Клеткоголовый только этот… Непонятная дикая карта, джокер из преисподней, что он выкинет — не ясно. Но я сегодня с утра уже разжился отличным крупнокалиберным пулеметом. Так что никто не скажет, что пришел с двуручным ножиком на стрелку с пистолетами.
— Степка! — бросил я, не оборачиваясь. Знаю, что он как всегда где-то рядом за моей спиной. Да и Вака тоже, как и положено верным оруженосцам. — Степка! Заводи машину! Пулемет в кузов. Поедем поглядим, кто тут с утра наших сограждан вешает и по какому праву он это собрался делать — спросим тоже. А вы, добрые люди расходитесь, я займусь этим делом.
— Александр! Милостивец! — завыли люди.
Еле отбился от них.
Офицеру поручил, как погрузят пулемет, расставлять посты как было уговорено и ждать вестей из Дворца.
Остальную мою честную компанию погрузил в машину, только оставив Ангелину с княжной. Ангелина поупиралась, конечно, но согласилась в конце-концов.
А еще пока прощался с княжной откуда-то из недр квартиры выбрался сонный Нанатолий и привычно взобрался мне на плечо, уселся там пушистым эполетом, мол, я с тобой еду, и не сдвинешь ты меня отсюда никак. Пришлось взять.
Вот так, вооружившись до зубов, грозно качая стволом пулемета, мы выдвинулись к месту экзекуции.
Глава 80
Поднимите пьяниц повыше, пусть просушаться, падлы, получше!
То, что я завëл себе пулемет, вовсе не означало, что я сейчас вылечу на площадь, где проводили экзекуцию, этак с развороту в махновском стиле, поливая все и вся презрением и пулеметными очередями.
Нет, я поступил иначе. Машину оставил чуть в отдалении, там, где начиналась толпа, окружавшая виселицу в центре площади. Пулемет накрыл брезентом, а сам, скрыв дробовик на бедре под полой стильной красной шинели, пошел вперед, в стиле Морфеуса раздвигая народ плечами и надменным взглядом. Никто не посмел встать у меня на пути.
Пара стволов с картечью — это плюс тыща к харизме, и убедительности, я, как практикующий переговорщик — заверяю.
А занятный у Гвардии герб на флаге, поднят над висилицей, на зеленом фоне золотой перевернутый ножкой вверх бокал. Мол, баста карапузики, этим не наливать. Так сказать в противоположность моему гербу, где змеюка капает яд сокровенного знания в золотой бокал полный до краев. На красном поле, естественно, цвет вина и крови…
Я добрался до окруженного толпой павильончика с кофе — ну, правильно, там вешают, а тут мокко закипает, все удовольствия в одной джезве… Прошел бы мимо, но задержался, заметив внутри гвардейца, замахнувшего стакан кофейного напитка залпом пристойного стопке горькой настойки. Гвардеец зажмурился преодолевая бодрящую горечь, крякнул и пошел вон.
— А деньги? — удивилась официантка, когда этот блестящий гвардеец, испив кофею, покинул кофейню, направившись обратно к виселице.
— Гвардия денег не берëт, — усмехнулся этот козырной валет, сверкнув позолоченными клыками. О! А я и думаю, что за знакомая ухмылка? Маска, я вас знаю!
Пристроившись следом за ним, я, не привлекая внимания, приблизился вплотную к подножию виселицы.
Народ, который гвардейцы уже расставили под шестью петлями на перекладине, выглядел бледно. Ну, да в первый раз-то оно всегда так…
— Ну, что, господа гвардейцы? — зычно возвестил о своем возвращении мой златозубый проводник. — Приступим, пожалуй? Поднимите подлецов повыше, пусть просушатся, падлы, получше!
Мне показалось, или это у него какой-то дефект речи? Золоченые клыки за язык цепляются?
Но коллеги его отозвались на призыв златозубца с энтузиазмом, вызвавшим искреннее отвращение у окружавшей висилецу публики. Отбивать приговоренных никто, конечно, не спешил: а вдруг это сделает кто-то другой, а ты ему все планы порушишь неуместной инициативой?
Ну, понятно. Тут каждый сам за себя.
Я разглядывал людей, которых ставили над пока закрытыми распашными люками, и которым бодро накидывали петли на шеи. Народец вешали явно случайный, может, парочка тайных выпивох, ещë пара торговцев из-под полы, но я таких даже и не помнил, и ещë парочка непонятных молодых пацанов. Их чего сюда притащили — тоже не ясно. Один, вон, даже одет куда как прилично, даже странно, как его замели. На студента похож, или на подрядчика. Дерзил при задержании или за него не вступился никто?
И такое чувство, что видел его где-то. Встречал в городе.
А пацан-то не слабак. Сам шагнул вперëд, когда палачи протянули к нему руки. Мол, берите меня первым. Но его остановили: стой и жди своей очереди, тебя позовут. Набросили петли на шеи остальным и только потом подвели его к ожидавшему его люку в полу виселицы.
Пацан запрокинул голову, когда еë просовывали в петлю, глотнул, когда тяжелая веревка легла ему на плечи, а потом резко выплюнул пустую бутылочку из-под эликсира высоко в воздух.
Фига се! Вот это поворот. Ну, сейчас начнется, подумал я, глядя на кривой полет бутылочки упавшей в толпе недалеко от меня.
Я почувствовал призванного пацаном элементаля. Не особо мощный. Но, я заметил, что некоторые из гвардейцев тоже это почувствовали. Обученные алхимики в прошлом?
И все это время я не был уверен, что мне стоит вмешиваться. Что, вероятно, практичнее и политически целесообразнее пожертвовать этими людьми, не подгонять конфликт с Гвардией, разменять шесть жизней на время. Но когда златозубый заорал: «Дергай!» палачу на рычаге открывающим люки под ногами приговоренных, когда шесть тел рухнули в распахнувшиеся люки и шесть веревок, одновременно задымив, лопнули под весом полетевших к земле людей, как сорвавшиеся люди попадали в кучу под виселицей, как разом взревела толпа, я вынул фиал с «Равновесием» из кармашка в боевой алхимической перевязи у себя на груди, а другую руку опустил на рукоять дробовика в кобуре на левом бедре.
Если бы горожане ринулись вперед, если бы они снесли жидкое оцепление гвардейцев, я бы поддержал их, я бы нанес свой удар, невзирая на последствия. И кто знает, мы могли бы и победить.
Но они не сдали больше ничего, только орали во всю мочь в лица помрачневшим гвардейцам:
— Козлы! Уроды! Сушки помойные! Иди, шары свои бесстыжие залей!
В мечущейся толпе я вплотную приблизился к гвардейскому цеплению.
Я чувствовал, что спаливший веревки элементаль ещë не истрачен, ещë бьется его энергетический пульс там, в куче людей под виселицей, что у дерзкого пацана с петлей на шее есть ещë один шанс.
А златозубый гвардеец взлетел по ступенькам на помост виселицы и заорал на помощников палача:
— Новые петли несите! Процедура не окончена! Вздернуть всех я сказал! Да, второй раз, что не понятно⁈
Толпа рычала и ворочалась. В толпе кричали, что мол не по обычаю вешать повешенных снова, но златозубый просто взбесился!
— Да мне плевать на ваши дермовые обычаи, колониальное быдло! — в ярости орал златозубый толпе. — Здесь я — закон! Я закон! Я! Это я! Повесить всех, я сказал!
— Волкодав тебя достанет, козлина! — выкрикнули из толпы.
— Чего⁈ — взбесился златозубый. — Да пусть он сдохнет, ваш шелудивый Волкодав! Где? Где он ваш, как его, Де Онисов, да? Чего он не идет?
Опа. Так это что? Он даже имя мое знает? И как это понимать теперь? Это меня здесь ждут? Для меня все это масштабное представление? Театр одного зрителя? И в чем сокровенный смысл этой мизансцены, любезный господин постановщик?
— Ну, так где он? Где он прячется? — меж тем орал златозубый. — Где он? Покажите мне его!
Толпа вокруг меня возмущенно ревела, ушми аж закладывало. И хотя слова златозубой сволочи мне были обидны, но вам-то всем, чего так орать? Я вам Зорро, что ли, в самом деле? Самозванный защитник справедливости? Вроде нет. Или, может, я Бэтмэн, правосудие летящее на крыльях ночи? Но ведь тоже нет? Тогда чего так орать-то мое имя?
— Пеньки сухостойные! — добавляли гвардейцам любезностей из толпы.
Ишь ты, развелось вокруг народных остряков, расхрабрились. Давно тут массовых расстрелов видать не проводили.
