Путь на Балканы (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

— Ну что же ты, — крикнул Будищеву Линдфорс, — стреляй, черт бы тебя побрал!

Дмитрий в ответ лишь тщательно прицелился и, затаив дыхание, спустил курок. Сухо щелкнул выстрел, и турецкий командующий покачнулся и сполз с седла наземь.

— Ура! — закричал подпоручик и выбежал вперед, размахивая Смит-Вессоном.

— Ура! — взмахнул саблей Тиньков и его клич подхватили солдаты.

Бросившись вперед, они в мгновение ока добежали до противника, и бой тут же превратился в свалку. Стрельба почти прекратилась и в дело пошли штыки, приклады, сабли, а кое-где и кулаки. Понесшие большие потери турки не смогли выдержать этот натиск и подались назад. Русские продолжали теснить их с удвоенной силой, и вскоре отступление османов превратилось в бегство.

Командир Нежинского полка был довольно грузен и не мог поспеть за своими солдатами. Тем не менее, он, целеустремленно пёр вперед, время от времени криками подгоняя отставших. Остановившись в двух шагах от лежавшего на земле паши, он принялся осматривать раскинувшееся перед ним поле боя, выискивая глазами офицеров. Неожиданно его взгляд встретился с револьверным дулом. Турецкий военачальник, которого все сочли убитым, целился в него и был готов спустить курок. Самое ужасное было в том, что в горячке боя никто не видел угрожавшую полковнику опасность и не мог прийти ему на помощь. Как бы ни тяжело был ранен паша, промахнуться, стреляя почти в упор, он не мог. Смотреть в лицо неминуемой смерти было не выносимо, но Тиньков не мог ни зажмуриться, ни отвести глаза в сторону. Затаив дыхание он ждал развязки и когда, наконец, грянул выстрел, почувствовал почти что облегчение. Пуля пролетела так близко, что он почувствовал легкое дуновение ветра. "Неужели не попал?" — изумленно подумал он, но приглядевшись внимательнее увидел, что кто-то метким выстрелом выбил у турка оружие, сохранив тем самым жизнь полковнику.

Растерянно оглянувшись, Тиньков увидел своего спасителя. Рослый солдат, чисто выбритый в отличие от большинства своих сослуживцев, ловко перезарядил винтовку турецкого образца и, подойдя к турку внимательно на него посмотрел.

— Вот же паскуда, — покачал он головой. — Считай, одной ногой на том свете, а туда же!

— Спасибо, братец, век не забуду! — горячо поблагодарил Тиньков солдата, когда к нему вернулся дар речи.

— Не за что, ваше высокоблагородие, — пожал плечами тот, оставив офицера в немалом изумлении. — Я его специально только ранил, хотел в плен взять, а оно видите как обернулось.

— Ты кто таков?

— 138 Болховского полка рядовой Будищев, — отрапортовал солдат, видимо сообразивший, что спасение спасением, а субординацию забывать не след.

— Какой роты?

— Охотничьей команды, ваше высокоблагородие!

— Получишь крест! — махнул рукой офицер,

— Покорнейше благодарю! — гаркнул Дмитрий в ответ и поспешил вперед.

Полковник же, потеряв интерес к странному солдату, вернулся к паше и внимательно посмотрел на него. Первая пуля пробила турку предплечье, а вторая раздробила руку, державшую револьвер. Тем не менее, он был еще жив и с ненавистью смотрел на окруживших его русских.

— Кто вы такой? — По-французски спросил его Тиньков.

— Когда я был жив, — прошептал тот в ответ, — меня звали Азиз-паша.

— Да ты погоди, хоронить-то себя, — перешел на русский полковник, — может еще и выходим. Чай не каждый день генералы в плен попадают

С отступлением главных сил противника бой не закончился. Около полусотни аскеров засели в небольшой балке вытянувшейся вдоль дороги, ведущей на Рущук, и продолжали упорно отстреливаться. Собравший свою роту поручик Михау сначала попытался вести с ними перестрелку, но затем, поняв, что та не причиняет особого вреда туркам, скомандовал: — В штыки! Несмотря на крайнее утомление, после долгого марша под палящим солнцем и ожесточенного боя, солдаты дружно кинулись вперед и в яростной схватке перебили всех турок, однако и сами понесли тяжелые потери.

Хотя Езерджи и был занят, генерал Тихменев, получивший известия о том, что у противника между Езерджи и Разградом имеется не менее восемнадцати таборов пехоты, принял решение вернуться в свой бивуак.

— Федька! Федька, ты где? — высокий солдат метался от одной повозки к другой, пытаясь в наступающих сумерках разглядеть лица раненных.

— Какого тебе Федьку, анцыбал? [50] — ругнулся на него ездовой.

— Шматова, — с надеждой в голосе отозвался Будищев. — Не видал?

— Чудак-человек, на ём что написано, что он Шматов?

— Маленький такой, из охотничьей команды.

— Нет, не видал, много их тут таких.

Отчаявшись найти приятеля, Дмитрий отошел в сторону и на минуту задумался.

— Чего встал, малахольный? — снова подал голос ездовый, телега которого уже была полна ранеными. — Дай проехать!

Будищев хотел было выругаться в ответ, но вместо этого решительно пошагал в сторону.

Увлеченный всеобщим порывом Шматов бросился в атаку и вскоре потерял своего товарища из виду. Дальнейшее он помнил смутно: куда-то бежал, в кого-то стрелял, потом перед ним оказался, показавшийся ему сперва невозможно страшным, турок, которого он пырнул штыком и, поскользнувшись, упал рядом. Приподнявшись, Федька увидел, что враг его на самом деле еще очень молод — почти мальчик, невелик ростом и вовсе не страшен. Русский штык проткнул ему живот и теперь юный аскер тщетно пытался прикрыть ее руками и плакал. Все это так подействовало на солдата, что он вскочил и бросился бежать прочь, стараясь заглушить свой страх криком.

Наконец лес кончился и Шматов увидел перед собой вражескую цепь. Будищева нигде не было видно, и парень почувствовал себя ужасно одиноким. Однако времени жалеть себя не было и Федор, повинуясь приказу какого-то офицера, начал стрелять в наступающих турок. Стрелком он был неважным, отчего Дмитрий нередко подшучивал над ним, говоря, что его задача добывать патроны к турецкой винтовке, а уж он (Будищев) отстреляется за двоих. Но теперь Графа не было рядом, и Шматов принялся опустошать патронную сумку, посылая в сторону противника пулю за пулей. Потом они снова бросились в штыки, но теперь, на его счастье, ни один турок ему не встретился, а то, кто знает, смог бы он еще раз ткнуть штыком живого человека.

Наконец противника выбили и из деревни и, казалось, что бой уже закончен, но какие-то совсем уж отчаянные аскеры засели в балке и продолжали палить в сторону русских. Федька собирался было уже возвращаться назад и искать Будищева, как вдруг перед ним появился сидящий верхом на каурой кобыле поручик Михау и стал собирать вокруг себя людей. Скоро ему удалось организовать около сотни солдат из разных рот и они, окружив балку со всех сторон, принялись ее обстреливать. Однако турки так ожесточенно отбивались, что, казалось, русский огонь не доставляет им ни малейших неудобств. К тому же после жаркого боя, патронов у многих недоставало и видя все это, командир стрелковой роты принял решение ударить в штыки.

Желая увлечь солдат за собой, Михау не стал даже спешиваться, а выхватив саблю, заорал, что было мочи: — "Ура! За мной!" И ударил бока своей лошади каблуками. Бедное животное рванулось вперед, но тут же получив несколько пуль, грохнулось оземь. Однако ухитрившийся выскочить из седла поручик, ни мало не смутился, а побежал вперед уже на своих двоих и поднял-таки людей в атаку. Русская волна захлестнула балку, всюду раздавался лязг оружия, звуки ударов, стоны раненых и ужасная брань дерущихся противников. Дойдя до крайней степени остервенения они кололи, рубили, били, а если не было никакой иной возможности нанести врагам ущерб, грызли зубами. Перед взором растерявшегося Федора мелькали какие-то неясные фигуры. Вот какой-то турок заколол бегущего перед ним солдата штыком, но не успел он обрадоваться этой удаче, как череп его треснул под саблей Михау. Вот рослый унтер, вонзил штык в аскера, а тот, издыхая, ухитрился выстрелить в того из своей винтовки. Вот несколько вражеских солдат, не выдержав напряжения боя подняли было руки, но их тут же перебили и думать забыв о милосердии. Эта последняя картина так поразила Шматова, что он остановился и во все глаза глядел на расправу. Тут что-то ударило его по голове, и в глазах померк свет.