Отрочество (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр"

Душа моя разрывается на части — сил нет, как соскучился по тебе, Мишке, Владимиру Алексеевичу, Марии Ивановне и Наденьке.

Поверишь ли, даже сэр Хвост Трубой снится иногда. Подойдёт этак, боднёт башкой своей лохматой… дескать, скоро ты в Москву прибудешь-то?

Скучаю и по улочкам Московским, вплоть до каждого проулочка трущобного. Звон колокольный, стены Кремля, акающий московский говорок сниться. Бывает, что и гуляю во сне по улочкам, ставших мне роднее родных. Просыпаюсь, и слёзы на глазах.

Рвётся душа моя к вам так, что будь крылат — вот ей-ей, только взмахнул бы крылами, и к вам! Совсем уже скоро сяду на поезд, и отбуду в милую моему сердцу Москву, тотчас по отбытию затосковав по Одессе. Так вот, брат. Сердце навечно пополам.

Знаю уже, что буду видеть во сне Одессу с её набережной и каштанами в цвету, изменчивое и любимое море, Фиру, тётю Песю, Лёвку, Косту и всех-всех-всех, ставших для меня родными и близкими.

Хочется иногда придумать что-нибудь этакое, чтобы махнуть этак крылами, и в Одессе через пару часов. Не знаю пока ещё, как подступиться, но твёрдо уверен — небо будет нашим!

Есть у меня идеи крылатые, Санька! Есть! Но для этого нужна либо всемерная помощь государства, на что я совершенно не рассчитываю, зная безмерно дурное управление, либо деньги. Много денег!»

Шквалистый порыв ветра ударил в окно, заставив задребезжать стекло, за которым, отчаянно размахивая крылами, задом наперёд пролетел обалделый голубь, теряя перья и остатки и без того невеликих мозгов.

— Ма-ам! — раздался восторженный детский голосок, перекрывший шум ветра, — Смотри! Ма-ам…

Не выдержав пронзительного по-кошачьи мамканья, подошёл к окну. Ну да, ожидаемо… Мелкие Кацы, раздобыв где-то кусок драной парусины, подпрыгивали, вцепившись в углы, и пролетали несколько метров, заливисто хохоча.

— Ма-ам!

— Ой вэй! — показалась на пороге мать чумазого семейства, всплёскивая заполошно руками, — Живо домой! У всех дети как дети, на счастье и гордость, а у мине босяки на позор уже сейчас, а не когда подрастут! Домой!

— Ну ма-ам… — дружно, на редкость пронзительными противными голосами.

— Домой! — а голосок! Сразу ясно, што дети родные, и им есть куда расти по противности и пронзительности.

«Погода в Одессе отличная! Лёгкий октябрьский ветерок колышет кровлю домов, мимо пролетают мелкие домашние животные и дети до восьми лет…»

— Егор! — в дверь отчаянно замолотили, — Впусти, пока нас вместе с Кацами не унесло! Откладываю недописанное письмо и спешу к двери.

— Ух! — бесцеремонный Боря Житков, в гимназической фуражке по самые уши, и весь посинело съёжившийся, зябко проскакивает внутрь, — Ну и погодка! Ставь самовар, иначе наша смерть от переохлаждения будет на твоей совести!

Коля Корнейчук, весёлый, болтливый и немножечко стеснительный, трясёт мне руку, после чего начинает морщиться, и громогласно чихает, отвернувшись в сторону, и накрыв платком крупный нос.

— Моё почтение, — Володя-Вольф Жаботинский более сдержан. До этого мы виделись только в редакции, да и то мельком.

Несколько минут спустя мы уже за столом, у горячего самовара, поглядывая в окно на разошедшуюся погоду. Небо заволокло тучами так нешуточно, что пришлось зажечь керосинку, несмотря на раннее совсем время.

С неба начали срываться первые капли, и вот уже поток воды хлещет наискось во все стороны разом, ища малейшую щёлочку. Дико завыл ветер, задребезжали оконные рамы, в комнате резко похолодало.

Не желая разводить огонь во время бури, я поспешил раздать пледы.

— Без церемоний, — повторяю ещё раз, специально для Жаботинского, с которым едва знаком, — все сладости через тётю Песю закупались, так што наверное кошерное. Более или менее. Мы пили чай и говорили о пустяках, глядя на разбушевавшуюся непогоду.

Чуть погодя Вольф оттаял, и начал интересно рассказывать о Швейцарии и Италии, где он подвизается корреспондентом «Одесского листка», сотрудничая так же с «Одесскими новостями» и рядом других изданий. Рассказчик он отличный, информацию подаёт ярко, выпукло и чаще всего ёмко.

Он старше нас всех, но не особо задаётся. Командные нотки проскакивают, но скорее рефлекторно, без попыток игры в вожака стаи.

Коля постоянно перебивает его, и в один момент Вольф не выдерживает, затыкая его выпечкой. И смеётся! Оттаял, значица, совсем другой человек стал.

— Вот так вшегда, — вкусно прочавкал Коля, — шлова не даёт шкашать!

— Шкашать! — передразнил его Жаботинский, став вдруг из серьёзного корреспондента молодым совсем парнем, озорным и весёлым, — Прожуй сперва, сказитель!

— С детского сада знакомы, — прожевав, и тут же потянувшись за новой булочкой, пожаловался Коля, — и поверишь ли, тогда уже тираном был! Самым старшим в нашей группе был, и с тех пор и привык командовать.

— Никак греческий? — перескочил он с темы, заметив учебник новогреческого с закладками, — Учишь?

— Угу, — и хвастаюсь, — ещё и турецкий! Вцепился бульдогом, по четыре часа в день занимаюсь.

— Не слишком? — Коля не из первых учеников, и его такое рвение немножечко пугает.

— А как ещё? Либо несколько лет без особо толка, либо почти што полное погружение, и месяца через три ты уже начинаешь говорить. Пусть на уровне «моя твоя», но и то. Газеты читаю, ну и с носителями языка. А куда деваться? Мне ж Синод дорогу к знаниям перекрыл, а со знанием языков не репортёром или учителем, так хоть в конторке припортовой пристроиться можно.

Коля, которому и была адресована эта подача [42], хмыкнул задумчиво, но отвечать не стал. Буря прошла, как и не было, на небо выкатилось умытое холодной водой яркое солнце, а по улицам Молдаванки потекли ручьи грязной воды. Вездесущая детвора, воображая себя путешественниками и отважными моряками, с незамутнённым энтузиазмом детства принялась осваивать водные просторы, пуская самодельные кораблики.

Выбравшись с Молдаванки, троица друзей закатала штанины обратно. Жаботинский вскоре окликнул извозчика, покинув компанию.

Корнейчук и Житков, никуда не торопящиеся, побрели неторопливо по умытым одесским улочкам.

— Знаешь, — сказал Борис, повернувшись к другу, — я сегодня впервые позавидовал. Мальчишка ещё совсем…

Коля не отозвался, только вздохнув в ответ.

— Знаешь, — сказал наконец он после долгого молчания, — я думаю, что некоторым просто дано. От Бога, или от природы, уж не знаю. А есть… просто.

— Хочется думать, — незамедлительно ответил Житков, — что мы — не просто.

— Хочется, — эхом отозвался Корнейчук, — и знаешь? Давай не будем просто!

Крепкое рукопожатие скрепило договор, и почти тут же Николай заулыбался.

— Я вот представил, что лет через сколько-то кто-нибудь скажет о нас — завидую я им! Столько успели! Представляешь?

— Не очень, — честно признался Борис, улыбаясь во весь рот.

— Вот и я — не очень! — засмеялся друг, — Но ведь даже великие делали когда-то первые шаги!

— Пошли, — развеселившийся Борис пихнул его в плечо, — великий!

Вылетев за ворота Училища стайкой воробьёв, мальчишки постояли недолго вместе, почирикали, да и фр-р! Упорхнули. Разлетелись по сторонам.

Воротившись домой, Санька помылся, поел, но мыслями всё время возвращался к произошедшему. Показалось? Или как тогда, в Одессе?

Решительно открыв альбом, он карандашом начал набрасывать лицо преследователя.

«— Может быть преследователя» — поправил он себя мысленно, — «а может просто, паранойя» Анфас, профиль левый, правый… Шаржировано подчеркнуть какую-либо особенность внешности или поведения.

Одного, потом второго, третьего. Одни и те же люди. В определённое время, в определённых местах. Меняются иногда, меняется одежда. Так? Не так? Посмотрим…

Неделю спустя Санька твёрдо уверился — не показалось. Намётанный художницкий глаз видит многое, да и кое-какие уроки опекуна оказались к месту. Не то штобы он сильно интересовался сыщицкими темами, но нахватался. А как не нахвататься, с таким-то окружением?!