Воин-Врач VII (СИ) - Дмитриев Олег

Дальше путь лежал до приметного поворота на Осьму-реку, после Дорогобужа, который пролетели без остановки. К этому моменту, кажется, наши буераки выдали такие показатели, что даже главного конструктора поразили. По крайней мере, на стоянке он излазил лично если не все две сотни, то сотню точно, а потом громко лаялся со своими ватажниками-плотниками, говоря ровно те же самые слова, что и Всеслав ему в Витебске, дескать, что вы мне в уши льёте, вы правду говорите! А те отлаивались точно так же, как он сам до этого: правда, мол, и есть — все саночки целы! Они бы до утра, наверное, бухтели так, если бы не Рысь, пообещавший в ультимативной, такой привычной для него, форме половину самых шумных спустить под лёд, а главного конструктора почётно водрузить на мачту, как штандарт. Ну, то есть он сказал: крестом на маковку. Но смысл был ясен и плотников решительно не устраивал. Проверять, шутил ли воевода, правду ли говорил, они не стали, заткнувшись мгновенно.

Отдохнуть от гонки удалось на Осьме, которая петляла по лесу так, что воевода принялся ругаться ещё хуже. Ветра почти не было, что оказалось нА руку — скорость, чуть превышавшая обычный ход саней, в которые запряжена не сильно спешившая кобыла, вполне устраивал. А когда одна речка перешла во вторую, а та упёрлась в какой-то не то большой пруд, не то малое озерцо, стало ещё хуже — вода кончилась. То есть лёд. И если до этого тянуть-толкать буеры приходилось лишь время от времени, ориентируясь на метки, оставленные разведкой, срезАя лишние бессчётные петли проклЯтых речушек, то теперь самоходные свойства саночек уже не играли. Сквозь лес их толкали одну за другой. Через некоторое время от ратников повалил пар. Судя по карте, волок был длиной около восьми километров. Солнце, появлявшееся время от времени, без особой уверенности сообщало Всеславу, что переход занял около трёх часов. Малое сельцо, притаившееся на берегу Угры-реки, встречало небывалое воинство, кажется, в полном составе, от мала до велика. Но вот с банями тут было гораздо хуже, чем в Смоленске, конечно. Поэтому париться не стали, ограничившись тем, что вдоволь запарились на вОлоке. Гнат коротко переговорил с седым стариком, не то старостой, не то главой поселения, поблагодарил за тёплый вежливый приём и отдельно — за продукты, которых местных натащили полный берег, и попросил разойтись. Люд потянулся к низким избушкам, наперебой обсуждая невероятное событие. А походники, натянув скоренько пОлоги и разведя костры, скинули барахло, натёрлись снегом и полезли в палатки-ангары одеваться в сухое, ужинать и отсыпаться. Да, это было гораздо проще, чем тянуть на лямке лодьи, переставляя под ними катки брёвен. Но, как уже не раз отмечали мы со Всеславом, к хорошему быстро привыкаешь. Вот и привыкли сразу к тому, что это мы ехали на буераках, а не они на нас.

Лагерь, свернувшийся с первыми лучами Солнца и вмиг укативший вверх по Угре без единой лошади, явно стал пищей для разговоров местных на долгое время.

Из интересного дальше было, пожалуй, неожиданное подношение от жителей небольшого селища в месте, где Угра впадала в Оку. В моём времени здесь была, кажется, Калуга. На льду под правым берегом были установлены столы, длинные, на которых лежали рыбины. Тоже длинные. Очень.

Носатые крокодилы были едва ли не вдвое длиннее лошадей, что подтягивали как раз сани-рОзвальни ещё с одним страшилищем. Стояли возле тех столов и бочки в человеческий рост, и, если глаза меня не обманывали, они были доверху наполнены чёрной икрой. Вот тебе и дикий безлюдный голодный и нищий край вдалеке от торговых центров современной Руси!

Группа оробевших было старшИн рассказала, что этих рыбин ловят на Оке, а зовут их калУгами. Я вспомнил, что в моём времени такие сохранились только где-то на Амуре, и то редким чудом, потому что их усиленно вылавливали со «своего» берега китайцы. Здесь же, как уверяли местные, в рыбе перевода не было. Года не проходило, чтобы одного-двух рыбаков не утаскивали под воду. И, как вполголоса поведал самый старый, здешний Речной Дед скакал именно на таком коне, только огромном. Что в его понимании означало «огромный», глядя на зверюг по восемь-десять метров в длину, выяснять как-то не хотелось. Всеслав что-то слышал от отца и деда про богатство и щедрость здешних вод, где рыба водилась с лошадь размером. Но был уверен, что это всё сказки. Так и вышло. Потому что рыбки были с двух лошадей.

Наевшись осетрины от пуза и прихватив столько, сколько одобрили Кондратовы мастера, бдительно следившие за погрузкой и соблюдением развесовки, тепло попрощались с жителями. Рассказав, где именно по весне будет проложен канал, на котором обязательно будут нужны работники, труд которых княжьи люди оплатят щедро. И пригласив приезжать торговать и просто погостить в Смоленск и дальше, в Витебск и Полоцк. Для них, правда, было, наверное, всё равно, что Полоцк, что Булгар, что Царьград — всё где-то сказочно, небывало далеко. Но из вежливости и уважения к великому князю, посетившему эти места впервые, обещали непременно быть. И тоже долго смотрели вслед оседавшему снеговому облаку, в котором скрылись умчавшиеся вверх по Оке чудо-кораблики с дружиной Чародея.

На берегу Оки, перед валами и частоколом на высоком холме выезжали из ворот конные и оружные ратники. Первым был здоровый мужичина, под которым даже сытый и довольно крупный конь шагал как-то не очень уверенно, будто опасаясь, что ноги разъедутся. Но толстым воина назвать было нельзя. Крупным, пожалуй, тоже. «Богатырского сложения», вот, наверное, оптимальное для него определение. Странно, до Мурома ещё не добрались, а муромцы уже тут как тут.

— Здрав будь, Всеслав Брячиславич! — голос богатырю соответствовал вполне. Конь его, бедолага, аж подсел, вон.

— И тебе здравствовать, вой добрый! Назовись, сделай милость, — ответил великий князь, выбираясь на снег и держась обеими руками за борт саночек, чтоб не брякнуться ненароком. Кровь, пробивавшая дорогу в затёкшие ноги, колола тысячами иголочек, а морщиться и кривиться при знакомстве с новыми людьми никогда не считалось хорошим тоном.

— Ильёй зовут люди, сам я с Мурома, — прогудел здоровяк гулко. А я даже и не удивился почти. В былинных временах, в сказочных краях, чего бы и не встретиться лицом к лицу с героем народных преданий?

— Воеводой у Давыда? — уточнил Чародей, следя за лицом и голосом. И своими, и муромца.

Давыд, третий сын президента клуба «Черниговских орлов», был ещё одним звеном той самой правящей горизонтали, что разложили на восточных рубежах Руси тогда, после финала. И был он на самом острие, на переднем краю, на граничных землях, где, случалось, не только шумели мещёра, мордва и черемисы, но и налетали иногда булгары.

— Нет, княже, я в Муроме руку его держу, наместник я тамошний. А сюда примчал спешно, прознав, что занедужил Давыд Святославич. Твоих первых ребят по пути сюда встретил, думал было: бесы ледяные мчат. Помирать уж было собрался, — хмыкнул он.

— Ты не помял ли их, медведь? — буркнул Рысь.

— Их помнёшь, пожалуй, — ухмыльнулся Илья, потерев основанием ладони правую скулу. В такой ладони можно было, наверное, уху варить, на пятерых. А о скулу мечи затачивать.

— Никак, с Ваняткой нашим перевиделся? Он из вперёд ушедших один левша, — улыбнулся и Гнат.

— Иваном назвался тот, точно. Как есть чёрт вьюжный: и глазом-то не ухватишь его, не то, что рукой, — расплылся в ответ и здоровяк. — Рассказали-поведали парни, кого ждать следом, да и усвистали себе дальше. Я им передал, кого в Муроме искать да с кем говорить.

— Добро, что не повздорили, — улыбнулся и князь. К этому времени ноги почти перестало колоть, и можно было без риска попробовать ходить. Что он и сделал.

С наместником и ближниками Давыда поздоровались за руки, как принято. Они, понятное дело, с коней поспрыгивали, едва ближе подскакали. И я, кажется, слышал собственными ушами, как облегчённо выдохнул жеребец Ильи, чудом не помянув чью-то мать.