Господин следователь. Книга 11 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Потом нам обоим стало смешно, а я, как старший и мудрый, предложил:

— Иди мириться, чучело-мяучело.

Мы обнялись, покаялись друг перед другом, попросили прощения.

— Про голожопую вырвалось, извини. Вообще, хотел тебя назвать эгоисткой — привезешь в столицу козу, ни с кем не посоветовавшись. Не оценит мой батюшка.

— И ты меня за бесчувственного Буратину прости. Но я подумала, что у Александра Ивановича конюшня во дворе есть. Четыре лошади, конюх при ней обитает, так неужели в ней уголок не выкроить? И кормить бы я ее сама стала. Пойло на кухне приготовить не трудно, а сена хватит.

Анька иной раз такая наивная бывает, хоть плачь.

— Аня, во-первых, конюшня не отца, а хозяина дома, — начал перечислять я. — Родители только этаж снимают, а заодно и за службы во дворе платят. Во-вторых, нужно все-таки разрешение у отца спросить. Иначе он и обидится может, а как обидится, сразу скомандует, чтобы Маньку на рынок отправили, на мясо. Пусть Манька в Череповце до следующего лета живет. Как только что-то решится по моему переводу — тогда и станем думать. С собой ли ее заберем, в надежные руки пристроим, чтобы коза старость на покое встречала.

— Ваня, да кто станет за козой ходить до старости лет? Гимназистки? Походят первое время, а потом им надоест. Сам же говорил, что мода на козочек скоро пройдет.

Уверен, это не то слово. За козой в самом начале ухаживать интересно — как же, миленькая, блеет, молоко дает. Но когда развлечение превращается в каждодневный труд, это уже не развлечение, а работа.

— Есть у меня один вариант, — с таинственным видом сообщил я. — Иван Андреевич Милютин!

— Иван Андреевич? — растерялась сестричка. — Он что, за Манькой ходить станет?

М-да, как хорошо, что череповецкие краеведы не слышат. Городской голова, ухаживающий за козой!

Удержавшись, чтобы не засмеяться, сказал:

— У Ивана Андреевича своя ферма неподалеку от города есть. Не знаю, сколько у него коров, но они с братом планировали две сотни завести, чтобы парижское масло делать. Если добавится коза — никто не заметит.

— А ты, наверное, им что-то интересное подсказал? — сузила Анька глазенки.

— Подсказал, — кивнул я. — Посоветовал, как парижское масло делать. Вначале собирался тебе секрет раскрыть — ну, когда ты планировала маслобойку поставить, но коли ты передумала, так им рецепт и сказал.

— Небось, за просто так тайну раскрыл? — насторожилась сестричка.

Сейчас она меня опять непутевым обзовет. А сама, между прочем, секрет майонеза за просто так своему дядьке раскрыла. Но мне не жалко.

— Почему это за просто так? — возмутился я. — Десять процентов прибыли. Конечно, не сейчас, а когда они хозяйство развернут, масло начнут отправлять.

— Десять? — переспросила Анька. Немного подумав, сказала: — Десять — это еще ничего. Мог бы мне сказать — я бы с них одиннадцать выбила.

В Анькином взгляде читалось — дескать, а ты, братец, небезнадежен.

— Будем считать, что один процент я им уступлю за уход за Манькой. — улыбнулся я. — Кстати, — вспомнил вдруг, — Есть у меня на примете очень надежный человек — правда, уже старенький… Вернее — старенькая.

— Это не та старушка, которая тебе домик по завещанию отписала? — заинтересовалась Анна.

— Подожди-ка, — насторожился я. — А ты откуда про завещание знаешь? Я бы и сам не знал, если бы тетя Нина мне не сказала. Это же тайна.

— Ваня, да какая тут тайна? — хмыкнула Анька. — Ко мне уже ваш нотариус подходил, интересовался — сколько за дом запросим? Ему сына надо женить, дом понадобится.

— А почему к тебе, не ко мне? — перебил я девчонку.

— Ваня, так народ у нас умный, знают, что тебя спрашивать бесполезно. Ты же все равно со мной советоваться пойдешь. Да и боязно тебя напрямую спрашивать — вдруг под суд подведешь?

— Под суд не под суд, но увольнение с волчьим билетом, обеспечено. А что за нотариус?

— Вань, да ты плюнь, — посоветовала Анна. — Ну, подумаешь поинтересовался. Тайну он не раскрыл… Фи.

— Ань, так ты мне уже половину сказала, — усмехнулся я. — В нашем суде три нотариуса. У старшего, титулярного советника Нечкина, две дочери, обе замужем. Остаются двое — Тютрюмов и Глыбин. У Тютрюмова взрослого сына нет, ему лет тридцать, остается только Василий Глыбин.

— Ваня, ты уж сильно-то его не пугай, и со службы не выгоняй, — попросила Аня.

— Со службы выгнать, власти у меня нет, — признался я. Вздохнув, мысленно представил себе разговор с Лентовским. Николай Викентьевич точно, что просто пожурит нотариуса, вот и все.

— Воспитательную беседу составлю. Придется объяснить человеку о существовании тайны завещания. О том, что разглашать сведения, ставшие достоянием нотариуса, можно лишь после открытия наследства.

— Беседу составь. Тем более — знаешь, сколько он за дом предлагал?

— Рублей сто?

— Сто двадцать, — поправила меня Анька. — Но я дом с улицы видела, на вид — крепкий, фундамент каменный. Такой дом рублей двести, а то и двести пятьдесят стоит. Но надо еще изнутри смотреть — не течет ли крыша, нет ли в подполе сырости.

— Аня, пусть Нина Николаевна до ста лет живет, — сказал я. Вспомнив наш разговор со старушкой, улыбнулся: — Она сказала — дескать, если он мне не нужен, дом могу сестре подарить, вместо приданного. Но тебе, как я понимаю, ни дом не нужен, да и двести рублей не деньги.

— Как это — двести рублей не деньги? — возмутилась Анька. — Конечно, я копейки не считаю, как раньше, но двести рублей — это мне в Санкт-Петербурге полгода жить, а если с квартирой бесплатной — так и год.

— Аня, ты думаешь, матушка тебя за стол заставит платить, или ты сама себе платья с блузками покупать станешь? — поинтересовался я.

— А разве нет? — удивилась сестричка. — Квартиру, это ладно, у Ольги Николаевны лишние комнаты есть, не жалко. Но отчего она меня даром станет кормить? А одежды у меня столько, что года на три хватит. Нет, на три не хватит, я еще расту, все мало станет, придется новое прикупать. Ты еще скажи, что твои родители за меня плату за обучение станут вносить?

— Почему бы и нет?

Платить за обучение барышни станет Череповецкая городская дума, но пока она раскачается, пока придут деньги. Проще из своих заплатить.

— Ваня, одно дело, когда мы все вместе с Москву ездили, на твои экзамены. Но теперь-то мне здесь четыре года придется жить. С чего бы твоим родителям кобылу здоровую поить и кормить? И деньги у меня есть, стыдно на чужой шее сидеть.

Вот на кого, а на кобылу Анька точно, не походила. На козлушку — еще туда-сюда, но козлушки — приличные девушки, пусть и с рогами.

— Слушай, сестричка, что-то у тебя с головой не в порядке, — хмыкнул я. — Матушка тебя еще весной воспитанницей стала считать. А воспитанница — почитай, что родня, почти дочь. Скажи-ка, — заинтересовался вдруг я. — Ты ведь с госпожой министершей в переписке была. Вы письма друг дружке писали раз в неделю, не меньше, неужели не обсуждали?

— Н-ну, Ольга Николаевна писала — мол, ни о чем не волнуйся, но мы с ней подробности не обговаривали.

— О чем же вы друг дружке писали? — удивился я. По мне — в письмах нужно обсуждать лишь деловые вопросы.

— Как о чем? В основном, о тебе.

— А о чем там писать? — вытаращился я.

— Так много о чем. Я писала — как Ваня одевается, что кушает, как у него здоровье. Как часто с Леночкой видится. Но лишнего — ты уж мне на слово поверь, не писала.

— А лишнего ничего и не было, — хмыкнул я. — Я чист, аки слеза.

— Да ну? — съехидничала Анна. — А кто преподавательницу гимназии при всем честном народе целовал? Кого я портфелем своим прикрывала, а? Еще о гимназии писала, о девочках, с которыми вместе училась, о наших преподавателях. Еще мы с ней книжки разные обсуждали.

Оказывается, как много можно обсуждать в бумажных письмах. Я бы не додумался.

— И дом еще никому не вредил. Тем более, что если через город железную дорогу проведут, заводик какой-нибудь откроют, так и жилье в стоимости повысится, —подвела Анна итог, потом присовокупила: — А вообще, ты прав. Пусть твоя старушка живет подольше, если ей Маньку можно доверить.