Вариант Юг (СИ) - Сахаров Василий Иванович

- Ты мне не указ, - отвечает красный казак, но шашку больше не теребит.

Оглянувшись по сторонам, я замечаю, как бойцы нашего отряда напряглись. Расстегиваю полушубок и вовремя, так как Чернецов выхватывает из кармана свой пистолет, знаменитый австрийский «Штейер», образца 12-го года, направляет его на Подтелкова и нажимает на курок. Однако один из самых надежных пистолетов в мире дает осечку. После чего вражеский командир кидается на Чернецова, и они схватываются в рукопашной.

- Бей предателей! - выкрикивает кто-то из офицеров.

Одновременно с этим возгласом, я выхватил из-под полушубка свой «маузер» и открыл огонь по охранникам. Меня поддерживают еще три или четыре ствола, казаки теряются и на них бросаются партизаны.

Обойма заканчивается быстро, запасные все в рюкзаке, а его со мной нет. Пока суть, да дело, положение меняется. Два десятка охранников разбегаются по окрестностям, а мы при оружии и вроде как на свободе. Среди мертвых врагов с разбитой головой валяется Подтелков, он еще жив, но долго не протянет, поскольку пришедший на выручку полковнику Сафонов с ним не церемонился и прикладом трофейной винтовки разбил ему череп. Голубова не видать, этот гад умчался в ночь, только его и видали. Нверное, за подмогой ускакал.

- Делимся на мелкие группы и уходим на Каменскую! - громко говорит Чернецов, и я замечаю, что он покачивается, подхожу к нему ближе, и в этот миг он падает наземь.

Я не успеваю подхватить тело полковника, бросаюсь к нему, и слышу крик брата Мишки:

- Красные на подходе!

Действительно, явственно слышен далекий топот множества копыт.

Кто-то кричит:

- Чернецова убили!

Этому голосу вторит другой:

- Разбегаемся по оврагам и пробираемся в Каменскую!

Пока вокруг такая суета, уже в темноте, боясь зажечь спичку, я ощупал полковника и обнаружил, что у него рассечен полушубок и сильно порезан левый бок. Судя по всему, Подтелков все же добрался до своей шашки. От рубахи командира отрываю чистый кусок и накладываю его на рассеченный бок Чернецова. На полноценную перевязку времени нет, но хоть так я попытался приостановить потерю крови.

- Костя! - окликает меня появившийся рядом Демушкин.

Оборачиваюсь и вижу, что в поводу у терца две лошади.

- Что?! - спрашиваю его.

- Грузи командира и беги!

- Где лошадей добыл?!

- Рядом! Позади два всадника были, и обоих Мишка наповал свалил!

- За братом моим присмотришь?!

- Да! Не сомневайся!

Вдвоем мы посадили Чернецова на лошадь и привязали его руки к уздечке. Я сажусь на вторую лошадь. Свободные поводья в руках и, сильно забирая вправо, я помчался в сторону Глубокой. Трюк простой. В том направлении меня искать не должны, но по какой-то причине эта небольшая хитрость не сработала. Через десять минут враги все же настигают нас.

- Что, попался!? - вокруг меня человек пять казаков. - Сейчас мы тебя за наших братцев, на куски резать будем!

Я приготовился к смерти, оружия нет, а кони под нами с командиром слабенькие. Слышу характерный шорох вынимаемой из ножен шашки, как-то спокойно думаю о прожитых годах, и ни о чем не жалею. Но, видимо, кто-то там наверху, вспомнил про счастливчика Чернецова и замолвил за него словечко. Фортуна вновь повернулась к нам лицом и от Глубокой появились всадники.

Это был отряд Грекова.

Дон. Февраль 1918 года.

Положение дел в Екатеринославе, куда по служебной надобности ездил революционный матрос и молодой сотрудник ВЧК Василий Котов, для большевиков было неплохим. Просто местные коммунисты и поддерживающие их эсеры, после состоявшегося в этом губернском городе съезда, не получили того, на что рассчитывали, то есть, полной власти. Поэтому в итоге они растерялись и начали просить помощь из Петрограда.

Однако ничего особенного в Екатеринославе не происходило. Безумный водоворот революции кружил и бросал людей, словно щепки на штормовых волнах. И осмотревшись в городе, Котов составил на имя Феликса Эдмундовича Дзержинского докладную записку, в которой описал все, что он видел, без прикрас и нагнетания тревоги.

В Екатеринославе, как и в большинстве городов канувшей в бездну императорской России, правили сразу несколько групп самого разного политического толка, которые держали за собой определенные районы города. Первая такая группа, сторонники Керенского и Временного правительства, в основном чиновники, которые все еще сидели в присутственных местах. Вторая, некий Секретариат, поддерживающий Центральную Раду и самостийное украинское правительство. Третья, непосредственно большевики и примкнувшие к ним социалисты, во главе с товарищами Гринбаумом, Квирингом, Гопнером и Эпштейном, отстаивающие интересы Совета Народных Комиссаров, и опиравшиеся на находящихся в городе солдат бывших гвардейских полков: Преображенского, Павловского и Семеновского. Четвертая, это едущие по железной дороге демобилизованные солдаты и дезертиры. Причем каждый военизированный эшелон, считай, что своя республика с собственными взглядами на все происходящее вокруг. Ну и пятая группа, анархисты, постоянно примыкающие к самым разным течениям и движениям, но в большинстве, ориентирующиеся на некоего Нестора Махно из Гуляй-Поля.

Такие вот дела. Все шло своим чередом, и Котов, выполнив первое свое задание, отправился обратно на Дон, туда, где его ждала Наталья Каманина, и находились братушки-черноморцы. Добрался он быстро и уже четвертого февраля, вместе с 3-м Курляндским Латышским стрелковым полком товарища Калниньша и Латышским конным отрядом товарища Яниса Кршьяна, оказался на недавно освобожденной от белых станции Зверево. Здесь он увидел бронепоезд с матросами из 1-го Черноморского революционного отряда, и незамедлительно отправился к нему.

Василия узнали, среди черноморцев он личностью был известной. Однако, по какой-то причине, хмурые братишки только здоровались с ним, ничего о делах отряда не рассказывали, отводили в сторону глаза и направляли его к Алексею Мокроусову. Котов этому факту значения не придал. Он торопился к любимой, поэтому списал все происходящее на то, что моряки устали от боев. И предвкушая встречу с подругой и товарищами, он радостно ввалился в штабной вагон.

- Здорово, братишки! - оглядывая накуренный салон и, сразу же отмечая, что Натальи здесь нет, воскликнул чекист.

- Василий? - поднял на него взгляд, расположившийся за столом у окна насупившийся, словно сыч, Мокроусов. - Здравствуй. Проходи. Садись.

Котов скинул у входа вещмешок и по-приятельски кивнул знакомым морякам, с которыми сошелся во время боев под Томаровкой. После чего он присел напротив командира, поправил кобуру с «кольтом», скинул бескозырку, которую для форсу носил даже зимой, улыбнулся и, вопросительно приподняв подбородок, спросил Мокроусова:

- Чего такой хмурый, Алексей? Случилось чего?

Мокроусов согласно мотнул чернявой головой, в которой была видна седина, и ответил:

- Случилось, Василий, - он помедлил, втянул голову в плечи и сказал: - Беляки твою Наталью убили.

Молодой чекист резко дернул головой. Улыбка все еще была на его губах и, понизив голос до полушепота, он произнес:

- Ты так не шути, командир, не надо. Это жестокая шутка и она мне не нравится.

- Это не шутка. Наталья Каманина, представитель ВЧК при 1-ом Черноморском революционном отряде погибла.

Голос Мокроусова был сух и официален. Тем самым он словно отделял себя от беды Котова и сообщал ему о смерти любимой девушки не как добрый знакомый и боевой товарищ, а как командир. Василий это понял сразу, и хотя сердце его разрывалось от тоски и осознания того, что он потерял кусочек самого себя, моряк смог сдержаться, не заплакал и не сорвался в крик, а только скрипнул зубами и крепко стиснул кулаки. После чего минуту он молчал, а затем собрался с духом и задал Мокроусову следующий вопрос:

- Когда она погибла?

- Три дня назад. На этой самой станции, - командир кивнул в сторону узкого окошка, за которым виднелось полуразрушенное здание местного вокзала.