Инженер Петра Великого 7 (СИ) - Гросов Виктор

Глава 2

Короткий, беспокойный сон не принес облегчения. Я проснулся задолго до рассвета. Принятое в горячке вчерашнее решение сегодня, в холодном полумраке палатки, казалось откровенным безумием. На кон была брошена судьба армии и она зависела от представления, декорации к которому предстояло сколотить из гхм… и палок. Снаружи лагерь уже проснулся. У костров вместо хмурых, обреченных теней сидели возбужденные группы солдат, передавая из уст в уста невероятные слухи о «громовых стрелах» и «дьявольской музыке». Эта вера в чудо — пока мой единственный актив. И это было хорошо.

Наша «фабрика чудес» разместилась в старой походной кузнице — приземистом, пропахшем дымом строении, за ночь превратившемся в подобие алхимической лаборатории. Здесь, под моим неусыпным надзором, поручик Ржевский, чьи глаза теперь горели фанатичным огнем новообращенного, пытался наладить первое производство. На грубый деревянный стол я высыпал щепотку серовато-белого порошка, извлеченного из потрохов «потешных огней».

— Смотри внимательно, поручик. Вот наша основа.

Стоило мне поднести к порошку тлеющий фитиль, как раздался резкий, сухой хлопок. На мгновение мастерскую залил ослепительно-белый свет, выхватив из темноты испуганное лицо Ржевского и закопченные балки под потолком. Вспышка погасла так же быстро, как и родилась, оставив после себя едкий запах и темные пятна перед глазами.

— Слишком быстро, — оценил я, отбрасывая фитиль. — Вспышка ослепит, но не оглушит. Удар должен быть тягучим, выворачивающим душу. Нам нужен раскат грома, который будет длиться целую вечность в их головах.

Ржевский растерянно смотрел на остатки пепла. То, что для него было чистой магией, для меня оставалось простой химией. Реакция горения чистого магния протекала слишком бурно, ее следовало замедлить, «разбавить».

— Прикажи собрать по всему лагерю старые подковы, затупившиеся тесаки. Все железо, что негоже. И мне нужны горы мельчайших опилок.

Через час кузня гудела от мерного скрежета. Сменяя друг друга, солдаты усердно терли ржавое железо, и рядом со мной росла серая горка металлической пыли. Я начал экспериментировать, смешивая составы в разных пропорциях, пока не добился нужного результата. Новая смесь горела дольше, около трех секунд, выбрасывая сноп ослепительных искр. Уже лучше, однако мне требовалось нечто большее. Мне нужен был иррациональный, суеверный ужас. Порывшись в походном сундуке, где хранились образцы руд и минералов, я достал несколько тяжелых, молочно-белых камней.

— Это что за камень, ваше благородие? — с любопытством спросил Ржевский.

— Назовем его «лунный камень», поручик, — ответил я. — Прикажи растолочь его в самой мелкой ступке. Пусть думают, что сам Шайтан им салютует.

Барит (еще с Евле остался, пригодился все же), прихваченный мной в Игнатовском, должен был придать вспышке неземной, мертвенно-зеленый оттенок. С начинкой разобрались. Тем не менее, тут же встал второй, не менее важный вопрос — корпус. Здесь я целиком положился на идею Ржевского.

— Твоя мысль с папье-маше дельная, поручик, весьма. Она решит главную задачу — никаких осколков. Займись этим. Мне нужно пять сотен корпусов.

Ржевский с энтузиазмом взялся за дело. В большой шатер согнали всех писарей и денщиков лагеря: отложив перья, они кромсали штабную бумагу и варили в котлах мучной клейстер. Однако первая же партия, высушенная у костра, обернулась полным провалом. Хрупкие корпуса расслаивались в руках и, что хуже всего, мгновенно впитывали влагу из сырого воздуха.

— Беда, ваше благородие, — доложил расстроенный Ржевский, демонстрируя размякший, потерявший форму цилиндр. — За час отсыреют, и весь труд псу под хвост.

Решение, как это часто бывает, нашлось в обозе — у шорников, чинивших конскую сбрую. Там отыскалось несколько бочек с сосновой смолой и котел с воском.

— Меняем технологию, — скомандовал я. — Каждый готовый корпус немедленно окунать в горячую смолу, а затем — в расплавленный воск. Создадим водонепроницаемую корку. И еще… — я повертел в руках образец, — прочности маловато. Нужна арматура.

Снова пришлось потрошить обозы. На сей раз добычей стали мотки грубой пеньковой веревки. Теперь технология усложнилась: писари клеили основу из нескольких слоев бумаги, обматывали ее крест-накрест пропитанной клеем пенькой, а после сушки отправляли готовое изделие на «смоление» и «вощение». Процесс вышел долгим и грязным, зато результат того стоил. Легкие, прочные и совершенно не боящиеся сырости корпуса накапливались в кузне. Глядя на эти горы будущих «громов», я усмехнулся. Вот она, настоящая алхимия: превращение мусора — в оружие победы.

Если производство «Грома» напоминало муравейник, то площадка, отведенная под «Глас Божий», стала эдаким логовом циклопов. Мой прототип ручной сирены был детской игрушкой по сравнению с тем, что требовалось теперь. Нужен был звук, который накроет всю крепость, заберется в каждую щель и казарму. Глас Левиафана. За этот проект отвечал поручик Дубов, мой игнатовский «охранник». Я долго и нудно впихивал в него знания своего проекта, пока он не уловил основную суть.

— Одну такую штуку, ваше благородие, мы, пожалуй, сладим, — доложил он, рассматривая чертежи. — А вот пять… Где ж нам столько силушки взять, чтобы их раскрутить разом? В упряжку по десять человек на каждую ставить? Так они выдохнутся за минуту, и весь пар в свисток уйдет.

— В упряжку ставить не будем, Дубов. Неэффективно, — ответил я, разворачивая на земле новый эскиз. — Мы заставим их работать коротко, но с полной отдачей. Пусть накапливают силу, а машина потом высвободит ее одним ударом.

Мой план был до гениальности первобытен. В основу каждой из пяти стационарных сирен легло огромное, тяжеленное колесо от разбитого в прошлой кампании двенадцатифунтового орудия. Но чтобы превратить его в чудовищный маховик, одной его массы было мало. По моему приказу плотники обшили колеса дубовыми плахами, кузнецы, надрываясь, стянули их раскаленными обручами, а внутренние полости забили чем попало: свинцовой дробью из негодных патронов, речной галькой, битым чугуном. Приводом служила простейшая система из четырех сосновых рычагов на оси.

Однако первая же попытка раскрутить наспех собранный прототип обернулась катастрофой. Едва набрав скорость, несбалансированный маховик забился в чудовищной вибрации. Дубовая станина затряслась, и через несколько секунд одна из осей с оглушительным треском разлетелась на куски, едва не покалечив солдат.

— Дьявольщина какая-то! — сплюнул Дубов, глядя на обломки. — Ее трясет, как в лихорадке!

— Не дьявольщина, поручик, а физика, — устало ответил я. — Колесо кривое. Центр тяжести гуляет. Придется балансировать.

Я потратил несколько часов, объясняя Дубову и плотникам основы статической балансировки. Процесс был долгим и муторным: подвесив колесо на временной оси, мы давали ему свободно остановиться и тяжелым сверлом выдалбливали лишнее дерево с той стороны, что оказывалась внизу. Но к вечеру первое колесо вращалось ровно, без биений.

Вторая проблема дала о себе знать при следующей пробе: железные втулки, в которых вращалась ось, раскалились докрасна и задымили.

— Горит, ваше благородие! — крикнул один из мастеров. — Еще минута, и заклинит намертво!

— Салом пробовали мазать? — спросил я.

— Пробовали! Горит сало, как в печке!

Нужен был другой материал, и я подумал об олове. Его антифрикционные свойства были бы здесь как нельзя кстати.

— Собирайте по всему лагерю оловянную посуду у офицеров, — приказал я Дубову. — Тарелки, кружки, фляги. Все, что найдете.

— Так ведь бунт будет, господин бригадир! — ужаснулся поручик. — Это ж посягательство на святое!

— Объясни, что это приказ Государя. Для тайного оружия. А для возмещения убытков я выдам расписку. Пусть потом с Меншикова требуют, — усмехнулся я.