Подпольная империя (СИ) - Ромов Дмитрий

Выглядит он действительно сонным.

— Дядь Ген, завтра работаем.

— Как это? — сон вмиг слетает, и он заметно напрягается. — Ты чего творишь? Это, по-твоему, заранее? Я же тебе велел загодя сообщить! Не знаю ничего! Как я тебе успею?!

— Дядя Гена, ты не ори зря, лучше подумай. По-другому не получается. Нужно завтра, но вечерком, аккуратно, точечно, чётко. Завтра, кстати, дискотека должна быть, если я правильно помню. Наверняка опять туда попрутся, вот там их и накрыть бы. Я и Баранчика туда же запущу, чтобы шухеру побольше было.

— Не знаю, — чешет в затылке Рыбкин. — Придётся подмазывать.

— Подмазывать, чтобы заставить выполнять свои обязанности? Серьёзно?

— Ускорение, как-никак. Требуется стимул.

— Блин, а кому, тебе или парням?

— Всем нужен, — разводит он руками. — Давай по соточке. Мне и ещё там двоим. Всего четыреста.

— Тебе двести что ли? — хмурюсь я.

— Умный ты пацан, — ржёт он. — Вот чем тебе дочь моя не угодила? Хорошая ж девка, ладная, трудолюбивая, вон любит тебя дурака… Ну, не дурака, конечно… Стал бы зятем моим, мы б с тобой такие дела крутили.

— Дядь Ген, о ней же беспокоюсь. Сам посуди.

— Ай, да ну тебя, — машет он рукой. — Давай премию, в общем. Или жди неделю, пока машина правосудия пары наберёт и на крейсерскую скорость выйдет.

Я выдаю восемь бумажек по пятьдесят.

— Вот! — с торжеством в голосе восклицает Рыбкин. — Я всегда говорил, что наша страна лучшая в мире. Ну, где ещё обычный комсорг с заштатной швейной фабрики спокойно носит при себе четыреста рублей. Или сколько там у тебя?

— Ни в одной стране мира, кроме нашей, рублей не водится, — усмехаюсь я. — Дядь Ген, я на тебя, как на самого себя надеюсь, ясно? Не уйди в загул раньше времени.

— Дурак ты, — беззлобно говорит он. — Какой загул! Это я дочке на приданное коплю.

Утром на фабрике всё идёт нормально. Руководство успокоилось, “Комсомольский Прожектор” гордится своей работой, Баранов не появляется, изучая материалы. Думаю, на спокойствие директора больше повлиял разговор с Куренковым, чем со мной, но это и не важно. Важен, в конце концов, результат.

В обеденный перерыв я убегаю встретиться с Юркой Ширяевым. И с тренером. Сначала с Юркой, потом со Скачковым. Юрка, ясное дело, не просто готов к приключениям, он их хочет всем сердцем. Ему не терпится испытать свои умения на практике, в полевых условиях, чтобы по-настоящему, без придуривания.

А вот со Скачковым разговор складывается непростой.

— То есть ты теперь вершитель судеб, надо полагать? — крепко хмурится он. — А ты знаешь, что значит человеку шею свернуть? Нет, не в теории, а на практике. Или, допустим, позвоночник щёлкнуть, чтобы он, если выживет, инвалидом остался на всю жизнь… А вот я-то знаю.

Я вообще-то тоже знаю, только распространяться на эту тему не могу по понятным причинам. Да и не желаю. Не могу и не хочу.

— Ты говоришь, они бандиты, да? Ну а мы-то в таком случае кто? Палачи? Рука возмездия? И кто нас на эту роль назначил? Мы сами?

— Конечно, мы сами, а ещё несовершенство мира, — развожу я руками, — и безнаказанность тех, о ком все знают, что они бандосы, да только сделать ничего не могут или не хотят.

— Языком чесать ты горазд…

— Не только, — пожимаю я плечам. — Не только языком чесать, но и действовать. Хочу своими собственными руками пользу родной стране принести. А вы?

— Все хотят, да вот только не все блатных истребляют.

— А вот, по-моему, сделать мир чище — хороша идея.

— Ладно, кривится он. Я ещё подумаю.

Некогда думать-то, но он упрямый, так что пусть. В крайнем случае, без него повеселимся.

Вечер у меня выдаётся свободным. В коем-то веке я торчу дома. Вдруг накатывает желание, и я беру в руки гитару. Я жду звонка от Рыбкина и не могу дождаться. Время тянется очень медленно. Я то и дело поглядываю на круглые настенные часы, но стрелки меня не радуют, ни большая, ни маленькая.

Я тренькаю, бью по струнам, пытаясь вспомнить студенческие годы. Родители умиляются, что я наконец вспомнил об их подарке, а я не знаю, как им сказать, что мне предложили очень хорошую комнату в общаге, и я принял это предложение.

В общем, я тоже как Шерлок Холмс. Цвет пыхает табачным дымом, а я играю почти фуги Баха и почти на скрипке.

Наконец, раздаётся звонок. Я отбрасываю гитару и подлетаю к телефону:

— Алло!

— Это я, — сообщает голос Рыбкина.

— Здорово, дядя Гена. Ну что там слышно?

— Да что… Взяли четверых, но так, мелкую сошку. А вот Фриц твой на дискотеку не пришёл.

— А дома? Дома его ждут?

— Ждут пока, но как долго ещё будут ждать, я не знаю…

А вот это не очень хорошо, совсем даже нехорошо…

— Ладно, — говорю я. — подождём ещё. Как будет информация, сразу дай знать.

— Дам, — соглашается он, но как-то без энтузиазма.

Блин… По большому счёту, отсутствие Фрица ничего не меняет, но мне хотелось сделать всё красиво и окончательно закрыть с ним вопрос. Ладно, подождём, может он ещё проявится…

— Радж, пойдём погуляем.

Пёс уже не может дождаться, когда я закончу с музыкой и вспомню о нём. Услышав любимое слово, он начинает суетиться и бегать по кругу, громко фыркать и цокать когтями. Мы выходим во двор. Темнеет у нас поздно, но сегодня небо затянуто тучами, поэтому кажется, что уже глубокая ночь.

Воздух тёплый, напоенный сладкими запахами цветущих яблонь, сирени, клейких тополиных почек и черёмухи. Радж самозабвенно носится, обнюхивает столбы, углы, пни и деревья. Я неспешно шагаю, раздумывая о завтрашнем дне.

Мы идём по нашему обычному маршруту. Проходим через двор, заходим за соседний дом, и двигаемся мимо детского сада. Место здесь глухое, прохожих практически не бывает, так что если бы я планировал засаду, то выбрал бы именно это место.

Вот и эти ребята, судя по всему, именно поэтому толкутся здесь — поджидают свою добычу, то есть меня. Вернее, они не толкутся, а появляются будто ниоткуда. Трое спереди и двое сзади.

— Здорово, Бро, — говорит один из них.

— Фриц, ты что ли? — спрашиваю я. — Вот ты где, а мы-то тебя ищем, лбы порасшибали.

Он достаёт что-то из-под куртки, длинное и чёрное, разумеется. Я слышу щелчок.

— Это обрез, — театрально произносит Фриц. — Так что не дёргайся.

19. Любой план можно доработать

— Блин, ну ты чудило — восклицаю я.

У меня даже адреналин не вырабатывается, и я действительно просто пытаюсь понять, чего он хочет.

— И что тебе надо, человек с ружьём, обрезанным?

— Я тебе сейчас башку отстрелю, — пафосно заявляет он.

— Капец. А попадёшь в темноте? И, кстати, ты у хозяина своего спросил разрешение?

— У меня нет хозяина, это ты, как пёс ждёшь, когда тебя за поводок дёрнут.

— А что же тогда Парашютист тебя чихвостил и в хвост, и в гриву давеча? Это типа товарищеские отношения у вас? Ну ладно, прости, как скажешь. Значит, ты поджидал меня со своими скудоумными дружками, чтобы отстрелить голову из обреза. Я правильно тебя понял? Ты поправь, если я неправ.

— Ты, сука, мне заплатишь, ты понял?

— За что? За то, что в жопу тебе…

Я не успеваю ответить, потому что сзади мне довольно сильно пинают под колени. Вот же сволочи. Ноги, естественно, подгибаются и меня тут же обрушивают вниз, ставят на колени, на голову ложится рука и тут же грубо и весьма болезненно в лоб втыкается обрез двустволки.

— Проси прощения, — требует Фриц. — Я видел, как ты перед Парашютистом пресмыкался, чмо.

— Не понял, за то, что якобы пресмыкался перед Фрицем?

В лоб прилетает ощутимый тычок.

— Не за это, — цедит Фриц. — Ты сам знаешь.

— Всё-таки за жопу?

В этот момент я обращаю внимание на звук учащённого дыхания, соскальзывающего в тихий угрожающий рык. Совсем близко.

— Ты чё сука, — начинает Фриц, но я, на самом деле, не интересуюсь тем, что он собирается сказать.

Я перехватываю рукой ствол и, чуть отведя, убираю из-под него голову. Очень быстро, разумеется, молниеносно, в режиме мухи. Одновременно с этим, я бросаю короткое слово: