— Кобылу, вон, целуй, — ответила Людмила. — Как раз для тебя. Целовальщик нашёлся.
Партизаны засмеялись. Напряжение постепенно отпускало. Хотелось шутить, смеяться, рассказывать друг другу, какие они молодцы и герои.
— Внимание, товарищи, — сказал Максим. — Расслабляться будем потом. Ради победы попрошу у командира всем выделить по сто пятьдесят. А сейчас нужно уходить. Чем быстрее доберёмся до лагеря, тем лучше. Кто хочет курить, курите на ходу. Я иду первый, остальные за мной. Шило и Стёпка замыкающие. Вперёд.
Через две минуты группа партизан, ведя в поводу гружёных лошадей и подсвечивая себе дорогу трофейными фонариками, скрылась в лесу. Всё так же шумел дождь. Полыхало над воинской частью зарево пожара. Было половина третьего ночи.
[1] Стой! (нем.)
[2] Мы сдаёмся! (нем.)
[3] Выходите с поднятыми руками.
[4] Все? (нем.)
[5] Да. (нем.)
Глава двадцать вторая
Телефонный звонок разбудил штурмбанфюрера Георга Дитера Йегера в половине шестого утра.
— Йегер у телефона, — буркнул он в трубку хриплым со сна голосом.
— Это Генрих Кляйн. Просыпайтесь, штурмбанфюрер, и давайте ко мне.
Оберст Генрих Кляйн командовал сто восемьдесят третьим пехотным полком, входящим в состав шестьдесят второй моторизованной пехотной дивизии вермахта. Формально, по званию, он был выше Йегера (звание штурмбанфюрера соответствовало майору вермахта), но Йегер, как начальник военной полиции дивизии, ему не подчинялся.
— Какого чёрта, Генрих? — недовольно спросил он. — У меня ещё законных полчаса сна.
— Рота Оскара Хубера уничтожена, — сообщил Кляйн. — Насколько я понимаю, это ваши партизаны, больше некому.
— Как — уничтожена?
— Вот и мне интересно — как. Давайте ко мне, будем разбираться.
— Через пятнадцать минут буду.
Сон слетел с Йегера, как осенний листок, сорванный ветром с дерева. Он вскочил с койки. Туалет, умывание, бритьё — пять минут. Одеться — две. Завтракать некогда, но без завтрака он никакой, знает себя. Поэтому — выпить два сырых яйца, заесть куском хлеба и запить несколькими глотками вчерашнего холодного чая. Ординарец, он же шофёр Йохан Заммер высунулся из соседней комнаты.
— Что случилось, господин штурмбанфюрер? Сейчас я, одну минуту…
— Некогда, Йохан. Умывайся, одевайся и бегом к штабу сто восемьдесят третьего. Жди меня там, в машине. Да, приготовь термос кофе и бутерброды в дорогу, мало ли. Сам тоже можешь перекусить. Только быстро, быстро.
Йегер выскочил из дома, бухнулся на водительское место «опеля», завёл машину и рванул с места. Пролетел по пустынным улочкам Коростеня до территории советской воинской части, где сейчас был расквартирован сто восемьдесят третий пехотный полк. Дежурный на КПП, узнав «опель» штурмбанфюрера, открыл ворота. Ещё минута, и он у штаба.
Махнул рукой часовому, взбежал на второй этаж, постучал в дверь штаба полка.
— Войдите, — раздался голос Генриха Кляйна.
Йегер вошёл. В помещении, кроме командира полка, находился начальник штаба оберст-лейтенант Лотар Меркель и какой-то солдат. Приглядевшись, Йегер узнал в нём того самого стрелка, который прочитал следы у болота под Лугинами, когда они осматривали место падения русского истребителя, а затем болото. Как же его… Берти Хётгерс. Точно. Стрелок Берти Хётгерс. Он ещё говорил, что его отец — охотник.
После взаимных приветствий, Йегер уселся на предложенный стул, посмотрел на Хётгерса.
— Что случилось, Берти? — спросил почти ласково.
— Мы уже знаем, что случилось, — сказал Кляйн. — Роты капитана Хубера больше не существует. Но пусть стрелок Хётгерс расскажет ещё раз. Насколько я понимаю, он — единственный, кто выжил. Специально для вас, Йегер, вы же у нас полиция.
В голосе командира полка слышался неприкрытый сарказм, но огрызаться Йегер не стал. Он не чувствовал за собой ни малейшей вины. Да, они с Хубером планировали операцию по уничтожению партизан, и оберст Генрих Кляйн, разумеется, был в курсе. Более того, он одобрил эту операцию, уверенный в своём капитане и его людях. А оно вон как вышло. Ладно, узнаем, как именно.
— Говорите, Хётгерс, — сказал он, закуривая. — Всё по порядку. Подробно, не торопясь.
Стрелок помолчал собираясь с мыслями. Был он молод, но, как раньше уже заметил Йегер, отнюдь не дурак. К тому же наблюдательный и умеющий видеть то, что не видят другие.
Берти Хётгерс приступил к рассказу.
О том, как посреди ночи рота проснулась от истошного крика дежурного: «Рота, подъём! Тревога! Пожар!». Как, одевшись, бросились вниз, на первый этаж, где уже полыхал огонь. Как часть солдат попыталась прорваться через оба входа, но была встречена пулемётным огнём, и все погибли.
— В котором часу это случилось? — спросил Йегер.
— Дежурный поднял роту в час двадцать ночи. Я посмотрел на часы сразу же, как соскочил с койки.
— Похвальная внимательность. Дальше.
— Дальше люди начали спасаться, кто как мог. Кто-то заматывал мокрой тряпкой лицо и старался прорваться через окна первого этажа. Кто-то прыгал из окон второго. Там около четырех метров высоты, так что идея плохая. К тому же снизу летели пули. Партизаны окружили казарму и стреляли в каждого, кто только возникал в окне. Тех, кто успевал выпрыгнуть, добивали на земле. Это был капкан, не вырваться.
— Но ты как-то вырвался.
— Только потому, что не потерял головы, господин штурмбанфюрер. Меня отец учил никогда не терять головы, при любой опасности, при любых, самых неожиданных и неприятных известиях. Никогда. Сначала думай, потом делай, так он говорил. Но сначала досчитай до десяти и успокойся.
— Иногда нет времени — досчитать до десяти, — сказал Йегер.
— Прошу прощения, господин штурмбанфюрер, но на это время есть всегда. Разумеется, кроме тех случаев, когда тебя накрывает артобстрел или бомбы. Тогда нужно просто вжиматься в землю и лежать.
— Считая до десяти, — усмехнулся оберст Кляйн.
— Это кому как, — философски заметил стрелок. — Я в таких случаях молюсь.
— Хорошо, дальше, — сказал Йегер.
— Я прихватил несколько простыней и поднялся на чердак. Туда пламя пока не добралось. Связал их вместе и наблюдал из чердачного окна. Те, кто ещё оставались в казарме, решили сдаться. Сделали белый флаг, махали им из окна, кричали, что сдаются. Им приказали выходить с поднятыми руками. На чистом немецком языке.
— Так, — сказал Йегер. — Дальше.
— Дальше они вышли, и их всех расстреляли. Из пулемётов.
В штабе повисло тяжёлое молчание.
— Русские свиньи, — отчётливо произнёс оберст Кляйн. — Ни чести, ни достоинства. Убивать пленных… Варвары. Клянусь, они за это дорого заплатят.
— Что было потом? — спросил Йегер.
— Потому русские забрали оружие и боеприпасы со склада, нагрузили ими лошадей, подожгли машины в гараже и штаб и ушли. По-моему, они из штаба забрали ещё и документы, но тут я не уверен — с чердака много не разглядишь. К тому же меня уже ощутимо поджаривало. Так что я дождался, когда они уйдут и спустился вниз. Только простыни мне не понадобились.
— По пожарной лестнице? — догадался начальник штаба Лотар Меркель.
— Да. Уже было можно. Спустился, побежал в гараж, нашёл целый велосипед и рванул в полк. Меньше чем за два часа доехал.
— Ты сказал, что кто-то из партизан свободно говорил по-немецки…
— Да, я его разглядел. Высокий такой, плечи широкие, военная выправка. Он говорил. И он же отдал приказ стрелять, когда наши вышли из казармы с поднятыми руками.
— Уверен?
— Абсолютно.
— Опять он… — пробормотал Йегер.
— Знаете его? — спросил командир полка.
— Да. Это тот же, кто спас от уничтожения евреев в Лугинах, убил шестерых местных полицейских, ограбил поезд с продуктами и снаряжением для нашей дивизии, уничтожил отряд Гайдука и чуть не убил меня.
— Да, помню эту историю, — кивнул оберст. — Кстати, почему он вас не убил, штурмбанфюрер, не думали об этом?
