Княгиня Евдокия 5 (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

Поцелуй на моих губах горит огнём, И вся музыка сейчас ему, о нём…

Она робко улыбнулась ему, словно бы показывая, что это всего лишь песня и не надо воспринимать всё взаправду, но взгляд Влада был жадным и немного безумным.

Евдокия поспешно заскользила взглядом по остальным слушателям, но душевный отклик от них был ошеломляющим. Она сбилась и уже не пела, а скорее плавно проговаривала слова, чувствуя душой, что у всех здесь за спиной были потери, несбывшиеся мечты, а песня случайно зацепила что-то сокровенное… Она не выдержала, устремлённых на неё взглядов и закрыла глаза, чтобы не видеть растревоженной её песней боли.

Я болею тобой, я дышу тобой, Жаль, но я тебя…

Не допела, осеклась, оборвала мелодию, захлебнувшись людскими эмоциями. Вскочила и выбежала вон. Юрий её остановил бы, если бы за Дуней не побежала рыдающая Елена.

Все в зале были в смятении. Никто не слагал песни так, как спела боярышня. Никакого изложения событий, а только то, что тревожит душу. Об этом даже между близкими не говорят, считая ерундой, а боярышня вытащила боль наружу и отдала на суд людям. Искренность её слов проникла в душу и затронула всех.

— Не могу! — воскликнул один из бояр и сорвавшись с места, быстрым шагом пошёл вон. — Седлайте коня! — донёсся до остальных его рык.

— Душу жжёт! — стуча себя в грудь, пояснил служилый своей спутнице и тоже устремился в поле, надеясь, что бешенная скачка охладит пожар. И многие велели седлать себе коней, устремляясь на волю.

А Евдокия бежала, ругаясь на себя и всех. Она недоумевала, как так получилось, что вместо того, чтобы поразить других в самое сердце, она поразила себя. Сама придумала, что спеть, сама поверила в песню, да так, что сердце рвётся от тоски.

А чего ему рваться, если у неё всё хорошо? Это всё нервы!

Боярышня остановилась, шмыгнула носом. Накатило желание учудить или хотя бы отбить задорную чечетку пока никто не видит, но позади послышался шум. Она оглянулась. За ней бежала всхлипывающая господарынька.

— Дуня, я кричу тебе, кричу, а ты не слышишь, — сквозь слёзы пожаловалась она.

— Маленькая моя, а ты чего плачешь?

— Ну как же? Песня такая жалостливая! — всхлипнула девочка и с завываниями бросилась к боярышне. Евдокия растерянно замерла, а потом плаксиво изогнула губы, чувствуя, что на неё вновь накатывает печаль за всех несчастных влюблённых. Она обняла девочку и вместе они, рыдающие, ввалились в покои.

— Я тебе спою другую песню, — высморкавшись, решила Евдокия. — Только тихонечко, потому что голос у меня словно бы пережат.

— Давай, — сквозь всхлипывания выдавила из себя Стефановна.

Евдокия поднялась, нашла маленький бубен и, подав его Елене, велела:

— Помогай.

Сама же взяла лютню и негромко запела:

Этот закон давно известен:

Неинтересен мир без песен…

Дуня даже не стала особо подбирать музыку. Она ударяла по струнам, Елена отбивала ритм бубном, а голос звучал негромко, но очень задорно. Вскоре они вместе пели:

Проснись и пой! Проснись и пой!

Попробуй в жизни хоть раз

Не выпускать улыбку из открытых глаз*.

Слёзы высохли, душевная маята ушла, а Елена гордо сообщила:

— Я эту песню могу сама спеть! Как ты думаешь, царевичу Иоану понравится?

— Очень!

— А ничего, что не ты её споешь, а я?

— У тебя получится лучше, чем у меня, — улыбнулась Евдокия. — Мне больше нравится рассказывать сказки, а не петь.

— Расскажешь мне что-нибудь?

— Пойдем к тебе. Ты ляжешь спать, а я тебе расскажу про кошку, гулявшую сама по себе.

Девочка обрадовалась и потянула боярышню в свои покои. Сидя у её постели, Евдокия рассказала ей про свободолюбивую кошку, про пузырь с соломинкой, а потом ещё едва слышно напела колыбельную кошки-мамы:

Прилетел на землю ветер,

Спи, детеныш человечий…

И Елена наконец-то уснула. Боярышня без приключений вернулась в свои покои, намереваясь обдумать своё знакомство с напугавшим ее доном Игнасием, соперничество с Катариной, песню и взгляд Юрия Васильевича… но уснула, едва голова коснулась постели.

— Дуняша, вставай! — тормошила её бабушка. — Князь ждёт тебя на конную прогулку, а ты лежишь не мыта не чесана!

— На какую такую прогулку? Чего это он удумал?

— Вот и спросишь его об этом, — ворчливо отозвалась Аграфена.

— Бабуль, а это разве прилично?

— Смотрите, кто о приличиях заговорил?! — всплеснула руками она.

Евдокия обиженно поджала губы, но в носу у неё защекотало, и она тоненько чихнула, растеряв всю важность. Бабушка усмехнулась, подвинула ногой огромные меховые тапочки в виде зайчиков.

— Владыка Геронтий дал мне поручение передать подарок местному монастырю. Господарь Стефан одобрил поездку и я сегодня еду, — отбросив шутливый тон, пояснила Аграфена. — Князь вызвался сопроводить меня и выразил надежду, что ты тоже поедешь.

— Эвона как! — удивилась Дуня, поняв, что остается в посольстве за главную среди женщин.

Она взволнованно посмотрела на бабушку, увидела, что та оживилась и вроде бы была рада уехать из крепости хоть на время. Евдокия хотела сказать, что ей боязно оставаться старшей, но вспомнила, как вчера у Аграфены подскочило давление, и если бы не взятые с собою снадобья, то могло всё закончиться плохо.

«А князь-то каков!» — с уважением подумала она о его изворотливости.

Ведь придумал же устроить сопровождение монахини, как будто без него не справились бы, и устроить что-то вроде свидания. Мысленно похвалив князя, Евдокия торжественно впихнула ноги в громоздкие тапочки и довольно улыбнулась, увидев перекосившееся лицо бабушки.

— Ты когда-нибудь навернешься, ходя в этих чучелах.

— Ба, а хочешь я тебе такие же сделаю?

— Чур меня! — заполошно воскликнула Аграфена и тут же закрыла себе рот себе руками, а потом засмеялась. Дуня с удовольствием поддержала её.

— Я поеду в нашем возке, — начала объяснять бабушка, — и, скорее всего, останусь ночевать на месте, а вы с князем и другими сопровождающими поедете верхом. К обеду уж вернётесь.

— Настоящее свидание! — с улыбкой констатировала Евдокия.

— Только помни о девичьей чести, — погрозила пальцем Аграфена и пристально посмотрела на внучку. — Я не сомневаюсь, что князь посватается к тебе, но знай, что он сделает это только после согласия Стефана отдать Елену в невесты царевичу. Если мы вернёмся к царю ни с чем, то лучше бы вам с Юрием Васильевичем быть порознь.

— Бабуль, ты зря волнуешься. Все уж до нас обговорено.

— Дуняша, повторяю, коли у царевича не заладится со сватовством, то и тебе придётся подождать. Помни, если поторопишься — за тебя ответит вся семья. Всех под нож подведёшь!

— Наши с князем дети никак не смогут претендовать на власть, — буркнула Евдокия, однако понимая, что бабушка права.

— Князь Холмский тоже далёк от трона, да только всё одно попал в темницу! Неужто не знала? Ты же постоянно крутишься при дворе!

Взгляд боярышни стал серьёзным, и она ответила не сразу:

— К Холмскому приходили люди и смущали его, прося увести войска… Бабуль, не просто так Иван Васильевич вызвал его к себе и посадил под надзор. Не приписывай царю бездумной жестокости.

Евдокия тяжко вздохнула, вспомнив, как отстаивала одного из талантливейших военачальников перед Иваном Васильевичем. Рисковала, но полностью оправдала Даниила Дмитриевича, раскопав мотивы злопыхателей, которые оговорили князя. И, к своему удивлению, она тогда поняла, что царь был очень рад добытой ею информации.

— Холмский оказался со всех сторон молодцом, — решила она пояснить бабушке, чтобы та не верила слухам. — На Даниила Дмитриевича поступило много наветов и требовалось разобраться. Его предательство могло большой кровью обернуться, но всё разъяснилось.

Аграфена снисходительно посмотрела на внучку, но та упрямо мотнула головой: