Инженер Петра Великого 2 (СИ) - Гросов Виктор

Лыков судорожно сглотнул и вскинул на меня глаза.

— Какое такое предложение, Петр Алексеич, ваше благородие? Неужто…

— Я знаю, Игнат Семеныч, что вы человек… хм… весьма предприимчивый, — я старался подбирать слова, чтобы не спугнуть его раньше времени. — И связи у вас имеются обширные, и сноровка деловая, коммерческая жилка, так сказать. Так вот, если вы, глубокоуважаемый Игнат Семеныч, направите всю свою недюжинную предприимчивость в нужное, богоугодное русло, на пользу общему делу, а не только своему собственному бездонному карману… Если вы обеспечите мой новый завод, детище мое выстраданное, всем необходимым, да так, чтобы комар носа не подточил, — исключительно качественными материалами, точно в срок, и без всяких там проволочек и отговорок… То я, со своей стороны, обязуюсь замолвить за вас словечко перед кем надо. Поручиться, так сказать, своей честью офицерской. Объяснить, что вы человек для государства ценный, для дела нашего общего крайне нужный, и что ошибка ваша предыдущая — не от злого какого умысла или предательства, а от… ну, скажем так, от несовершенства самой системы нашей хозяйственной, которая порой и честного человека на кривую дорожку толкает.

Лыков слушал, затаив дыхание, не смея шелохнуться. Надежда в его глазах росла с каждым моим словом.

— И более того, Игнат Семеныч, — я решил дожать его окончательно. — Если вы будете работать честно, на совесть, и эффективно, то и для вас найдется теплое местечко на моем новом заводе. С хорошим жалованием, не хуже прежнего.

Он лихорадочно взвешивал все «за» и «против», оценивал риски, прикидывал выгоды. С одной стороны — почти неминуемая расправа, дыба, каторга, позор на всю оставшуюся жизнь. С другой — неожиданный шанс спасти свою драгоценную шкуру и устроиться на тепленькое местечко, да еще и под крылом у человека, которого, как он уже наверняка понял, сам Государь привечает и которому многое дозволено. Выбор, как мне казалось, был очевиден.

— П-петр Алексеич… Ваше б-благородие… — пролепетал он наконец, и голос его дрожал так, что слова едва можно было разобрать. — Д-да я ж… Я ж все, что прикажете… Я ж горы для вас сверну… Только… только спасите, батюшка, не дайте пропасть зазря… Семья ведь, детки малые…

— Горы сворачивать пока не надо, Игнат Семеныч, — усмехнулся я. — Вы просто делайте свое дело. Хорошо делайте, на совесть. А я свое слово сдержу, будьте покойны. Но учтите — это ваш последний шанс. Как говорится, или пан, или пропал. Обманете меня хоть в малости, попытаетесь снова за старое взяться — пеняйте на себя. Тогда уж я точно ничем помочь не смогу. И никто не сможет, уж поверьте. Понятно излагаю?

— Понятно, Петр Алексеич! Как есть понятно, ваше благородие! — Лыков вскочил и чуть ли не в ноги мне бросился, пытаясь поймать мою руку для поцелуя. — Век буду помнить доброту вашу неизреченную! Не подведу! Зуб даю!

На следующий день я переговорил с Яковом Вилимовичем Брюсом. Изложил ему свою авантюрную идею насчет Лыкова. Граф сначала нахмурился, выслушал меня молча, не перебивая, потом долго сидел, барабаня пальцами по резной крышке своего массивного дубового стола.

— Хитро придумано, Смирнов, ничего не скажешь, — произнес он задумчиво глядя куда-то в окно. — Рискованно, весьма рискованно. Но… рациональное зерно в этом предложении, несомненно, есть. Этот Лыков, хоть и шельма еще та, продувная бестия, но дело снабженческое, знает досконально. И если его прыть, да в мирных целях… Да, пожалуй, стоит попробовать. Резкий арест его действительно может создать нам серьезные проблемы со снабжением, а это сейчас смерти подобно. А так… мы получаем и нужного специалиста под свой контроль, и, возможно, ценного добытчика сведений о тех темных делишках, что творятся в верхах, и о тех, кто его, дурака, использовал в своих грязных играх. Хорошо. Я дам команду своим людям пока его не трогать, приостановить дело. Но вы, Петр Алексеич, — тут Брюс посмотрел на меня очень серьезно, — берете его под свою личную ответственность. И если он хоть на йоту отступит от наших с вами договоренностей, если снова попытается запустить лапу в казну…

— Я все понимаю, Яков Вилимович, — твердо ответил я. — Всю меру ответственности за этого… кадра… осознаю. Не подведу.

Так Игнат Семеныч Лыков, вчерашний вор и казнокрад, стал моим… ну, не то чтобы верным союзником, до этого было еще далеко, но весьма полезным и, как ни странно, на удивление преданным помощником. Страх перед неминуемой расправой, искренняя благодарность за неожиданное спасение и, конечно же, перспектива легального и весьма неплохого заработка сделали свое дело. Он действительно начал работать на совесть, как никогда прежде.

Дефицитные материалы доставались как по волшебству, словно из-под земли, поставки шли точно в срок, качество — почти безупречное, комар носа не подточит. Он даже начал сам проявлять инициативу, предлагать какие-то рационализаторские идеи по части логистики и складского хранения. Я держал его на коротком поводке и постоянно контролировал каждый его шаг, не особо доверяя этому прожженному типу. Но лед, кажется, тронулся. И я в очередной раз убедился, что даже в самом, казалось бы, пропащем человеке можно найти что-то хорошее, если правильно к нему подойти, найти нужные рычаги. Или, по крайней мере, заставить его работать на благо общего дела, пусть и из сугубо корыстных, шкурных побуждений.

Главное — результат. А результат, как говорится, был налицо, и это не могло не радовать.

Глава 17

Пока мой новоявленный «исправившийся» снабженец, крутился как уж на сковороде, доставая дефицит и налаживая поставки, я тоже времени не терял. Стройка «образцового завода» шла своим чередом, помимо таких глобальных проектов, как литейные печи или водяное колесо, которые отнимали львиную долю внимания, я старался не забывать и о мелочах. Из таких вот, казалось бы, незначительных «мелочей» и складывается общая эффективность, производительность труда и, в конечном итоге, качество продукции. Да и солдатский, и рабочий быт — это не пустяк какой-нибудь, от него и настроение зависит, и здоровье, и, что немаловажно, желание работать.

Насмотрелся я на то, как люди надрываются, таская тяжести на своем горбу, ковыряя мерзлую землю допотопным инструментом. В моем времени за такую «организацию» труда любого прораба или начальника участка выгнали с волчьим билетом, а еще и под суд отдали бы за нарушение всех мыслимых и немыслимых норм. Здесь же — это была суровая норма жизни. Солдат или колодник — существо бесправное, почти что говорящее орудие, его не жалко. А мне вот, представьте себе, жалко было. И не из одного лишь человеколюбия, хотя и оно, чего уж там, присутствовало, а из чистого, холодного прагматизма. Уставший, голодный, больной, озлобленный на весь белый свет работник — это никудышный работник. Он и сделает вполовину меньше, чем мог бы, и брака нагонит столько, что потом не расхлебаешь, да еще и, чего доброго, бунт какой-нибудь на пустом месте учинит от полной безысходности и отчаяния.

А мне это надо? Нет!

Так что я взялся за так называемую «малую механизацию» и, параллельно, за улучшение бытовых условий. Начал с самого простого, с того, что лежало на поверхности, — с шанцевого инструмента. Я сел, прикинул, набросал эскизик. Ничего сверхъестественного, никакой высшей математики: лезвие — из хорошей, упругой стали (Тимофей уже наловчился такую делать для пружин к фузейным замкам), чуть вогнутое, для удобства, с хорошо заостренным рабочим краем. Черенок — из легкого, но прочного дерева, хорошо оструганный и подогнанный, с удобным Т-образным хватом на конце. Получилась в итоге легкая, на удивление прочная и, как тогда говаривали, «ухватистая» саперная лопатка. Первую партию, штук двадцать, мы с Тимофеем и моими ребятами-учениками смастерили сами, в кузне и столярке, в качестве наглядного образца (как потом я узнал, цена за это изделие была чуть ли не с четверть фузеи). А потом я отнес чертежи и готовые образцы полковнику Шлаттеру, с подробным описанием, как и из чего их делать, и с экономическим обоснованием, не поленился. Объяснил ему на пальцах, что такие вот «улучшенные» лопатки солдатам в поле пригодятся, редуты строить, на любых строительных работах производительность труда повысят в разы, а то и на порядок. Шлаттер, поворчал для порядка, мол, «опять этот Смирнов со своими прожектами», но идею одобрил — экономия казенных сил и средств ему, как рачительному хозяину (хоть и себе на уме), тоже была не чужда (и это несмотря на огромную цену — наверное Государь дал особое указание на мои хотелки, иначе не могу объяснить). И вскоре на Охте, а потом, я слышал, и на других казенных стройках, появились мои «смирновские» лопатки. Мелочь, казалось бы, пустяк, а сколько сил и времени человеческого она сэкономила — уму непостижимо!