Троецарствие (СИ) - Алексин Иван

Но с Коломной я, пока, повременю. Прогнать от стен города отряд Сапеги — дело не хитрое. После разгрома под Вязьмой, литовский магнат так и не оправился, не сумев набрать большое войско. И, в отличие от прошлой истории, когда они с Ружинским «по-братски» разделили между собой Русское государство, поделив его территорию на сферы влияния, в этой Сапеге пришлось пойти под руку тушинского гетмана. Соответственно, и знаменитой осады Троицко-Сергиево монастыря теперь ожидать не приходится. У Сапеги еле сил на осаду Коломны хватило, а Лисовский и вовсе, набрав в свой отряд несколько сотен плохо вооружённой голытьбы, в сторону Пскова ушёл, попутно едва не захватив наскоком Ржев.

Ладно. Туда ему и дорога. Мне здесь гораздо спокойнее будет. А псковичи с этаким союзником ещё не раз пожалеют, что сторону второго самозванца выбрали. Другое дело, что этот мясник много бед в новгородских, тверских и смоленских землях наделать может. Я уже Куракину, Хрипунову и Шеину о том отписал, посоветовав настороже быть.

Так вот, снимать осаду с Коломны, я смысла не видел. Всё равно мне город ворота не откроет. Там сейчас Пожарский обороной руководит, а он с жителями города так условился: «Кто в Москве сидит, того и руку держим». Так что, прикажите мне потом самому город штурмовать? Ну уж нет! Пусть лучше Сапега в стены Коломны лбом бьётся. Тем более, что у литовского полководца с собой и пушек почти нет. А я, тем временем, если получится, в Москву войду да Ваську Шуйского с трона сковырну. Тогда и о Коломне вспомнить можно будет, и Пожарский сам мне поклонится.

— Нет, то не дело, Давид Михайлович. Свой стольный город я жечь не буду. А штурмом Москву брать, половину войска под стенами положим. Ставь пушки напротив Сретенских ворот, Гаврила Иванович, — приказал я Мизинцу, — А ты Севастьян, — нашёл я глазами Шило, — людишек своих в охранение к пушкарям поставь. Бог даст, пробьём в воротах брешь, — перекрестился я, — тогда и на штурм идти можно!

— В ворота из пушек бить, толку не будет, — насупился пушкарский голова. — Наверняка их москвичи укрепили. Лучше в стене попробовать брешь сделать, государь. Дерево супротив ядер долго не устоит. Я уже и место приметил.

— Делай, как сказано! — включил я режим «самодура».- Скоро ещё из Ярославля пушки подвезут. Их тоже к делу пристроишь. А мы пока к Коломне сходим. А там, может, и к Ляпунову в гости заглянем.

— Государь, — побагровел Жеребцов. Было заметно, что большой воевода еле сдерживается, чтобы мне не нагрубить. — Нельзя нам войско дробить. А если гетман Ружинский на сражение решиться?

— Не решится, — беспечно отмахнулся я от довода воеводы. — Да и мы быстро обернёмся. Здесь полки Кривоноса и Шило останутся да стрельцы, что с собой Давид Михайлович привёл. Ты, Иван, — кивнул я Колтовскому за воеводу остаёшься. Остальным готовить свои отряды к походу. Жду тебя вечером с докладом, Давид. Заодно и обсудим, как действовать под Коломной будем.

И развернул коня, оставив недовольного моим решением воеводу, молча негодовать за спиной. Вот только уехать далеко я не успел, заметив скачущего во весь опор Тараску.

— Государь!

Я замер, прожигая взглядом друга. Сердце пропустило удар. Явно случилось то-то очень серьёзное, раз тысячник, вместо того, чтобы послать ко мне гонца, сам с вестью прискакал.

— Что случилось, Тараско? Ружинский на нас в поход выступил или Ляпунов к Москве подходит?

— Что ты, Фёдор Борисович, — замахал руками Тараско. — Гонец к тебе из Тушино прискакал.

— Из Тушино?

Я сначала даже своим ушам не поверил. Очень уж дико новость прозвучала. Ну, кто может мне из ставки вора гонца прислать? Не сам же царик⁈ Ружинскому со мной тоже договариваться не о чем. Его вполне устраивает царь-марионетка, от имени которого можно грабить окрестности. Филарет, после ярославского покушения на меня, тоже ни на какие контакты не пойдёт. А больше там и нет никого настолько влиятельного, чтобы так Тараску взволновать.

— Из Тушино, — подтвердил тот, переводя дух. — Мы этого шляхтича у крестьян в деревеньке отбили. Они для него уже и петельку на сук закинули. Да только он, нас увидев, закричал, что гонцом к тебе, государь из Тушино послан. И что Янис тебе, Фёдор Борисович, поклон передаёт!

— Янис⁈

Я тупо уставился на Тараску, не веря своим ушам. Пропавшего два с половиной года назад литвина, я уже мысленно давно похоронил. Всё-таки я уже полтора года как объявился; искать не нужно. Был бы жив, давно уже приехал.

— Янис! — оскалился в счастливой улыбке мой друг. — Вот и послание, что у гонца забрал, привёз.

Забираю, кривя губы, протянутый свиток, мысленно кляну так не вовремя появившегося друга. Он же мне всю игру своим появлением поломал! Я тут, понимаешь, стараюсь, изображая перед Шило недалёкого правителя, внушаю предателю, что в ближайшее время Москве с моей стороны ничего не грозит. А тут Тараско так не вовремя нарисовался! Понятно же, что теперь весть о каком-то таинственном Янисе, что из Тушино самому Федьке Годунову весточки шлёт, до Шуйского дойдёт. А там, глядишь, и в самом Тушино о том, узнают. И хотя имя «Янис» среди литвинов довольно распространено, рисковать разоблачением своего друга, я не хочу. А, значит, и моя деза о предстоящем походе к Коломне, теперь может не сработать.

— Готовьте войско к походу, воеводы. Завтра выступаем. — Тараско, Порохня. Яким, Севастьян, следуйте за мной. Обсудить кое-что нужно.

До поместья одного из дворян, выбранного мной в качестве царской резиденции, добрались довольно быстро. Я соскочил с коня, проигнорировав подбежавшего было конюха, не спеша направился к дому, оглянувшись на пристроившегося рядом Никифора.

— Как в сени войдём, Севастьяна вяжите.

Никифор отлип, поравнявшись с остальными рындами. Я вошёл в дом, кивнул на лавку, не обращая внимания на возню за дверью, своим ближникам.

— Садитесь.

Сломав печать, читаю, с трудом сдерживая удивление.

— С Севастьяном, что? — кивает на дверь Порохня.

— Послух Шуйского.

— Понятно. А Янис как?

— А жив, друже! — улыбаюсь я. — При Маринке, что государыней себя величает, начальным человеком над рындами состоит.

— Ишь ты! — поднимается с лавки Подопригора. — Это, выходит, он нам её схватить может помочь⁈

— Нет, — покачал я головой. — Мне сама Маринка мне челом бьёт да в своих грехах кается. Принудили её на воровство пойти. Филарет принудил. А сама воровская царица готова передо мой голову склонить, да вора, что царём Дмитрием себя величает, перед людом московским изобличить. А Янис, в том, что обмана в тех обещаниях нет, свою поруку даёт.

— Понятно, — покачал головой Порохня. — Янис, за кого попало, поруку держать не будет.

— А если обманули его? — засомневался Яким.

— А нам что с того? — пожал я плечами. — Я всему, что мне из Тушино сообщат, верить не собираюсь. Присмотреться нужно. Но если самозванная царица, и вправду, ко мне мыслит, пользы с того мы много поиметь можем. Я о том Янису отпишу. И милость свою воровке пообещаю. А, покуда, с Севастьяном переговорим.

— Государь! Чем прогневал тебя, не ведаю!

— Так уж и не ведаешь, Севушка? А кто Димке Шуйскому о моём походе сообщил? Ляпунову, опять же, весточка о моём походе на Рязань, пришла. Или ты мне опять солгать собрался, Севушка? Так о том походе на Рязань, я больше никому не говорил. Один ты и знал. А Ляпунов сразу к осаде готовится начал!

Шило сразу скис, угрюмо склонив голову.

— Глотку ему вырвать! — шагнул к Шило Подопригора. — Дозволь, государь.

— Подожди, Яким, — остановил я жестом Подопригору. — Казнить вора мы завсегда успеем! Предал почему? — прожёг я взглядом Шило. — Мы же с тобой с самого Ельца вместе шли. Я тебя до воеводы поднял! Дворянство дал!

— Всё так, государь, — мрачно кивнул Шило. — вывел ты меня из грязи в начального человека. То честь великая! А только, схватили всю мою семью да в Москву свезли. Стар я уже! Зачем мне та честь, коли передать будет некому?