Тренировочный день 8 (СИ) - Хонихоев Виталий

— Витька! — притворно возмущается она и накидывает простыню на плечо: — ты куда пялишься? Я с тобой разговариваю!

— И… для участия в разговоре глаза не нужны.

— Я же волейболистка, у меня грудь не такая большая. Спортсменка. Не смотри, я стесняюсь.

— Было бы чего стесняться. Ты прекрасна. — Виктор откидывается на подушку и закладывает руки за голову, глядя в потолок: — вот если бы у меня такое тело было бы, я бы вот так и ходил голышом, пусть все завидуют. Но в целом я тебя понимаю, да. Знаешь почему символом мира стала оливковая ветвь?

— Потому что… Вить, серьезно. Если ты продолжишь вот так делать, то мы не заснем вообще! Будем до утра заниматься… всяким. А потом завтра на тренировке варенными будем. Маркова и Маслова сразу все заметят. И Лильке твоей сдадут. Убери руки…

— Да я просто погладить. У тебя такая шелковистая кожа… гладкая. И пахнешь ты вкусно.

— Так почему оливковая ветвь — символ мира? Не отвлекайся, Полищук!

— А? Оливковая ветвь, говоришь… вот привязать бы тебя к такой ветке и маслом намазать и картину с тебя написать… ай! Ты чего щиплешься⁈

— Так тебе и надо, кобель ты Витька, вот что! Давай говори про ветку, а то мы с тобой никогда не уснем.

— Хм. Ветка, ветка… а! Точно! Оливковая ветвь — символ мира. Почему? Да потому что в древние времена оливковое масло очень ценилось. Вот, например типичный перекус римского легионера в походе вполне мог составить кусок хлеба, обильно политый оливковым маслом и крепко посоленный для вящего вкуса. И вина, конечно, кувшинчик…

— А у тебя, Вить, как у Валентины Терешковой, всего две скорости — одна, когда ты кобель и глазки масляные, и другая — когда ты лектор в городском планетарии. Ты как тетерев, Полищук, как начинаешь вещать, так ничего вокруг не замечаешь… — усмехается девушка, глядя на него с каким-то странным выражением лица: — тебя хлебом не корми, дай лекцию прочитать.

— Салчакова! Тебя не учили что если ты хочешь высказаться в классе, то нужно сперва поднять руку? — Виктор делает вид что строго смотрит на девушку, поверх воображаемых очков на переносице: — сегодня мы проходим важную тему, она обязательно будет на экзаменах. И… о чем это мы? Ах, да. Завтрак римского легионера! Тяжелым катком прокатились стальные легионы Рима по народам Средиземноморья… именно римские легионы можно назвать первой армией в мире, армией а не вооруженными бандами или дружинами, не племенными формированиями, а полноценной армией. Структура легиона, его дисциплина, способы и методы… — он замолкает, глядя как девушка — тянет руку вверх, как послушная школьница. И конечно же простыня снова спадает с ее плеча.

— Да, Салчакова? — говорит он, пытаясь остаться в роли школьного учителя: — ты что-то хотела сказать?

— Мы про оливковую ветвь говорили, Виктор Борисович! — сверкает глазами девушка: — а вы опять про Римскую Империю!

— Ну что тут поделаешь. Наверное, меня отвлекает то, что ты тут лежишь голая совсем. Ай-яй-яй, Салчакова, в школу и голой…

— Я в простыне!

— Ну под простыней-то голая. — резонно возражает Виктор: — я знаю, что ты голая, сам раздевал. Ладно… что там про ветвь… ах, да! В общем смотри, оливковое масло пользовалось большим спросом и популярностью, но одновременно являлось стратегическим ресурсом. И если враг приходил с войной, то в первую очередь сжигал оливковые деревья. Сжечь дерево дело пяти минут, а вот вырастить, да чтобы оно плодоносить начало — дело десятков лет. Вот потому-то и понятно, что если в этой местности есть оливковая ветка с оливками на ней, значит в этой местности как минимум несколько десятков лет не было войны. Как-то так. Разрушить всегда легче чем созидать.

— Вот-вот. — вздыхает Айгуля и поправляет простыню: — чертов хлопок. Вся республика только и работала на хлопок. Дался всем этот хлопок… неужто простыней в стране не хватает?

— Хлопок это сырье. В первую очередь даже не для простыней…

— Да я знаю. — отзывается девушка: — порох из хлопка делают. Зачем нам так много пороха, Вить? Я вот считаю, что абрикосы нужнее. И… в общем мы как переехали в Фергану так и началось. Я маленькая была, но кое-что помню. Папа агрономом был, жили обычно, но как в Фергану переехали, так у нас сразу и дом появился большой и машина… зеленый такой «уазик». И деньги… много денег. Папа мороженное ящиками домой привозил, мы с сестрой уж очень мороженное любили…

— У тебя сестра есть? Я и не знал…

— … очень мы мороженное любили. А папа привозил. Мог даже проектор привезти из кинотеатра и во дворе фильмы показывать, всех соседей собрать и показывать. — тихо говорит девушка. Замолкает. Виктор глядит в полоток. В новой, недавно выданной комнате общежития тихо. Слышно, как где-то далеко за окном, на улице проезжает машина, по окнам проносится всполох, когда фары мазнули по зданию и снова тишина. Слышно, как тикают часы на стене. Тик-так. Тик-так.

— А потом все как-то сразу прекратилось. — говорит девушка: — все и сразу. Папа ушел и пропал. Машину забрали. Дома стало неуютно, и мы с мамой переехали в комнату у тети Ясмины. Мама начала на поле работать, никогда раньше в поле не выходила, а тут начала. И мы… то есть я и сестра — тоже стали. Начиная с четвертого класса. Три копейки за килограмм хлопка… знаешь я вот сказала, что хлопок терпеть не могу, но с полями до горизонта я ещё могу примириться. Они по крайней мере зеленые. Но вот на «подборе» стоять… знаешь как хлопок собирают? Нет? Когда время приходит, то над полями пролетает «кукурузник», который распрыскивает химикаты. После этого все листья с кустов опадают за сутки. Выходишь на следующий день, а зелени нет. Кусты и белые комочки хлопка на них. И все. Знаешь, говорят если нейтронной бомбой шарахнуть, то людей не останется вовсе, а будут только вот такие комочки… белые и легкие.

— Это не так.

— Конечно не так. Ни разу не видела нейтронной бомбы, но вот в сборе урожая хлопка участвовала каждый год. Пролетает самолет, опрыскивает все ядом, листья с кустов падают. Потом — проходит комбайн и собирает хлопок. Но комбайн это просто машина и часть хлопка он не может собрать. Где-то что-то упало на землю, а что-то — не отодралось от ветки и так далее. Так что после комбайнов запускают нас. С холщовыми сумками через плечо. Обязательно нужно взять с собой флягу с водой, посреди поля воды нет, а назад идти чтобы попить — это несколько километров. Три копейки за килограмм собранного хлопка — столько нам платили. Говорили, что хлопок, который мы собираем — очень низкого качества, потому такая плата. Некоторые девочки клали в сумку камни, собранные на поле, чтобы вес больше был. На некоторых закрывали глаза, принимая хлопок с камнями, но не на нас с сестрой… — она качает головой: — у нас камни не принимали. И вес всегда ниже записывали.

— Это еще почему?

— Не знаю. Тогда я уже понимала, что папа чем-то не угодил Хозяину. Люди, которые против Хозяина пошли… они как правило долго не жили. И к семьям таких людей было особое отношение. Не любили таких в Ферганской долине. Нет, я не то говорю. Не то, чтобы не любили, а скорее боялись. Как будто мы заразные были, понимаешь? — девушка помотала головой, отбрасывая плохие воспоминания: — ладно, хватит воспоминаний на сегодня, а то я опять расстроюсь. И не засну. И завтра варенная буду. Лучше ты мне вот что скажи, Полищук, у тебя с Лилькой что?

— А? В смысле? Все у меня хорошо с Лилькой.

— Ты ей голову морочишь. Женись на ней и все дела. — тычет в него пальцем девушка: — где ты себе еще такую девушку найдешь?

— Да? А вот твой брат говорит, что…

— Ой, давай про Анвара забудем, а? Он вообще не знает, чего творит. Они сюда давно переехали, у него в голове все как у Шико смешалось. Чего ты на меня смотришь? Ну, Шико, роман Дюма «Сорок Пять». Не помнишь? Там еще король у Шико спрашивает, мол чего ты нос воротишь от своих земляков, ты же тоже гасконец. А Шико отвечает, что в Гаскони он гасконец, а в Париже — парижанин. А король спрашивает — а эти? А Шико ему говорит, что в Гаскони они гасконцами не были, а в Париже стали в три раза больше гасконцами. Вот и Анвар у меня — на родине он традиций не знал и не уважал, а сюда приехал и весь такой «традиции отцов», распушился… так что там с Лилькой?