— Вот и славно! — искренне обрадовался я, впрочем, ещё не уверенный, что затея с Мелхиседеком выгорит. — А теперь что, кодируемся?
Так вот я и закодировал не свою, но в то же время ставшую моей пациентку. А на следующий день уже звонил секретарю Пензенской епархии Андрею Николаевичу, в первую очередь поинтересовавшись здоровьем Владыки и попросив выяснить, не сможет ли Мелхиседек принять в услужение или найти какую-нибудь должность для пожилой женщины, желающей на старости лет послужить Богу. Андрей Николаевич просьбе не удивился, мы договорились созвониться завтра, и попрощались. На следующий день я снова набрала секретариат.
— Я поговорил с Владыкой, — сказал Андрей Николаевич. — Он не против помочь вашей знакомой, пусть она подъезжает в епархию, найдёт в секретариате меня, я всё устрою.
Так вот я и помог своей нечаянной пациентке не только вернуть здоровье (во всяком случае, ускользнуть из лап смерти), но и достойно прожить остаток своих дней. Во всяком случае, я искренне надеялся, что дни свои женщина проживёт в благости и тихо скончается в преклонном возрасте.
Устроили Надежду Петровну в церковную лавку при Успенском кафедральном соборе торговать свечками и прочими православными аксессуарами типа календарей с житиями святых. С жильём тоже поспособствовали, выделили полуподвальную комнатушку при епархии. И с питанием не обижали — кормилась она на той же кухонке, где готовили обеды Владыке, Андрею Николаевичу и прочим приближённым к Его Преосвященству.
Правда, вместе с ними приходилось теперь придерживаться строгих церковных постов, но это Шкурину ничуть не смущало — сам у бывшей пациентки интересовался её житьём-бытьём во время одного из визитов в Пензу.
А следующим после Надежды Петровны, кому я помог при помощи ДАРа, стал полуслепой сосед Пётр Валерьяныч, или просто дядя Петя. Жил он вместе с такой же пожилой супругой Лукерьей Дмитриевной по нашей стороне улицы, в соседнем доме. Молодым парнем застал Гражданскую, ловил банду Антонова в тамбовских лесах, работал на сердобском обозостроительном заводе. Да, был и такой когда-то… Повоевал и в Великую Отечественную, заслужил орден и несколько медалей. После войны снова на заводе трудился, который в 50-е начал выпускать мебель. Мебельщиком Валерьяныч оказался от бога, даже выйдя на пенсию, продолжал трудиться и по сей день. Вот только правы глаз начал его подводить, зрение с годами становилось всё хуже и хуже. Ходил к врачу, обследовали, поставили диагноз — катаракта. Сказали, что нужно менять хрусталик. Вот только в Пензе такие операции не проводили, делали их в Московской научно-исследовательской лаборатории экспериментальной и клинической хирургии глаза под руководством знаменитого офтальмолога Святослава Фёдорова. А очередь туда была на три года вперёд. Валерьяныч только рукой махнул, мол, и с одним глазом проживу.
Вот я и подумал, что пора бы поэкспериментировать и в области офтальмологии. И как-то в воскресенье, завидев утром дядю Петю выходящим из калитки на улицу, я распахнул форточку и окликнул его.
— Чего тебе, Арсений? — крикнул он в ответ.
В руке мебельщик держал бидон, похоже, собрался за молоком. Неподалёку три дня в неделю по утрам приезжала автоцистерна, к которой тут же выстраивалась очередь желающих прикупить молочка с утренней дойки.
— Дядь Петь, ты за молоком?
— За ним, — подтвердил он.
— Тогда ступай, а как вернёшься — зайди ко мне, будь добр.
— Это зачем? — с подозрением поинтересовался он.
— Секрет, — ухмыльнулся я. — Приходи, не пожалеешь.
Он пришёл через сорок минут. Я невольно вгляделся в его правый глаз, в котором зрачок был не чёрным, а мутно-серым.
— Ну, чего звал-то?
— Проходи в комнату, садись. Чай будешь?
— Чай? А не откажусь. Может, и варенье есть?
— Есть, дядь Петь, для тебя всё есть.
Поставил на стол и варенье двух видов, и сухари с сушками, и печеньки. Валерьяныч попросил чайку покруче ему заварить, и в чашку потом положил четыре ложки вишнёвого варенья. Пил с сухарём вприкуску, макая его в кипяток, мол, зубов осталось наперечёт.
— Как твой глаз, дядь Петь? — наконец спросил я.
— Правый-то? А чего ему будет… Почти не видит, так я уж привык.
— И в Москву в очередь так и не встал?
— Не-а, пока до меня очередь дойдёт — я уже в ящик сыграю. Да и, слышал, не всегда операции удачно проходят. Ещё совсем слепым сделают. Есть один глаз — и слава богу.
— А давай-ка мы, дядь Петь, попробуем вернуть зрению твоему глазу.
Валерьяныч аж поперхнулся чаем. Откашлявшись, спросил:
— Это как? Без очереди меня в Москву пропихнёшь?
— Да без Москвы обойдёмся. Буквально несколько минут, хуже точно не будет.
Он с сомнением посмотрел на меня.
— Это что ж за операция такая, а? У тебя инструменты есть вообще?
— Не нужны они мне, я постараюсь вернуть тебе зрение по нестандартной методике, которой пользуются в восточной медицине. Ты даже ничего не почувствуешь. Ты закроешь глаз, а я просто приложу палец к веку. Разве что исходящее от пальца тепло ощутишь.
— Чудно́, — хмыкнул Валерьяныч, и отодвинул пустую кружку. — Ну если, говоришь, хуже не будет, то давай попробуем. Может и правда толк какой будет. На диван идти ложиться или как?
— Да можно и на диван, а можешь и на табуретке остаться сидеть, мне без разницы.
— Да нет, лучше на диван, а то ан табуретке вообще как-то несерьёзно. Я усмехнулся про себя. На антураж мне было плевать, но если клиенту так комфортнее — то пусть ложится на диван.
Лёг, руки вытянул вдоль туловища, посмотрел на меня.
— Закрывай глаза, дядь Петь, и не дёргайся, даже если что-то почувствуешь. Но уверяю, что больно не должно быть.
— Смотри, паря, не набедокурь, — снова предупредил Валерьяныч и закрыл глаза.
Конечно, я ни разу не офтальмолог, но всё-таки за столь долгую карьеру много чего нахватался в других областях медицины. На всякий случай пару дней назад проконсультировался у «глазника» из поликлиники, не открывая, впрочем, зачем спрашиваю, который лишь подтвердил то, что я и так знал.
Я и не собирался проводить замену хрусталика — где бы его ещё взять. Будем работать с тем, что есть. Надеялся на то, что мои верные «паутинки» сами поймут, чего я хочу, и выполнят в точности поставленную перед ними задачу. А им предстояло не что иное, как вернуть помутневшему хрусталику прежнюю прозрачность.
Мысленно призвав на помощь высшие силы, я активировал браслет, приложил указательный палец к веку пациента, чуть-чуть надавив на него, чтобы лишь почувствовать тактильный контакт, и закрыл глаза. Это помогало быстрее отрешиться от окружающей действительности, погрузившись в исцеляющее безвременье. Главное — чтобы Валерьяныч не вздумал дёргаться, да никто в дом в этот момент не стал ломиться, отвлекая меня от столь важного процесса.
Как я задумывал — так и произошло. «Паутинки» сами разобрались, чего я от них хочу, и споро принялись за работу. При желании я мог увидеть в деталях, как происходит восстановление хрусталика, но не стал себя лишний раз утруждать, доверившись «самонаводящемуся» ДАРу Рафаила.
На всё про всё ушло девять минут. И сил оказалось потрачено чуть ли не по минимум, чувствовалось лишь лёгкое головокружение.
— Ну что, дядь Петь, я закончил, можешь открывать глаза.
Тот это сделал не сразу, и открывал медленно, осторожно. Наконец открыл полностью, поморгал, глядя перед собой, перевёл взгляд на меня. Закрыл правый глаз ладонью, убрал ладонь, снова закрыл, снова убрал. Я смотрел на все эти манипуляции со снисходительной улыбкой.
— Это как так? — непонимающе уставился он на меня обоими здоровыми глазами.
— Видит глаз? — спросил я.
— Дык… Видит, — подтвердил Валерьяныч. — Даже лучше, чем раньше. Ты чего сделал-то, милок?
— Хрусталик почистил, — не удержался я от смешка. — Теперь тебе ни в какую Москву ехать не нужно.
Пётр Валерьяныч принял сидячее положение, помолчал, видимо, подбирая какие-то слова, а затем хлюпнул носом. Когда его глаза увлажнились, я сразу вспомнил Семибратова — тот так же рыдал от счастья. Впрочем, на их месте я, глядишь, тоже не стал бы сдерживать эмоции. Пожилым свойственна сентиментальность, в том числе по отношению к себе любимым, а я хоть телом молод, но прекрасно помню, сколько лет мне на самом деле.
