— Ну-ну, — буркнул КИР и умолк.
Двигаясь, словно гонимый ветром призрак, Максим обошёл поляну по кругу.
Где-то здесь…
Вот он.
Заросший многодневной щетиной мужик в засаленной кепке, телогрейке поверх серой рубахи, в грязноватых бесформенных штанах, заправленных в нечищеные сапоги, вышел из-за ствола вековой липы и, пригибаясь, двинулся в сторону поляны, зыркая по сторонам.
В руках у мужика было одноствольное охотничье ружьё.
Судя по описанию Анны, — это и был Тарас Садовчий.
Проверим.
Максим бесшумно настиг его на краю поляны, дал подножку и одновременно выдернул из рук ружьё.
— … ядь! — вскрикнул мужик и свалился на землю.
Максим молча стоял.
Мужик уселся на опавших листьях, глядя на Максима снизу-вверх маленькими, глубоко посаженными глазами неопределённого цвета. На вид ему было далеко за сорок, и ни малейшей симпатии он у Максима не вызывал. От него явственно несло страхом и ненавистью. Так пахнет застарелым потом и перегаром от давно пьющего и не моющегося человека. Аура у мужика была тускло-серая, в грязных расползшихся кляксами пятнах. Нездоровая аура — плохие мысли и низкие чувства.
Максим вышел из сверхрежима.
Мужик заморгал и потряс головой. Человек, стоявший над ним, неуловимо изменился. Был один — стал другой. И в то же время было понятно, что это один и тот же человек.
— Кто ты такой? — спросил Максим скучным бесцветным голосом. — И зачем за мной следил?
— Да пiшов ти на хер, — ответил мужик нагло. — Хто ти такiй, шоб я тебе вiдповiдав? [1]
Максим отвёл и опустил курок, переломил ружьё, вытащил и спрятал в карман патрон. Затем упёр оружие стволом в землю и одним резким движением сломал его пополам.
— Эй, ты что делаешь⁈ — мужик попытался встать.
Максим ногой толкнул его в грудь, и тот сел обратно.
— Сидеть. Что, русский вспомнил, Тараска?
Мужик моргнул.
— Якiй ще Тараска? Я не Тараска.
— Тараска, Тараска, — сказал Максим. — Тарас Садовчий. Староста из села Грипаки, это тут рядом. Мы там в засаду попали. Наша разведрота. И завёл нас в эту засаду ты. Ты сказал нашему авангарду, что немцев в селе нет. Авангард, если не знаешь, — это те, кто идёт впереди. Помнишь троих ребят, которым ты соврал? А тех наших, которых потом немцы убивали, помнишь? Это всё мои друзья были. Понимаешь, о чём я? Я даже по-украински могу спросить. Розумiешь?
В руке Максима словно сам собой возник нож — таким быстрым было движение.
Мужик заметно побледнел. Маленькие глазки забегали по сторонам.
— Это был не я! — воскликнул он. — Я не Тарас Садовчий! Я…я… меня Андриiй зовут, Андрей!
— Бульба? — одними губами улыбнулся Максим?
— Я спрашиваю — Андрий Бульба? Так он как раз предал своих.
— Шо? Как-кой Бульба? Не Бульба, Яцюк моя фамилия…
— Аусвайс! — рявкнул Максим.
Рука Тараса (Максим знал, что перед ним староста Тарас Садовчий, но должен был убедиться в этом на сто процентов) метнулась к груди, замерла и отползла обратно.
— Дома… В хате оставил… — пробормотал он.
Максим наклонился, выхватил из нагрудного кармана его рубашки сложенную вчетверо бумагу.
Это был документ, выданный немцами на имя Тараса Садовчего.
— Ну вот, — сказал Максим. — Здесь ясно написано. Тарас Садовчий, одна тысяча восемьсот девяносто третьего года рождения. Фото нет, документ временный, но и так всё ясно.
— Это не мой! Это… это соседа, Садовчего, он староста, всё правильно. Я… я взял, чтобы, если немцы остановят… К старосте больше поваги… уважения… — Тарас врал, как мог, выдумывая на ходу одну нелепицу за другой.
— Спрашиваю в последний раз, Тарас. Зачем за мной следил? Что собрался делать потом? Скажешь правду, может быть, останешься жив.
Тарас уставился на Максима. Его и без того маленькие глаза сузились. Он быстро облизал губы. Ухмыльнулся.
— Зачем? Я подозревал, что Анна кого-то из комуняк укрывает. Кого-то из тех, кого немцы тогда не добили. Может быть, даже командира, очередную красную сволочь. Мне нужно было точно знать. Немцы — они такие, точность любят. Издалека следил — ничего не увидел, бинокля у меня нет. Тогда решил в лесу подождать, вдруг что выйдет. Деньки-то тёплые стоят, сухие. И точно — вот он ты. Командир. Красная сволочь, — теперь в голосе Тараса звучала откровенная ненависть. — Эх, не добили мы вас в двадцатом. Ну да ничего, слава богу, немцы пришли, выкорчуют вас, красных, с корнем. До седьмого колена. Чтобы даже тени вашей на земле не осталось…
— Это вряд ли, — сказал Максим, наклонился и ударил Тараса ножом в сердце. Быстро, сильно и точно.
— Хрр, — сказал предатель. Его маленькие глаза расширились. На губах показалась кровь.
— Хр-р, — закончил он и повалился на бок.
Уже привычным движением Максим выдернул из тела нож, обтёр лезвие о телогрейку, спрятал.
Выпрямился, огляделся, прислушался.
Тихо, никого.
Вот и слава богу.
Анны и Марийки не было дома — ушли с утра в соседнее село Кияшковское, куда Анну вызвали к заболевшей женщине, и до сих пор не вернулись.
Лопата нашлась у Анны в сарае.
Максим вернулся к телу, нашёл старый, вросший в землю валун, который приметил ещё в прошлые свои прогулки по лесу. Обкопал его со всех сторон так, чтобы можно было зацепить руками снизу.
— Макс, — встревожился КИР. — Ты что собрался делать? В этой каменюке не меньше двухсот кило веса! Ты ещё не до конца восстановился, я предупреждаю.
— Спасибо. Я его поднимать не собираюсь. Так, сдвину чуток. Потом на место поставлю.
— Ты неисправим, — грустно сказал КИР. — Как и все люди. Почему я, искусственный разум, понимаю, что можно делать, а что нельзя, а ты, человек, мой создатель, — нет?
— Философский вопрос, — ответил Максим. — Когда-нибудь побеседуем на эту тему. Но если вкратце, то человек потому и человек, что поступает иногда иррационально. Всё, помолчи.
Максим ухватился за нижний край валуна, перешёл в сверхрежим и медленно выворотил его из земли.
Вышел из сверхрежима.
Прислушался к себе.
Нормально.
— Ну вот, — сказал КИРу. — А ты боялся.
— Псих, — буркнул в ответ КИР. — Портос хренов.
— Нет, — сказал Максим. — Я всегда хотел быть Атосом. Но чаще получался д’Артаньян.
Он углубил выемку лопатой. Свалил в неё тело старосты, бросил туда же сломанное ружьё и патрон.
— Господи, прости грешную душу раба твоего Тараса, — пробормотал.
Перекрестился, забросал тело землёй, придавил сверху валуном, замаскировал место опавшими листьями и валежником.
Оглядел дело рук своих. Удовлетворённо кивнул. Взял лопату и пошёл назад. Пора было собираться в дорогу.
[1] Да пошёл ты на хер. Кто ты такой, чтобы я тебе отвечал? (укр.)
Глава восемнадцатая
Максим ушел рано утром тридцатого сентября.
— Завтра я ухожу, — сказал Анне накануне за ужином.
Анна окинула его внимательным взглядом.
— Закрой правый глаз, — приказала.
Максим подчинился.
— Сколько пальцев? — показала два пальца.
— Два.
— А сейчас? — показала четыре.
— Четыре. Ань, я всё вижу. Могу книгу на этом расстоянии прочитать, не то что пальцы сосчитать.
— А кости?
— Кости тоже срослись, — сказал Максим, наклоняя голову. — Можешь пощупать.
— И пощупаю, — она пересела ближе и ощупала его голову своими длинными чуткими и сильными пальцами.
— Да, думаю, ты готов, — сообщила. — Хотя это и выглядит чудом. Так быстро раны, какие были у тебя, не заживают.
— На мне заживают.
— Это я уже поняла. Что ж, иди. Может, и к лучшему. Соберу тебе еды в дорогу.
— Не надо, что ты, — возразил он. — Вам с Марийкой самим мало, я и так вас объел. Прокормлюсь как-нибудь.
— Поговори мне. Сказала соберу — значит, соберу. Ничего особенного не обещаю, но на первые несколько дней хватит. Хлеб, сало, лук, пшено — кашу сварить.
