Последний Герой. Том 1 (СИ) - Дамиров Рафаэль

Я встал со своего места, неторопливо вышел следом. Коридор-перешеек вёл к изолятору. Я быстро догнал Мордюкова, шагавшего в окружении замов.

— Семён Алексеевич! — окликнул я. — Разрешите с вами?

— Яровой? — Мордюков обернулся, недовольно скривился. — Что ты там забыл?

— Я его задерживал. Хочу посмотреть. Не верю, что он просто так умер. Слишком уж вовремя.

Он остановился на секунду, прищурился. На короткое время мы остались одни.

— Яровой, не до тебя сейчас. Иди занимайся своими бумажками…

Я решил его проверить на вшвость, вскрыть свои карты, будто доверяю ему. И проговорил:

— Думаю, это не просто случайность. Погибший Рябинин — ключевая фигура. Слишком много знал. Это не падение в сортире. Это зачистка.

Он помолчал. Лицо у него было озабоченное и злое. А я смотрел ему в глаза. Пытался понять: он ли тогда, в девяностых, подвёл меня под выстрел Валета? Он слил Геныча? Или просто струсил, когда всё пошло не по плану, и сбежал, потому что был пацаном нестреляным? Ведь крысу я так и не нашел пока.

Палыч доказал свою верность. Пуля в бедро — не театральная постановка. А Сёма Мордюков тогда сбежал. Оставил. Смалодушничал? Или исполнил чей-то приказ? А может, он сам приказывал?

— Не мели чепухи, Яровой, — Мордюков напрягся. — Конечно, несчастный случай. Ты что, серьёзно думаешь, кто-то станет устранять задержанного в изоляторе, прямо под камерами видеонаблюдения?

— Видеонаблюдения? — переспросил я.

Вот это новость. В моей памяти никаких камер видеонаблюдения в ИВС и прочих подобных местах отродясь не было. Не знал, что здесь они в таком ходу. Максимка, похоже, тоже не особо вникал — в его жизни не случалось посещений этих мест ни по службе, ни в качестве клиента тем более. А я за свою практику видел много этих КПЗ, потом в девяностых переименованных в ИВС. Но что там теперь, в современных казематах — знал только в теории.

— А камеры точно были включены? — спросил я.

Мордюков что-то пробурчал. Повернулся и пошёл дальше. А я — вслед за ним. В открытое противостояние шеф со мной пока не шел, еще свежи воспоминания о том, как я раскусил его махинации со спонсорской помощью — злосчастной кофеваркой. Видимо, хвосты пока не подчистил. А когда подчистит, сложнее будет с ним диалог вести. Нужно подумать, как его еще прижать, на будущее.

Мы приближались ко входу в ИВС. Дверь тяжёлая, стальная, с матовой краской и смотровым глазком, больше похожим на амбразуру, только застекленную непробиваемым стеклом — прямоугольное окошко с металлической заслонкой изнутри. Над дверью — действительно камера видеонаблюдения, только слегка перекошенная, как будто её не так давно задел плечом великан. Когда мы приблизились, замок щёлкнул сам — нас уже явно ждали, по камере отследили.

На пороге топтался дежурный ИВС — старлей с дутым животом, лоснящимся лбом и потертой фуражкой. Рядом — его помощник, тот самый выводной, что гоняет арестантов во дворик дышать воздухом и по субботам водит в душ.

— Здравия жела… — начал было старлей, вскинув руку к виску.

— Чистяков! Твою мать! — оборвал его Морда. — Как допустили⁈ Где вы были⁈ Куда смотрели, сволочи⁈ Я вас к чёртовой матери всех уволю! Вы у меня под суд пойдёте, понял⁈ Молитесь, чтобы это был несчастный случай, а не… — он осёкся, зло махнул рукой. — Даже думать не хочу… Бездельники!

Шеф прошел в коридор ИВС, как ураган. Два его зама поспешили тоже туда протиснуться. Я следовал за ними тенью — Мордюков в ярости про меня уже забыл.

Я знал — если в камере находят труп, будь то даже не убийство, а суицид, например, человек вскрыл вены бритвой или, чего хуже, повесился на куске простыни, — вся смена идёт под разнос. Постовой в коридоре, что обязан постоянно заглядывать в глазок — сразу под статью за халатность. Дежурный и начальник ИВС — на вылет из органов, без разговоров. Ну, а если несчастный случай, то могли отделаться дисциплинарными взысканиями.

Вот такие у нас законы: арестант или задержанный под стражей — уже, считай, государственная собственность. За потерю — кара.

Внутри помещения пахло не гнилью и табаком, как в старых добрых КПЗ и «обезьянниках», а хлоркой, будто в медсанчасти. Вентиляция гудела. Чисто. Ни плесени, ни паутины, ни раздавленных тараканов по углам.

Неплохо жульманы-то нынче сидят. Это место почище и поприличнее, чем то, где дневали и ночевали опера в моей жизни. У нас в УГРО девяностых — в кабинете пыль столетняя, облезлая мебель и вечно перегоревшие лампочки. А тут хоть экскурсии води — гладкие стены, кафель, алюминиевые радиаторы, даже кухонный уголок для дежурной смены в бытовке. Всё цивильно.

У одной из камер стоял молодой коридорный. Постовой явно испуган, переминается с ноги на ногу, не знает даже, куда руки девать. Попытался встать по стойке «смирно», только пятки не сомкнул. Промямлил что-то невнятное, но его никто не слушал.

Как и раньше, ключ от камер — только у дежурного ИВС. Это правило пока не отменили. Чистяков отпер дверь, потянул за железную ручку.

За ней картина маслом. На нижней шконке сидит долговязый, хорошо сложенный мужик лет пятидесяти. Лицо — изрезано морщинами, но ухоженное, холеное. На бандюгана, конечно, похож. Но не бык, не гопник — таких я много видел. Тут другая порода. Умный. Опасный. Тот, кто улыбается, когда пером в бок бьет.

Одет не как урка: сорочка на пуговицах, с прорезями на манжетах под запонки — запонок, конечно, нет, как и ремня и шнурков на лакированных туфлях. Всё сняли при оформлении. По приказу так положено. Но даже в таком «упрощенном» виде он выглядел презентабельно. Типаж старой закалки: седой, но не дряхлый, скорее, выдержанный. Как дорогой алкоголь — чем старше, тем крепче. Вот только морда мне его совсем не нравится. И взгляд…

Сидел, попивал чай из пластиковой кружки, словно дома, а не в камере. Я смотрел на него внимательно. В памяти покопался — лицо, вроде, незнакомое, не всплыло. Видимо, не пересекались в прежней жизни.

Кто ты, воин? — хмыкнул я про себя.

— Это что за клоун? — нахмурившись, кивнул на него Мордюков.

— Задержанный, — прокашлялся дежурный.

— Вы там все дебилы? Почему он тут сидит⁈ Где труп? — рявкнул полковник.

— Семён Алексеевич, — спокойно произнёс седой, взглянув на нас с лёгкой полуулыбкой. — Добрый день. Чай не предлагаю. Он у вас тут так себе…

Мордюков опешил. На мгновение замер, словно сбился с ритма. А потом, кажется, узнал. Лицо его вытянулось. Уверенность испарилась.

— Артур Богданович?.. — пробормотал полковник. — Это… э-э… вы? А как вы здесь?

Он смотрел на седого, будто увидел не человека, а призрака.

— Ночью определили, — невозмутимо пожал плечами тот. — А тут под утро оказия вышла… с соседом по «палате».

Он кивнул в сторону невысокой кирпичной перегородки, за которой пряталась параша и умывальник.

Морда, нахмурившись, шагнул туда. Секунда — и он вернулся с мрачной миной, морщась.

— М-да… Похоже, действительно несчастный случай… — выдохнул он, и в этом выдохе было такое облегчение, что стало понятно — полковник боялся худшего.

Я потеснил одного из замов, заглянул следом. За перегородкой валялся, без сомнений, именно Рябинин. Брюки чуть спущены, лежит у железной чаши толчка — тех самых, что ставят в общественных туалетах на уровне пола. Под головой — кровь. Лужа уже по краям загустела.

— Артур Богданович, что здесь произошло? — спросил Мордюков, обернувшись к седому.

— Встал поссать, поскользнулся, — спокойно ответил тот. — На мыло наступил. Вот, — кивнул седой на валявшийся в зоне туалета обмылок. Белый, плоский, со следом грязной подошвы. — Я слышал стук, встал, подошёл — он уже не дышал. Не повезло мужику. Только с ним познакомились, нормальный был, разговорчивый.

Словно они были соседями по купе в поезде или комнате в санатории.

— Вы все это видели? — уточнил полковник. И даже уточнил с надеждой: — Сами?

— Конечно, — кивнул тот. — Камера тоже должна была зафиксировать. Не так ли?