Князь Московский (СИ) - Иванов Евгений Геннадьевич

Глава седьмая.

— Газету для женщин? — Владимир Алексеевич смотрел на меня удивлённо и чуть смущённо.

— Да, да, для них. Но только не газету, пожалуй, а полноценный журнал. С качественной иллюстрацией и печатью. Мы сможем на его основе легко продвигать свои мысли. Конечно, не надо его политизировать, но намёки и акценты расставить нужно. Ведь, как известно, ночная кукушка дневную перекукует. — Я замолчал и отхлебнул уже остывший кофе и чуть поморщился. «Ну что за Мир-то корявый, даже у брата Императора нет нормальных тонизирующих напитков, везде эту гадость пережжённую суют. Нет, срочно надо придумывать нормальное меню для себя. Весь настрой творческий пропадает, когда хлебнёшь такую дрянь остывшую», — так размышляя, разглядывал гущу на дне фарфоровой чашки.

Элли поставила чашку на блюдце, было видно, что она из неё вряд ли и глоток сделала, смущённо кашлянув и бросив мимолётный взгляд на такого же смущённого Гиляя, решила внести свой вклад в наши рассуждения.

— Дорогой, но не слишком ли это будет вызывающе? Мне кажется, что общество может и не принять, что Великий Князь занимается таким делом? — с непередаваемым коктейлем эмоций произнесла Елизавета Фёдоровна. У неё все эти новшества вызывали жгучий интерес, особенно веяния моды и красоты, но она прекрасно понимала, что с нынешним политическим курсом, который ведёт император Александр, такие печатные издания могут нести большие риски, прежде всего, для издателей, ведь где есть печатный станок, там начинается политика.

Но как же это было интересно! И наблюдая, как её муж собирается сделать что-то революционное, ей становится страшно и при этом очень любопытно, что же выйдет из этого совершенно нового дела.

Я чуть нахмурился и уже более серьёзным тоном произнёс:

— Общество примет то, что будет угождать его желаниям, ещё в древнем Риме вывели формулу: «Хлеба и зрелищ!» Мы дадим им и то, и другое! И они будут на руках нас носить! А мы будем потихоньку раздвигать сословные рамки для того, чтобы этот народ сам не начал их ломать.

В кабинете повисло напряжённое молчание, стало так тихо, что отчётливо было слышно тиканье напольных часов, что стояли в углу моего кабинета.

Мне было, что обдумать, а мои собеседники были в недоумении, так как такой подход, да ещё и от брата правящего монарха, был для них шокирующим и немного пугающим.

— Прошу прощения, Сергей Александрович, — проговорил тихо Гиляровский, — но не слишком ли новаторский подход к такому делу? Ведь Вас могут поставить в противоположность Его Величеству?..

— Ну, полно вам, Владимир Алексеевич, не извиняйтесь. - Он был абсолютно прав, и я это понимал. - Одним скандалом больше, одним меньше, в сущности, разницы никакой. В данном случае, если и просочатся подобные слухи в общество, то пустим параллельный слух, что я это сделал в угоду своим низменным желаниям. Тем более обо мне ходят слухи и похлеще. А относительно политики, прежде чем затевать подобное, я получил у Него, Александра Александровича, одобрение, — усмехнулся я в ответ на сомнения Гиляровского. Конечно, он прав, и подставляться под обструкцию общества не надо, да и брат может скандал учинить и попытаться призвать к ответу, но если не брать это направление в свои руки, то его возьмёт другой. И намеренья «другого» могут нам и не понравиться.

Мы ещё пообщались немного на отвлечённые темы и стали подниматься из-за стола.

Взял в руки колокольчик, подал сигнал лакеям, что надо убирать посуду.

Вообще отношение к прислуге здесь странное: к ней относятся как к неодушевлённым предметам. Они делают свою работу, и на них никто не обращает внимания. Кажется, идиллия, да?

Нет! Здесь же нет магии, а следовательно, и магических клятв. Значит, верность этих людей всегда под вопросом! Всё сотрудничество с ними основано только на доверии, и если кто-нибудь захочет сотворить что-нибудь плохое, как, например, принести вместо дров динамит, то узнаем об этом, только после взрыва! Прецеденты уже были. И мне кажется, что выводы, к которым пришёл правящий Дом, слишком поверхностны. Так что прислугу рядом с собой стараюсь не держать и всегда отсылаю из помещения, в котором работаю или провожу совещание.

Вот и сейчас, только после звонка колокольчика, появился лакей и после прямого распоряжения стал действовать.

Гиляровский начал откланиваться, но я попросил его подождать меня в приёмной.

Когда за ним закрылись двери кабинета, я шагнул к Элли и притянул её к себе, крепко, но нежно обняв.

— Ох, сколько я терпел, — начал шептать ей на ушко. — Ты меня специально дразнишь, а потом не приходишь ко мне? — горячо шептал и целовал я её в бархатную кожу шеи, вдыхая нежный аромат своей женщины с нотами амбры и цитруса. Я чувствовал всем своим существом, что так же желанен ею.

— Серёжа, прекрати, — тихо проговорила она, впрочем, не делая никаких попыток вырваться. — Ты сам виноват. К Владимиру Михайловичу вчера после службы, не позавтракав уехал, и мне ничего не сказал. А ведь обещал, что будешь рассказывать о своих делах и разрешал мне помогать тебе в них, — укоряюще взглянула она мне в глаза, одновременно обвивая руками мою шею.

А я, конечно, сразу почувствовал себя виноватым, хотя и непонятно в чём, но лучше повиниться, чем пытаться объяснить свои мотивы и резоны.

— Ох, милая моя, если бы за дверью не было Гиляровского, я б тебе устроил супружеские «извинения», — сказал я и прильнул к её губам. Буквально миг продолжался наш поцелуй, но она выскользнула из моих рук и, стрельнув в меня лукавой улыбкой, обворожительно покачивая бёдрами, вышла из моего кабинета.

Я постоял несколько секунд, не двигаясь, пытаясь стряхнуть с себя туманную одурь желания, и, тихо ругнувшись, пробормотал «les femmes vont me tuer», сел за письменный стол, позвонил в звонок, дав сигнал слуге пригласить Гиляровского. Конечно, Гиляй - счастливая находка для меня, в нём столько деятельного ума и энергии, что хватило бы и на десятерых. Ведь он исключительный энтузиаст и бессребреник, что ни разу не заикнулся и даже не подал намёка о своём жаловании и оплате своего труда. Проработали с ним мы пару часов, обсудили проект газеты и журнала. Наметили, что надо сделать к конкурсу секретарей. Вчера Голицын одобрил мою идею. Хотя он одобрил бы, наверное, и массовые казни, особенно после того, как на его глазах младшая дочь, задыхавшаяся от грудной лихорадки, выздоровела.

Также Гиляровскому обозначил обязательное его присутствие на начале строительства бани, что будет на Хитровской площади. Требовалось осветить это события в прессе, и, конечно же, объяснить жителям нашего города мои мотивы.

И заканчивая наше совещание, выписал чек на три тысячи рублей, в виде некого аванса за труды, и отдав его Владимиру Алексеевичу, попрощался с ним.

Потом явился Шувалов, за ним прибыл обер-полицмейстер Юрковский, потом Стенбок. В итоге я отвлёкся от бумажной работы только на обед, да и то превратил его в совещание. Решив, что ничто так не объединяет разумных, как совместное решение трудностей, озадачил заранее приглашённых на обед Голицына и Алексеева вопросом, какой они видят Москву через сто лет и что надо сделать сейчас, чтобы эти мечты сбылись.

«Обожаю чиновников: если что-то выходит за рамки инструкций и уложений, вид у них становится крайне глупый, будто рыбку вынули из воды», — думал я и с умилением разглядывал губернатора и городского голову. Вид у них был ошеломлённый и смущённый; они даже стали переглядываться между собой. Видно, у них был развит некий чиновнический телепатический канал, хе-хе.

Надо отдать должное, они быстро очнулись от моих слов.

— Сергей Александрович, я так понимаю, что Вы нам предлагаете некий мысленный эксперимент?.. — неуверенно проговорил Николай Александрович, на что Голицын сверкнул гневно на него глазами. Ещё бы — младший полез вперёд старшего. А с Алексеева, как с гуся вода, даже глазом не моргнул на недовольство им прямого начальства.