Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
Денег у Карла Петерса не было. Но впереди у сына протестантского пастора, бывшего студента Гёттингенского университета и авантюриста маячила амбициозная цель – основать в Африке «новую Германию». Петерс охотно подписался бы под не сочинёнными ещё строками английского поэта, не зря именуемого певцом британского империализма – тех самых, насчёт Бремени Белых [52].
Петерс свято верил, что он, как европеец, несёт свет цивилизации в дебри африканских джунглей, обитатели которых тоже, кончено, люди – но, как бы это сказать, «не совсем».
К тому же этот господин, как сказали бы в иные времена, «страдал пангерманизмом в острой форме». Мне довелось полистать его дневники, опубликованные в середине двадцатого века:
«Я полагаю, что наша раса является единственной на Земле, которая может возглавить все человечество. (…) Если мы, немцы, упустим свой шанс, то англосаксы распространятся на весь мир и не оставят нам в нем места».
Каково? А ведь в пророческом даре Петерсу не откажешь – в итоге, так оно всё и вышло…
Но – вернёмся в девятнадцатый век. Энергии и решимости немцу было не занимать. В марте 1884-го он основал в Рейхе Германское колониальное общество, и дело пошло!
Прибыв в ноябре того же года в Африку, Петерс принялся действовать быстро и всегда по одной и той же схеме: встречался с вождями племён, одаривал их бросовыми бумажными тканями, мелким жемчугом, добытым в Персидском заливе и купленным за бесценок в Адене, старыми кремнёвыми ружьями, помнившими Наполеоновские войны, – а взамен требовал поставить подписать пустяковую с виду бумажку. Негритянские вожди не отказывали щедрому гостю – тем более, что бумажка была на немецком. Ценить пустующие земли аборигены не привыкли, в их обиходе попросту не имелось такого понятия как «недвижимость».
Но для европейцев это роли не играло. В бумажке содержалось соглашение о передаче суверенных прав на территорию племени в пользу лично Карла Петерса. В силу чего эти земли попадали под юрисдикцию Второго Рейха, подданным которого и был этот проходимец.
Всего за три недели Петерс сделался обладателем ста сорока тысяч квадратных километров земли – о чём довольно скоро было сообщено Бисмарку. Железный канцлер отреагировал с воодушевлением:
«Получается, что захват территорий в Восточной Африке легок до безобразия: достаточно парочки проходимцев и немного бумаги, украшенной оттисками пальцев вождей дикарей».
Через год Петерса с помпой принимали в Берлине; там как раз началась международная европейская конференция по Конго, и на которой был окончательно узаконен раздел Африки. Уехал он оттуда не с пустыми руками – Бисмарк убедил кайзера подписать манифест о взятии приобретенных Петерсом территорий под защиту.
Так ушлый баварец стал правителем целой страны – причём с неограниченными полномочиями. Попечительством кайзера было основано Германское общество Восточной Африки, комиссары которого получили право создавать торговые фактории, собирать с туземцев налоги и вообще, нести им свет европейской культуры.
Правда, у султана Занзибара Саида Баргаша оказалось своё мнение на этот счёт – всё же речь шла о его владениях. Проблема была решена в стиле входившей тогда в моду «дипломатии канонерок». В августе 1886-го на рейде перед султанским дворцом появился отряд германских крейсеров. Занзибарскому владыке хватило пары холостых залпов, чтобы осознать нелепость своих притязаний и навсегда забыть о правах на спорные территории.
Вот так и вышло, что на побережье, от океана и до озера Танганьика хозяйничают теперь немцы. Они железной рукой наводят свои порядки там, куда могут дотянуться, устраивая островки европейской цивилизации в безбрежном море трав, антилоп и негров с ассагаями. Но у немцев всё впереди – они ещё построят здесь железную дорогу, выставят из Восточной Африки бельгийцев и даже сцепятся с англичанами. И потеряют всё это через каких-то неполных три десятка лет, когда грянет Первая Мировая.
А пока присутствие немцев идёт этим краям на пользу – до озера Виктория мы добрались без особых помех. В Дар-Эс-Саламе удалось купить лошадей; цену за них заломили безбожную, зато через масайские равнины Масаи и плато Серенгети мы оставили позади меньше, чем за две недели. Недаром Юнкер, которому любой переход в Центральной Африке давался потом и кровью, уделил отрезку пути от Виктории до океана лишь полторы строчки в своих дневниках.
Василь Васильевичн путешествовал один, а нас смеро вооружённых белых (девять, если считать мадемуазель Берту и её слугу). По местным меркам – почти карательный отряд, от которого здешним племенам полагается в ужасе разбегаться. Они бы и разбегались, но мы старались вести себя корректно и предупредительно, расплачиваясь серебряными арабскими монетами и за свежее мясо, и за услуги проводника. Так что слава о «добрых белых» достигла озера Виктория раньше нас.
На берегу залива Спик пришлось застрять на две недели, пока дожидались «Элеонору». Других судов здесь днём с огнём не сыскать; лодчонки местных рыбаков годятся лишь для недолгих плаваний у кромки камышей и не могут нести сколько-нибудь серьёзный груз. Дни вынужденного отдыха заполняли, кто во что горазд: казачки гонялись по саванне за антилопами и даже подстрелили молодого слона; Берта составляла им компанию. Я, отдав должное прелестям африканского сафари, принялся приводить в порядок дневники. Садыков вел жизнь созерцательную: любезничал с нашей спутницей и совершал долгие моционы по берегам залива в обществе кондуктора.
Кстати, о Берте. После неожиданного сближения на яхте, у нас с ней установились тёплые, я бы даже сказал – дружеские («три раза «ха!», как сказал бы Иван) отношения. Ночи она проводила в своей палатке, на людях вела себя со мной ровно и приветливо. Наедине нам за всё это время остаться не удалось ни разу – Берта мягко, но решительно отклоняла все попытки к сближению. Поначалу меня это огорчало; но позже я оценил мудрость этого решения. В самом деле – если дама, путешествующая в мужской компании, станет демонстративно оказывать предпочтение одному… тут не поможет и статус начальника.
Через тринадцать дней ожидания на горизонте возник коричневый парус «Элеоноры». И вот мы стоим на западном берегу озера Виктория рядом с горой багажа; из-за прибрежных холмиков поднимаются дымки. Рубага [53]. Это не деревня и не город, а холмистая местность с многочисленными поселениями. Здесь же располагается резиденция короля Буганды Мванги. Личность эта весьма неоднозначная; довольно сказать, что он несколько месяцев продержал в почётном плену Юнкера, решая, отпустить загадочного иностранца – не англичанина, не бельгийца, не купца и даже не миссионера, – или всё-таки зарезать? Милосердие победило; сочтя, что русский – это вам не какой-нибудь британский проходимец, король Василия Василевича отпустил. Тем более, что пришёл он с запада, а с той стороны Мванга не ожидал для своего королевства опасности.
Но мы-то явились наоборот, с востока, со стороны океана – а в Рубаге недолюбливают гостей из-за озера. Мванга справедливо полагает, что оттуда добрые люди не приходят – только миссионеры да прочие проходимцы, жаждущие захватить его владения. Так что, как нас встретят – это ещё вопрос…»
* * *
– …и избы тут чудные – круглые, а крыши острые, торчком! Зайдёшь – ни угла, ни лавки, одни подстилки плетёные, из травы, а в их кишат засекомые. И как тут живут?
Молодой казак, дивившийся облику африканских хижин, сидел у костра. Напротив, на войлочной кошме, брошенной на охапку тростника, устроился забайкалец постарше, по имени Степан; рядом с ним сидел на свёрнутой попоне кондуктор. Между коленями у него стояла винтовка Генри; Кондрат Филимоныч опирался на ствол щекой, от чего его мужественная физиономия моряка слегка перекосилась.
– А у вас, в тятькиной избе тараканы не кишат? – ответил пожилой. В чёрной его бороде заметно пробивалась седина. – Мало ли, какие где крыши? У китайцев, вон, и вовсе уголками вверх загнуты. А на Полтавщине – что не крыша, то копна соломенная. Главное, чтобы под ентими крышами добрые люди обитали.
