Срезающий время (СИ) - Борисов Алексей Николаевич

— Вот, Леонтий. Приехал наш сыночек, — тихим голосом сказала Авдотья Никитична, смахивая платком какую-то пыль с полотна. — Мы сейчас позавтракаем, да сходим к тебе на могилку. Заждался, небось.

Если полдень здесь проходит в постоянной работе и напряжении, то вечер вносит в мою жизнь необходимую душе толику благодушия. Приглушается на небе золотое сиянье, этот резкий дерзновенный блеск, который слепит глаза и немного раздражает, сдаёт позиции и убегает за горизонт. Теперь умиротворённое, дружелюбное небо изливает нежность и мир, и проникающие в душу чувства вселяют в неё такую же нежность и умиротворение. Это редкий миг, когда небо и душа сближаются в понимании друг друга, и стоит замереть и оглядеться. Гибкие как девичей стан стволы вишни стоят неподвижно и смотрят почти как разумные существа, слегка шевеля листьями. Чуть дальше, в роще, раздаются тихие и короткие трели птиц, и в этих звуках угадывается сознание уюта и счастья в родном гнезде. Там, за речкой, утомленное, сытое стадо вереницей бредет с пастбища и останавливается на водопой у запруды, где под ивами лениво плещется вода. Сейчас зазвонит колокол к вечерней дойке, и хозяйки во всех домах станут готовить вёдра. А пока запоздалый воз с сеном скрипит на темнеющей дороге к мосту. Все так спокойно, так просто и нежно, дорогая моя Смоленщина, что, сидя где-нибудь на деревянной колоде, я всей сущностью чувствую проникновенную благость природы. Я в таком согласии с ней, что душа моя, огрубевшая в мирской грязи, уже не помнит ни одной мысли, которую нельзя было бы рассказать святому. Об одном сожалею, что миг сей длится недолго.

Встреча с приехавшим "родственником" и мной произошла следующим вечером и началась с разочарования. Саша не завоевал моего расположения с первых минут общения ни интересной наружностью, ни словесной ловкостью. Он не был мягок или резок, скорее безразличен, а манеры его обретали привлекательность лишь при более близком знакомстве и то, с натяжкой. Застенчивость мешала ему показывать себя с выгодной стороны, но, когда он преодолевал эту природную робость, всё его поведение говорило об открытой и благородной натуре. Ему был присущ немалый ум, прекрасно развитый образованием, о чём свидетельствовало наличие множества книг в его комнате и правильность речи. Но у него не было ни способностей, ни склонности отличиться на каком-либо полезном для карьеры поприще, как того желали покойный Леонтий Николаевич и Авдотья Никитична. Конечно, родителям не терпелось, чтобы сын занял блестящее положение в свете или хотя бы подобающее среднестатистическое для создания крепкой семьи. Возможно в ожидании этих великих свершений они удовольствовались бы и тем, чтобы Сашенька просто продолжал военную карьеру и закончил её как минимум в майорском чине. Но Александра не влекли не карьерный рост, ни выгодная женитьба. Сам он мечтал лишь о домашнем уюте и тихой жизни частного лица, иногда путешествовать, изучать мир, но всё после того, как выйдет в отставку.

Беседуя с ним на отвлечённые темы и по существу, я плавно переходил к основной цели его приезда, а именно получению доли наследства.

— Дядя успел перевести все активы в билеты, иностранные, — сказал я, доставая сложенную втрое бумагу, — и завещал нотариальным актом, совершённым ещё за неделю до смерти, весь капитал мне и своему брату. А так как Леонтий Николаевич, царство ему небесное, скончался, то его деньги принадлежат тебе.

— И какая там сумма? — спросил Саша.

— Внушительная, — ответил я, выкладывая на стол стопку пятисотфранковых банкнот. — Двадцать пять тысяч франков. Надеюсь, обойдёмся без стряпчего.

— К чёрту деньги! — вдруг сказал Саша. — Расскажите, как умер дядя?

— Подробности мне не известны, знаю только, что последнее время он испытывал недомогание и много времени проводил в постели. Морской воздух и пляжи в Биаррице ему не помогли. Я думаю, его отравили.

Александр явно удивился моему ответу, и на пару секунд его выражение лица говорило именно об этом. Его брови высоко поднялись, а нижняя челюсть слегка опустилась, не говоря уже о широко раскрытых глазах — зеркале души.

— Какая страшная смерть… Я как-то почитывал трактат Амбруаза Паре о ядах, жуть. Странно, хоть мы и не были знакомы, а отец никогда не рассказывал о своём брате, и бабушек с дедушками, которые хоть что-то могли поведать, не застал во здравии, я всё же испытываю печаль и горечь. Искренне сочувствую.

— Спасибо, — ответил я. — До этого года я тоже о вас ничего не слышал, так что, думаю, пришло время узнать друг друга поближе.

— Право, не знаю, — с некой растерянностью произнёс Саша, — будет ли у нас такая возможность. Мне послезавтра уже надо выезжать, а есть ещё некоторые неулаженные дела, и хотелось бы как можно больше провести времени с матушкой.

— Жаль, что на что-то серьёзное времени никогда не хватает. Впрочем, за столь короткое общение, я понял, что доверять Вам можно, а посему я хотел бы сделать предложение.

— Если Вы станете настаивать, — вдруг перебил меня Саша, — чтобы я выкупил обратно имение, то спешу Вас разочаровать: полученные от наследства деньги едва покроют мои долги.

— Пожалуйста, дослушайте меня. Речь пойдёт совершенно не об этом.

— Прошу простить мою неучтивость, — извинился Саша. — Просто с самого начала разговора я ждал этого предложения.

— Так вот, уже сейчас в армии идёт реорганизация, и, дай бог, в будущем году мушкетёрские полки, наконец, получат новые пехотные ружья, и недоразумение Аустерлица более не повторится. Как Вы заметили, в Борисовке построен небольшой экспериментальный завод, где помимо прочего изготовляется новейшее оружие, и было бы неплохо, если Вы, отправляясь в полк, взяли с собой несколько штуцеров. Задача следующая: до конца года вооружить своё подразделение предоставленным оружием и испытать его в походных условиях, произведя не менее одной сотни выстрелов из каждого образца. Естественно, подготовить грамотный отчёт.

Александр встал из-за стола, и, подойдя к окошку, распахнул его, жадно вдохнув с улицы, словно почувствовав недостаток свежего воздуха. Сверчки уже начали свой концерт, какие-то крупные насекомые порхали в листве вишен, и вместе с этими звуками в комнату ворвался аромат сада. Повернувшись ко мне лицом, он произнёс:

— К сожалению, я не смогу вам помочь. Мой полковник не позволит перевооружать солдат, не говоря уже о порохе и пулях, которые будут истрачены. В этом году даже стрельб ещё не было.

— Неужели настолько всё плохо? — с удивлением спросил я.

— Отчего же плохо? — стал рассуждать Саша. — Пороховые заводы работают в полную силу, где только возможно закупается свинец, закладываются магазины. Просто держава готовится к новой войне, и от этого случилась вся экономия. В полках проводят учения, а мы запрещаем точить сабли и докладываем, сколько зарядов было сохранено, вместо того, чтобы учить нижних чинов прицельной стрельбе и рапортовать о поражённых мишенях. Нет экономии лишь у артиллеристов. Так что, мой Вам совет: делайте пушки.

— Нет — так нет, — отрезал я. — Замечу, что если Вы надумали засвидетельствовать своё почтение Есиповичам, то с недавнего времени они перебрались в Смоленск.

— Покорно благодарю, но я уже знаю от матушки, что Генрих Вальдемарович проживает в городе. Арсений письмо просили передать, да и у коменданта отметиться необходимо.

Я посидел ещё некоторое время, погрузившись в свои мысли. Потом встал и протянул руку:

— Удачи Вам, Саша и берегите себя, — сказал я, прощаясь и пожимая Александру руку.

У меня нередко бывали минуты, когда я живо чувствовал, что в жизни, которая выпала на мою долю, есть своя прелесть, и вот сейчас, покончив со своими делами, я продолжал стоять и смотреть на небо, но уже не с целью отвлечься, а с восхищением, как на прекрасное произведение искусства. С минуту я стоял словно потрясенный полной отчужденностью этой живущей своей жизнью бездны, или, вернее, ее непричастностью ко всему людскому, ибо на всем пространстве, которое она обнимала, не было ни видно и ни слышно, ни души. Люди с их проблемами, как будто и не существовали, и, казалось, не было ни одного земного существа, кроме меня.