Стылый ветер (СИ) - Алексин Иван

Я, честно говоря, начал уже было надеяться, что так всё до самого мая и протянется, позволив мне без особых хлопот дождаться своих заказов из Устюжны и Англии, приезда Чемоданова с Кавказа, отрядов Романовых из Сибири, стрельцов Жеребцова из Мангазеи. Ну, и войско соответственно к тому времени окончательно обучить и перетянуть на свою сторону.

Потому как сторонников пока ещё не объявившегося на Руси второго самозванца в нём заметно поубавилось. Очень уж больно по их вере всё крепнущая молва о спасении Марины Мнишек ударила. Сама самозванка, наделав изрядного шума в Ростове, исчезла, согласно слухам подавшись в Польшу к своему мужу и тем самым, как это не парадоксально, укрепив веру в народе в том, что царь Дмитрий спасся.

Ну, а как иначе? К кому же тогда Марина, рискуя жизнью через царские заслоны крадётся, если не к «истинному» царю? Самозванца она сразу разоблачит! И то, что Марии Юрьевне сначала бы неплохо свою истинность доказать, никого уже не волнует.

Вот только в моём полку эта логика в обратную сторону сработала. Здесь в гибели бывшей царицы почти никто не сомневался и теперь уже спорили о подлинности самого государя, опираясь на тот же самый аргумент. Зачем ЛжеМарине к истинному царю Дмитрию ехать? Не признает он своей женой самозванку! Но она же едет!

И вот теперь гонец от Грязного. Тревожно.

— Здрав будь, Фёдор Иванович.

У двери, держа в руках шапку, стоит Матвей, один из двух холопов, что с Грязным в Москву «сбежал». Значит, и впрямь, от Грязнова весточка. А то была у меня опаска, что Шуйский убийцу по мою душу послал.

— Чего столбом встал? — нарисовался позади гонца Подопригора. — Проходи.

— И тебе здравствовать, Матвей. Устал с дороги? Садись к столу да мёду выпей, — я подошёл к небольшому бочонку стоящему в углу за печкой, зачерпнул ковшом медовухи, протянул холопу, попутно пояснив Подопригоре: — Я Семёна за Порохнёй позвал. Подождём. Придёт, все вместе и узнаем о том, что Грязной пишет.

— Благодарствую, Фёдор Иванович, — Матвей, приняв ковш, покосился в сторону Якима. Ну да, Подопригора на тот момент, когда Грязной в Москву перебрался, в число моих горячих сторонников не входил. А о важности послания Василий Григорьевич наверняка своего холопа предупредил. Вот и мнётся гонец, не зная как поступить. — Честь великая!

— На Якима не смотри, — решил успокоить я его. — То человек надёжный. Давай письмо.

— А меня ковшом с хмельным мёдом не пожалуешь, государь? — фыркнув, демонстративно сделал акцент на титул сотник. — Да он знает о том, Фёдор Борисович, — махнул он небрежно рукой в сторону остолбеневшего Матвея. — Не умеет Василий язык за зубами держать!

— А ты умеешь?

— Я за каждого, кому доверился, головой ответить готов, — поняв, что угощения от меня не дождётся, Подопригора подошёл к бочонку сам. — А письма при нём нет, — оглянулся он в поисках замены занятому ковшу: — Я бы нашёл.

— То есть ты письмо не привёз⁈

— Не привёз, — подтвердил Матвей. — У господина опаска была, что переймут. Он тебе, Фёдор Иванович, на словах всё передать велел. А чтобы доверия ко мне больше было, Василий Григорьевич велел сказать, что одного из товарищей, что с ним в неволе был и которого басурмане в Истамбуле на кол посадили, Михайлой звали.

Я кивнул, отдавая должное осторожности моего боярина. Ловко придумал. Даже если бы холоп Грязнова решил нас предать, таких подробностей о злоключениях своего господина, он знать не мог.

— Звал, Фёдор? — скрипнул дверью Порохня. — Гонец? — кивнул он на оглянувшегося Матвея.

Доложили уже. Семён и доложил. Всё же в его сотне состоит.

— Гонец. От Грязнова весточку привёз. Ну, давай, говори, Матвей, что тебе Василий Григорьевич передать велел.

— Князь Дмитрий Шуйский из Москвы в поход на тебя, государь, вышел. Войска с ним немного; пять сотен конных стрельцов да с тысячу дворян и детей боярских. Но Василий Шуйский по всем городам, что вокруг Костромы стоят, грамоты воеводам разослал с приказом воинские отряды собирать и на соединение к князю Дмитрию эти отряды посылать. Так что к Костроме царский воевода подойдёт с силой немалой.

— Дождались всё-таки, — я переглянулся со своими соратниками. — Решился всё же Васька. Вот только не понятно, почему именно сейчас решился? У него царевич Пётр из Тулы Москве грозит да князь Мосальский с войском на выручку Болотникову под Калугу идёт. Дай Бог от них отбиться, а он ещё и для борьбы со мной воинские силы дробит. Совсем из ума выжил?

— Силы не велики, раз он с городов отряды собирать решил, — возразил мне Порохня. — Наоборот, после того, как Шуйский нас раздавит, он уже собранное войско против того же Петра перебросить сможет.

— А нас он рассчитывает быстро раздавить, — кивнул я, соглашаясь с доводом воеводы. — Ещё что-то Василий Григорьевич велел передать? —

— Со старцем Иовом беда, — понурил голову Матвей.

— Что с ним случилось⁈

Бывший патриарх был совсем плох, но до лета он всё же должен был дожить.

— Шуйский вновь народу объявил, что царевич Дмитрий в детстве погиб, а престол самозванец по неправде захватил. Вот он и велел в Успенском соборе патриарху Гермогену и старцу Иову молитву за упокой невинно убиенных по приказу самозванца царицы Марии и царя Фёдора прочитать, а москвичам, что изменившим присяге и тем самым это злодеяние допустившим, тот грех отпустить. Потом, вроде собирались батюшку и матушку твоих из срамной могилы вынуть и с почестями в Сергиево-Троицкой лавре захоронить.

— Но не захоронили, — догадался я.

— Так старец Иов, во время молитвы, что Гермоген читать начал, возьми да на весь собор и скажи, что не дело это, по живым панихиду творить. Что, мол жив царь Фёдор и ворогам, что его родителей погубили, сам по заслугам воздаст.

Я аж поёжился, представив, что творилось в соборе после слов бывшего патриарха.

Ах, Иов, Иов! Ну зачем же ты… Тебе и так жить оставалось всего-ничего. Так хоть прожил бы эти дни в спокойствии и почёте. Зачем же было палку в банку с пауками совать?

— Что с Иовом⁈ — заглянул я в глаза гонцу, уже зная ответ.

— Уволокли. Сказали, что обезумел старик! Да только шепоток по Москве пошёл, что по тому и нет Шуйскому в борьбе с вором удачи, что сам вор и не по праву на троне сидит.

Шепоток — это хорошо. Воцарение ЛжеДмитрия тоже с шёпота начиналось. Значит, первые сторонники в Москве у меня появились. И всё же зря Иов с этим заявлением во время богослужения вылез. Рано. Теперь понятно, почему Шуйский взбеленился и на открытую конфронтацию пошёл. У него теперь просто другого выхода нет, кроме как мою голову москвичам предъявить. А я ещё к схватке не готов. Всё что для этого нужно — в пути.

— Что делать будем, Фёдор? — навис надо мной Порохня. — Не отбиться нам от царского войска. Здесь даже в осаду не сядешь.

— А здесь и не нужно, — поднял я на него глаза. — У нас для этого Кострома есть.

— Ну, с Богом, Яким. Как ворота захватишь, Порохня с остальной конницей сразу на подмогу прискачет.

— Захватим, — дыхнул морозным воздухом Подопригора. — Отчего же не захватить? Не ждут там от нас никакой каверзы.

Не ждут. Тут сотник абсолютно прав. Они с Порохнёй за те полтора месяца, что мы под Костромой крепостцу строим, изрядно в городе примелькались. При их появлении охрана у городских ворот уже и сторожиться перестала. Вот и в этот раз три десятка монастырских всадников прискакавших по своим делам в Ипатьевский монастырь, никакого подозрения вызвать не должны. Ну, а там уже люди Подопригоры своё дело знают. Обезоружат по-тихому незадачливых стражей, дождутся подмоги и тут же к детинцу кинутся к князю Мосальскому в гости.

Должно всё получится. Я даже с большим на то основанием на бескровное взятие Костромы рассчитываю. Тут главное начальных людишек сразу врасплох захватить да стрелецкую слободу быстро занять. А там уже и договориться со служивыми людишками попробовать можно.

— То-то, что не ждут, — машинально стряхнул я хлопья падающего снега с лица. — Вы главное детинец с наскоку возьмите. Иначе хлебнём мы потом под его стенами лиха. А мы следом прибежим да стрелецкие дома захватим. Не будут служивые за Ваську Шуйского биться, если их семьи у нас в руках окажутся. Вот и попробуем их на свою сторону перетянуть.