Комэск (СИ) - Башибузук Александр

Дерьмом! Самым настоящим, омерзительным и жидким кабаньим дерьмом.

— Твою же кобылу… — едва не теряя сознание от смрада, Лекса попытался встать, заорал от боли во всем теле и упал снова.

Загонщиков уже не было слышно, судя по всему, стадо их прогнало или тоже растоптало.

Алексей немного еще послушал, сел, разорвал штанину, снова ругнулся, но этот раз облегченно, выцарапал из кармана сверточек бинтов, плеснул из фляги самогона на рану и принялся бинтовать ногу. Когда закончил, осторожно встал, снова сориентировался и побрел по просеке оставленной кабанами. С Беней они уговорились встретиться в условном месте, на опушке леска на острове в плавнях.

Нога немного утихомирилась, но все тело продолжало дико ныть, Ощущения прямо намекали, что чертовы кабаны переломали все кости.

— Ненавижу пшеков и кабанов… — зло шипел Лешка. — Но кабанов больше! Чтоб их сутулые жеребцы драли, чтоб им кобыла под хвостом дала понюхать…

Сам, Алексей Турчин, в своей прошлой жизни всегда ругался матом без особых изысков — просто и незатейливо. Сказалась армия, в которой, как всем известно, матом разговаривают. Но когда случился гребаный перенос в Лексу, к языку намертво прилипла эта самая «кобыла», видимо, доставшись по наследству. Лешка пробовал бороться, заменять чем-то, но без особых результатов — как он не старался, ничего не получалось — «лошадиная» тема засела в лексиконе намертво.

Каждый шаг доставлял немилосердно страдание, но больше всего досаждал смрад дерьма и летучие кровососы — они вились вокруг густыми тучами.

Где-то рядом оглушительно проорала ворона, Алексей вздрогнул от неожиданности, пожелал хвостатой много «добра», но сразу после этого, впереди начал часто садить очередями пулемет.

— Чтоб вас… — Алексей мгновенно забыл о боли и побежал вперед.

В пулеметные очереди начали вплетаться винтовочные выстрелы, но почти сразу же все затихло.

— Чтоб вас… — Лекса побежал быстрей, перебрался по пояс в воде через заводь, а дальше пригнулся и пошел медленней, внимательно контролируя стволом своего Люгера сектора впереди и по бокам.

Очень скоро стало слышно тихое, болезненное ржание раненой лошади и какое-то неразборчивое бормотание. А еще через несколько минут, бормотание трансформировалось в отчетливый, хорошо слышный разговор.

— Где польская пани, сучка мелкая⁈ Говори, иначе разорву пополам! — зло рычал мужской голос на русском языке с сильным польским акцентом.

Ему отвечал абсолютно спокойный голосок Брони:

— Уходите лучше, а то вернется мой друг и выколет вам глаза!

— Что, песья кровь? — изумленно взвыл поляк. — Какой, к песьей матери, друг?

— Сами у него спросите!

Лекса остановился, но ничего так и не рассмотрел — все впереди скрывал густой ивняк.

— Маленькая дрянь! Говори, иначе плохо будет!

— Глаза, помните про глаза, пан…

— Чтооо-о? Я тебя сейчас на куски порублю

— Глаза, глаза, глаза…

— Пани! Говори где пани Янина⁈ Куда ее повели? Сколько их было?

— Глаза, глаза, глаза…

— Ну, получай, мерзавка…

Лекса, наконец, уловил впереди какое-то смутное движение, а еще через несколько шагов увидел польского улана без конфедератки в замазанной грязью и кровью форме. На небольшой поляне валялось несколько трупов людей и лошадей, а улан стоял под раскидистым дубом, тряс правой рукой Броню за шиворот, а левой он держал французский армейский револьвер «Сент-Этьен».

Алексей сделал еще один осторожный шаг вперед, стал на колено, аккуратно прицелился, поймав в прорезь прицела белобрысую башку поляка, выдохнул и нажал на спусковой крючок.

В исходе он не сомневался, до врага было всего шагов десять-пятнадцать, а на таком расстоянии Лекса клал в десятку девять пуль из десяти.

Но вместо выстрела прозвучал только резкий и звонкий щелчок бойка.

— Песья кровь! — улан отшвырнул девочку от себя, дважды пальнул в сторону Алексея и как перепуганный олень прыжком рванул в кусты.

— Кобылья срака! — Лекса передернул затвор, выбросил патрон и тоже метнулся в заросли, стараясь поймать взглядом улана.

Поймал, выстрелил, не попал, а дальше опять случилась осечка — видимо в немецкий пистолет набилась грязь.

Поляк тоже дважды выстрелил, перебежал, пальнул еще раз, едва не зацепив Лексу, а потом затих.

Лекса попытался еще раз передернуть затвор Люгера, но шарнирный механизм намертво заклинило.

А дальше, второй раз за сегодня, случилось, на первый взгляд, что-то уж совершенно необъяснимое.

Улан неожиданно выломился из кустов с обнаженной саблей в руке и начал презрительно цедить, сшибая клинком своей старинной «костюшковки» травинки:

— Иди сюда краснопузый мерзавец, я тебя на ленточки порежу этим благородным клинком моих предков! Я, Гжегож из Рыбника, из шляхетского рода Кубица! Никто и никогда не может сказать, что я показывал в бою врагу спину! Выходи, трус, прими честный бой! Возьми саблю, я не буду тебя рубить!

Костюшковка(пол. kościuszkowka) — тип польской сабли XVIII — начала XIX века, получившей своё название в честь национального героя Польши Тадеуша Костюшко. Характерным признаком такой сабли являлась гарда прямоугольной формы — защитная дужка отходит от крестовины под прямым углом, и под прямым же углом соединяется с навершием

Лешка сначала растерялся, но потом понял, что у улана закончились патроны. Впрочем, даже учитывая это, поступок поляка тоже выглядел весьма странно. Ни с чем подобным Алексей еще никогда не сталкивался.

Лекса поколебался: с одной стороны, даже в таких условиях он считал совершенной глупостью рубиться на саблях, а с другой, его просто подмывало попробовать свои силы и обрезать уши гонористому пшеку. Все время после Туркестана он упорно тренировался с шашкой и даже взял один из своих клинков с собой в Белоруссию.

— Иди сюда трус! — продолжил вызывать Алексея поляк. — Это я зарубил твоего мерзкого сообщника! Отомсти за него…

Лекса пошарил взглядом по сторонам и понял, что трупы с оружием находятся в стороне и до них никак не добежать, минуя улана. Опять же, с минуты на минуту к поляку могла прибыть подмога. В сердцах выругался и…

Вышел из кустов.

— О! — обрадовался улан. — Иди, возьми шаблю! Я разрешаю тебе! Вон, у Ежи возьми, он у пня лежит! Он любил ваши дрянные шашки, старый дурак. Видишь, кобыла его в серых яблоках? Я даже отвернусь!

Улан действительно отвернулся.

— Это какое-то сумасшествие… — Лекса покачал головой и пошел к кобыле.

Рядом с трупом седоусого поляка действительно лежала шашка, а точнее — шашка казачья офицерская кавказского типа образца 1913 года. Лекса сразу ее опознал. Но первым делом его привлек револьвер на мертвом — из раскрытой кобуры торчала рукоятка родного Нагана.

— Ха! — издевательски заржал Гжегож. — Я вижу, ты думаешь, а не взять ли револьвер? Возьми, ничего другого от красной сволочи я не жду. Вы все поголовно трусы! Вы не знаете, что такое благородство и честь. Бери и убей меня!

— Сука… — прошипел Лекса и подобрал шашку.

— О! — опять искренне удивился поляк. — Не верю своим глазам! Неужели у вас есть честь? Скажи хоть, как тебя зовут? Буду рассказывать друзьям, но не рассчитывай, что они поверят!

— Пошел на хер! — в первый раз в этом теле матерно выругался Лекса.

— Сам пошел, быдло сраное! — обиделся улан. — Сейчас я научу тебя вежливости, недоносок…

И стал в позицию, заложив левую руку за спину.

Лекса попробовал раненую ногу, решил, что вытерпит, слегка пошевелил корпусом, пошел в разножку навстречу улану, а потом сразу попробовал прием, которому его научил Буденный. В броске зацепил изгибом своей шашки за изгиб сабли поляка, дернул на себя, а дальше стрельнул прямым выпадом прямо ему в лицо.

И неожиданно попал — улан отпрянул и зашипел, зажимая распоротый лоб ладонью.

— Сука, сука, подлый, смердючий ко́зак…

А дальше сразу ринулся вперед, бешено крестя саблей.