Сотник (СИ) - Вязовский Алексей

В ворота колотили все сильнее. Я подошел к ним и громко крикнул по-арабски:

— Кто тут мешает нам молиться Аллаху?

В ответ заголосили еще сильнее. Среди бессмысленных выкриков раздался более-менее вменяемый ответ:

— Пророк сказал: совершай ночную молитву в первой трети ночи или до середины ночи.

— Неправда! — ответил я по подсказке приблизившегося Ступина. — Хадис Джабир передал, что пророк мог отложить молитву и на более позднее время. Вы называете нас кафирами. Я же скажу так: неверные те, кто толкает «верные» головы на неверный путь.

— Мудрый ответ, неизвестный мне воин. Но как мы можем убедиться, что вы не врете?

— Выберете из ваших рядов самых достойных людей, не подверженных приступам безумия. Мы пропустим их в крепость и вместе с ними помолимся.

Через пять-шесть минут в ворота снова постучали.

— Мы готовы!

— Заходите, только медленно!

В крепость пропустили группу из двенадцати человек. Казаки из караула держали их на мушке. Я же и урус-сардары спокойно расстели молитвенные коврики, примерно предположив, где находится Мекка, и приступили к молитве. Вроде нигде не налажали, но сработает ли?

Закончив, я обратился к мулле, входившего в группу наблюдателей.

— Вы свидетельствуете?

«Проверяющие» переглянулись. Прямо видел, как у них в головах ворочаются шестеренки. Вперед вышел самый почтенный — весь в сединах, с длинной бородой.

— Я видел тебя, незнакомец, на молитве в мечети днем. Ты не кафир. Но что с остальными? Вас намного больше совершивших намаз.

— Люди болеют. Пройди в ближайшим домик и сам убедись.

Мятежники заколебались, болезней всегда опасались в городах Востока, слишком много жизней уносили постоянные эпидемии. Лишь седой мулла решился. Его проводили. Он вышел обратно очень быстро.

— Лихорадка!

Пришедшие с ним в крепость трусливо отпрянули и потянулись на выход. Кризис был преодолен — кровь не пролилась. Так нам казалось. Но утром все снова изменилось.

* * *

На рассвете бесноватая толпа, почти разбежавшаяся после «инспекции», снова стала собираться перед фортом. Да не одна — они притащили с собой ишака, на котором сидел избитый в кровь и лишенный бороды Хош-Диль-хан. Сбрить мусульманину бороду — высшая степень бесчестия. Но это было еще не все. Ему была уготована адская участь.

— Кричат, что бросят бека живьем в котел с расплавленным салом, — испуганно сообщил мне Есентимир.

Жуть… Не видать местному царьку исламского рая с гуриями.

— Ну всё! Сами напросились! — разозлился я не на шутку. — Подняли руку на властителя, пусть пеняют на себя. Теперь я в законном праве. Сотня! Слушай мою команду! Собраться у ворот, сабли наголо и атаковать! Пощады не давать. Разогнать мятежников и освободить бека.

С диким гиканьем мы вырвались из ворот крепости и научили мазаршарифцев закону и порядку. Бросившиеся в шашки казаки — страшная сила, никто не мог им противостоять — ни горцы Кавказа, ни янычары султана, ни, тем более, городское отребье, вообразившее себя хозяевами города. Открытая пустошь перед фортом быстро заполнилась телами. Мятежники бросились врассыпную. Неожиданно им отрезал путь отряд всадников — наконец-то, заявились бухарцы. Очнулись. Резня вышла дикой и беспощадной, бек Абдул был спасен.

Как только с беспорядками около форта было покончено, я приказал седлать коней, больных привязывать к лошадям и срочно уезжать. Даже глава бухарских гвардейцев не смог меня остановить. А у как местные соберутся с новыми силами? Нет уж… Пусть Платов разбирается дальше.

* * *

Двигались быстро, не заезжая в города. Могли бы и быстрее, но нас сдерживали верблюды, которые везли наших женщин. Несчастный Хош-Диль-хан помогал нам, чем мог, и не переставая плакал:

— Они пришли за мной ночью. Мои люди разбежались. Я говорил им: все ваше добро и вы сами погибнете, если последуете желанию глупой толпы и безрассудных голов. Но кто бы меня слушал?

Мне нечего ему было ответить. Меньше всего мне хотелось вникать в местные расклады. Оказалось, что напрасно. Перед началом подъема в горы, на самой границы ханства в городке Таш-Курган, прозванного воротами Гиндукуша, нас поджидал сам хан. С извинениями, а не с претензиями.

— Мне нет оправдания, юзбаши атамана Платова. Я не выполнил обещанного эмиру Бухары, — бил себя в грудь, сидя за щедро накрытым столом с множеством разновидностей кебабов и маринадов, этот испуганный властитель северного Афганистана, Нарыт Куват-хан.

В его глазах металась тревога, богатый халат, фасонистая борода, попытки выглядеть солидно не могли скрыть, что он явно боялся. Просчитать его страхи было несложно: когда на подходе тумен ужасных урусов, сокрушивших уже два не самых последних государства Средней Азии, невольно начнешь психовать, если рыльце в пушку. А еще когда узнаешь, что сотня казаков вырезала чуть ли не половину Мазари-Шарифа.

— Я провел расследование. Увы, вина лежит на моем подданном по имени Медриам-Ага.

На это имя я сделал стойку как охотничья гончая, отставив в сторону стакан с лимонной водой.

— Меня интересует этот человек. Расскажи все, что о нем знаешь.

— О нем известно немногое, но мне понятно, на кого он работает.

— И кто же наш враг? Кокандцы?

— Нет, — покачал головой Куват-хан. — Кокандцы вам точно не друзья, но зайти так далеко они бы не посмели. Медриам-Ага связан с людьми, работающими в Кабуле на инглезов.

Бинго! Мне все сразу стало понятно. Это Ост-Индская компания — только они могли провернуть такие трюки, как организация покушения на Платова в Бухаре и религиозные беспорядки в Мазар-Шарифе. Вечно эти островитяне действуют золотом, ядом и кинжалом! У небезызвестной МИ-6 были достойные предки.

Мне срочно требовалось уведомить о таком чрезвычайном обстоятельстве Платова и Дюжу. Я засел за очередное послание, радуясь, что мы догадались установить более-менее надежную связь, пусть и одностороннюю.

* * *

Немного передохнув в Таш-Кургане, получив от хана в подарок свежих вьючных лошадей и продовольствие, мы снова тронулись в путь. Поход продолжался, хотя казаки продолжали заболевать. Меня крайне беспокоили наши девушки, сидевшие на верблюдах под чадрами — особенно, Марьяна, покрутившаяся среди больных, — но они, слава богу, пока не жаловались на жар.

Люди слабели на глазах, но я не мог позволить себе остановиться. Приказ был ясен: двигаться вперед. Я повел отряд дальше, сцепив зубы, понимая, что каждый шаг вперед дается нам ценой огромных усилий и даже смертей — умерло двое казаков из гребенцов.

Когда мы начали подъем в горы, большинство заболевших, к моему облегчению, начали быстро поправляться. Чем выше мы поднимались, тем свежее и прохладнее становился воздух. Сырость болот осталась позади, и холод, который по ночам пронизывал до костей, казался целительным после липкого зноя равнин. В ход пошли забытые бурки, которые мы берегли для высокогорья. Я сразу же сел писать новое письмо Платову. В нем я подробно описывал симптомы лихорадки, отмечая, что это, по всей видимости, ни что иное, как обычная болотная хворь, и давал рекомендации, как минимизировать последствия подобных заболеваний. Просил, чтобы он уделил особое внимание чистоте воды, прожарке пищи и поддержанию личной гигиены в полках. Возможно, мои слова спасут несколько жизней, если он прислушается к ним.

Дальнейший путь через горы был изнурительным, но по-своему завораживающим. Мы преодолевали перевалы, с которых открывались захватывающие дух виды на возделанные долины, стесненные отвесными скалами, и миниатюрные луга, на прозрачные, как бриллиант, ручьи, сменяющиеся водопадами, на кишлаки с редкими караван-сараями, укрывшиеся в тени садов, и лощины, глубокие настолько, что туда не проникал солнечный свет. Навьюченные верблюды, хотя и были выносливыми, не везде могли пройти по узким, каменистым тропам или через проходы в скалах, настолько тесным, что два всадника не могли проехать бок о бок, и нам приходилось искать обходные пути, порой затрачивая на это немалое время. Местное население встречало нас доброжелательно, но всегда держалось настороже. Их лица выражали смесь любопытства и опаски, словно они не совсем понимали, кто мы и зачем пришли в их уединенные края. Они предлагали нам воду, еду, но их глаза всегда следили за каждым нашим движением.