыв мелкими группами и пробираться к своим.

Мы выходим к железной дороге, а здесь неприятный сюрприз. В четырехстах метрах от нас стоит красногвардейский эшелон с пехотой, и пробиться через него невозможно. Чернецов приказывает занять оборону на ближайшем бугре и, с трудом вскарабкавшись на этот, в общем-то, небольшой холмик, отряд принимает еще один бой. Казаки накатываются на нас всей массой, но лошади оскальзываются и на высотку взбираться не хотят. Остатки нашей офицерской полуроты, около двадцати человек, держат один склон, а Чернецов и каменские гимназисты с немногочисленными юнкерами бьются с противоположного. На нас сильного наступления нет, а вот на полковника с молодежью голубовцы наседали яростно.

Гимназисты дают дружный залп, казаки откатываются и слышен голос нашего командира:

- Поздравляю всех с производством в прапорщики!

- Ура! - нестройно, но от души, отвечает ему молодежь.

Еще одна атака, снова дружный залп, опять противник отступает и Чернецов объявляет:

- Поздравляю всех с производством в подпоручики!

- Ура!

Этот рев трех десятков молодых глоток даже стрельбу заглушил.

Видимо, такое поведение все же задело что-то в продажной душе вражеского командира. Стрельба прекратилась и к холмику, с белым платком в руке, подъехал всадник на красивой буланой кобылке.

- Голубов, тварь, - то ли прошептал, то ли прохрипел, стоящий рядом Сафонов.

Я всмотрелся в лицо войскового старшины, округлое и несколько обрюзгшее, аккуратно подстриженные усы и чисто выбритый подбородок. Человек как человек, по виду, справный казак. Но по какой-то причине он воюет за большевиков.

- Чернецов! - не боясь того, что его могут убить, Голубов подъехал вплотную. - Не губи молодежь! Сдавайся и я гарантирую, что никто не пострадает! Даю слово чести!

- А она у тебя есть?! - спросил наш командир.

- Не переживай, мое слово крепкое! Нам с вами драться, смысла нет! Однако нам не нравится, что вы по нашей земле с корниловцами идете, захватываете станции, а потом под их контроль передаете! Все будет нормально, договоримся с вашими начальниками и Калединым, а потом отпустим вас обратно в Новочеркасск! Все равно в феврале Войсковой Круг собирается и будет новый атаман Всевеликого Войска Донского!

- Не ты ли?!

- Посмотрим! - не стал скромничать Голубов. - А пока, сдавайте оружие! Все равно до ночи не дотянете, у нас пулеметные расчеты и орудия на подходе!

Чернецов оглядел собравшихся вокруг него мальчишек, которые еще толком не жили, и приказал сложить оружие. Спорить с полковником желающих не нашлось, винтовки посыпались наземь, и отряд спустился вниз. Голубов куда-то ускакал, а казаки, которым мы сдались, принялись нас избивать.

«Вот тебе и слово офицера, вот тебе и поверили», - подумал я, валяясь на земле и закрываясь руками от ударов по голове.

Впрочем, били нас недолго. Так, чтобы злость сбить. Последовала чья-то команда, и нас оставили в покое. Обыскивать не стали, выстроили в колонну по три, и направили к железнодорожному полотну, где большевистский эшелон стронулся с места и направился в сторону Каменской, от которой был слышен далекий паровозный гудок. Хотелось верить, что это партизаны 1-й сотни спешат к нам на выручку, но как ни прикидывай, они опоздали и спасти нас уже не смогут.

Стемнело, и в сопровождении полусотни спешенных казаков, мы двигались по направлению к Глубокой. Возле нашей колонны появляется Голубов, не один, а с телегой, на которой расположились люди с красными полосами на папахах. Из всех выделяется один, бородатый и мордастый здоровяк с большим чубом, выбивающимся из-под головного убора. Он спрыгивает наземь, вплотную подскакивает к Чернецову, который находился впереди, и с размаху бьет его кулаком по зубам.

- Сволочь белогвардейская! - выкрикивает он.

- Пошел ты, шкура продажная, - утирая с разбитых губ кровь, отвечает полковник.

- Все, конец тебе!

Толстомордый пытается выхватить из ножен шашку, но его останавливает голос Голубова:

- Подтелков, прекратить! Я давал слово, что обойдемся без смертей! На сегодня их уже достаточно!