Леонид. Время исканий (СИ) - Коллингвуд Виктор

На этих словах я напрягся. Мало ли какую идею Иосиф Виссарионович считает «хорошей»?

— Вы, таварищ Брэжнев, уже поднялись выше простого заведующего сектором. Мы вас часто приглашаем на заседания Палитбюро, где решается судьба страны, а вы даже не член ЦК. Это нэправильно. В харошем механизме каждая дэталь должна занимать свое мэсто.

Он говорил об этом так обыденно, словно рассуждая о досадном, но легко устранимом недостатке в двигателе. Я стоял, вытянувшись в струну, и молчал, понимая, что любое слово будет лишним. Хотя четко помнил прошлое желание Сталина продвинуть меня на этот пост. И чем оно закончилось.

— В следующем году у нас будет съезд партии, — продолжал он, наконец подняв на меня свой тяжелый, пронзительный взгляд. — Семнадцатый съезд. И я бы очень хотел, чтобы вы были избраны кандидатом в члены Центрального Комитета. Без досадных недоразумений и ошибок, что были ранее.

Холодная волна прокатилась по моей спине, но я постарался ни единым мускулом не выдать охватившее меня волнение. Товарищ Сталин тоже запомнил, как в прошлый раз меня «прокатили» с местом кандидата в ЦК партии. Сделали тогда все «красиво», а я еще не знал о подводных камнях и механизмах власти, которые позволяют вот так сбить человека на взлете даже вопреки воле Вождя. И пусть в устах этого человека фраза «я бы очень хотел» в разрезе человеческих судеб была равносильна движению тектонических плит — совершенно неотвратима и неизбежна, но всегда могло найтись свое «но». Максимум, что я тогда получил — кураторство над всеми КБ в стране. С поправкой на то, что заодно и отчитываться я теперь должен был очень многим людям, а не только Сталину и политбюро, если бы был членом ЦК.

— Благодарю за высокое доверие, товарищ Сталин, — ответил я, и голос мой, к собственному удивлению, прозвучал ровно и твердо. — Это огромная честь для меня. Я приложу все силы, чтобы его оправдать.

— Харашо, — сказал он, давая понять, что этот вопрос для него решен. Но я не обманывался. Если и сейчас не удастся попасть хотя бы в списки кандидатов, то нового предложения уже не будет. — А как ваши собственные дела, таварищ Брэжнев? Как живете?

Я на мгновение растерялся. После грозы, только что пронесшейся над головами наркомов, этот бытовой, почти отеческий вопрос казался каким-то… неуместным.

— Спасибо, товарищ Сталин. Все хорошо. Работаю.

Он поднял на меня глаза, и в их желтоватых глубинах не было и следа недавнего гнева. Лишь холодное, внимательное любопытство.

— Я нэ о работе. Где вы живете? В «Лоскутной», кажется?

— Так точно, товарищ Сталин. В Пятом доме Советов — бывшей гостинице «Лоскутная» на Тверской.

Сталин хмыкнул, выпустив облако ароматного дыма.

— Гостиница… Это проходной двор. Так нэ годится. Там ходит кто попало, охрана условная. Это непорядок. Вы слишком ценный специалист, чтобы рисковать головой. Тем более, вы человек, практически, сэмейный…

Я молчал, не понимая, к чему он клонит. Сталин отложил трубку и оперся руками о стол, слегка подавшись вперед.

— Вам нужно переехать. В Дом Советов, где живут наши ответственные работники. Обратитесь в Управление делами ЦК, к товарищу Самсонову.

Он сделал короткую паузу, давая мне время осознать вес сказанного.

— Скажете, что это мое личное поручение. Пусть подберет вам что-то подходящее. И с охраной, и с условиями. Идите, таварищ Брэжнев.

Поблагодарив его, я вышел из кабинета, ощущая на спине его тяжелый взгляд, выделивший меня из всей серой массы аппаратчиков. Такое расположение — очевидный признак того, что мои акции растут. И, одновременно, предлагая новую жилплощадь, меня как бы ставят на особый учет, перемещая в золотую клетку, где проще не только охранять, но и наблюдать.

Я вышел из Кремля и остановился на брусчатке, подставив лицо резкому мартовскому ветру. Он был сырым, пахнущим талым снегом и далекой весной, и этот запах свободного пространства разительно контрастировал с удушающей атмосферой кабинета. Но ветер не мог остудить мой внутренний жар. Меня буквально трясло от возбуждения. Шутка ли — кандидат в члены ЦК! Это, на минуточку, пропуск в святая святых, в тот узкий круг, где не обсуждают решения, а принимают их.

Но слова Сталина, как бы просто они ни звучали, были лишь постановкой задачи. Теперь мне предстояло самостоятельно найти ее решение. Везет тому, кто сам везет. Процедура избрания в ЦК была грандиозным спектаклем, срежиссированным в кремлевских коридорах. Тысячеголовая, но неорганизованная масса делегатов, что съедется со всего Союза, в идеале, должна лишь аплодировать и голосовать. Им вручат аккуратно отпечатанные бюллетени с фамилиями, предварительно утвержденными в недрах аппарата ЦК и Оргбюро. Теоретически любой мог вычеркнуть неугодного кандидата. Но пойти против списка, утвержденного «наверху», решались немногие. Даже при тайном голосовании.

Следовательно, моя задача заключалась не в том, чтобы понравиться делегатам из Архангельска или Ташкента. Мне нужно было сделать так, чтобы моя фамилия не просто попала в этот заветный список, но и не была из него вычеркнута в последний момент по чьей-то ревнивой прихоти, как получилось в прошлый раз. Аппарат был настоящим террариумом, наполненным ядовитыми змеями. Нужно было заручиться если не прямой поддержкой, то хотя бы благосклонным нейтралитетом других тяжеловесов Политбюро — Молотова, Кагановича, Ворошилова. Косой взгляд, слово, брошенное Хозяину с сомнением в моей компетенции — и все в одночасье могло рухнуть. Значит, в ближайший год моя работа должна приносить ощутимую пользу и их наркоматам, помогая решать их проблемы, но делать это нужно тонко, не создавая впечатления, что я лезу в чужой огород, а лишь исполняю волю вождя.

Я медленно шел прочь от Спасских ворот, по раскисшему весеннему снегу, а в моей голове уже выстраивался сложный, многоходовый план. Товарищ Сталин дал мне шанс перепрыгнуть через несколько ступеней на эту головокружительную высоту. Теперь моя задача — удержаться на ней и не сорваться в пропасть. Слишком уж хорошо помнил я из учебников истории, что каждая ступень этой лестницы была скользкой от чужой крови.

Длинный, унылый коридор бывшей гостиницы «Лоскутная», а ныне — «пятого дома Советов» — встретил меня своим привычным казенным запахом — смесью застарелой пыли, сырости и чего-то неуловимо сиротского. Зайдя в нашу комнату, я увидел Лиду. Под тусклым светом лампы она сидела, чуть сгорбившись, и что-то шила — обычное женское занятие в нашем временном, неустроенном быту.

Я тихо подошел сзади и положил ей руки на плечи. Она вздрогнула, игла замерла в ее пальцах.

— Что-то случилось, Лёня? Ты сегодня так-то странно выглядишь.

— Случилось, — я постарался, чтобы голос звучал как можно более спокойно и обыденно. — Только хорошее. Нам, кажется, скоро предстоит переезд!

Она медленно обернулась, и я увидел, как на ее уставшем лице мелькнуло недоверие, а затем — огонек живого, деятельного интереса. Штопка была мгновенно забыта.

— Переезд? Куда? Тебе дали ордер?

— Не совсем. Сказали, ответственному работнику здесь жить небезопасно. Велели обратиться в Управление делами, чтобы подобрали что-то подходящее.

В следующее мгновение моя тихая Лида преобразилась. Нечто подобное происходит с собакой, когда хозяин произносит «гулять». Она вскочила, и в глазах ее зажглась та практичная, земная энергия, которой самому мне так часто не хватало.

— Лёня… Так это же… это же такой шанс! — в восторге выкрикнула она. — Так надо же идти! Сразу идти, пока не передумали! А то потом забудут, закрутятся в делах…

И она заметалась по комнате, говоря так быстро, что я не успевал её слушать.

— Ты же знаешь этих чиновников. Нельзя терять ни минуты! Раз у нас возникла такая возможность — надо тут же ей пользоваться! Завтра же идти и добиваться. И сразу целиться в самое лучшее. Проси квартиру в Доме правительства, на набережной!

Я устало улыбнулся. Это было так похоже на нее — мыслить осязаемыми, земными категориями.