Боярышня Евдокия 4 (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

— Да что б вас всех, — пыхтела Дуня, пытаясь схватиться за пострадавший нос и спихнуть с себя Даринку. Князь страдальчески ойкнул, дёрнулся, а после свернулся в позу эмбриона, скидывая девиц с себя.

Евдокия быстро изменила план действий. Она обмякла по примеру Еленки и смиренно ждала, когда князь наклонится над ней, чтобы поднять.

Рядом охнула Даринка, изображая слабость и Дуня догадалась, что девица перекрывает дорогу иным спасателям.

— Боярышня, ты не ушиблась? — наклоняясь, ласково спросил князь — и Евдокия смогла заглянуть ему в глаза. Зрачок был огромным и из-за этого глаза мужчины казались завораживающими.

— Ничего, княже… — слабым голосом промямлила она, — прости за неловкость.

Юрий Васильевич улыбнулся, помог ей подняться и предложил поспешить, чтобы не опоздать на заутреню. Дуня успела заметить, что у князя сухие губы и он их нещадно обкусывает. У неё тоже, бывало такое, когда дома жарко топят, но также сухие губы были одним из признаков отравления.

— Евдокия Вячеславна, ну ч ё там с глазами? — как только схлынула толпа, полезла с вопросами Даринка.

— Это тайна следствия, — проворчала боярышня, ощупывая свой нос.

— Э-э-э, так я ж в следствии участвовала…

— Ты лицо без допуска к тайнам, — отрезала Евдокия, поняв, что нос ещё болит.

— Боярышня, а кто даёт этот допуск?

— Отстань, идём на заутреню.

Ворча, Даринка поспешила за Евдокией Вячеславной. Любопытство не отпускало её, и она всю заутреню думала о правильных и неправильных глазах. Эти мысли не отпустили её за завтраком, а когда боярышня отправилась погулять на речку, оставив её следить за пришедшими конопатчиками, Даринка решила написать Ладе о глазах. Она рассудила, что Лада училась у лекарки и должна знать наверняка. Вместе с окончанием работы конопатчиков было дописано письмо, а вскоре и отослано.

Дуня же в компании брата и сопровождающих прогулялась до речки, посмотрела, как тренируются игроки, покаталась на саночках и утомилась. Драйва не было. Может, пресытилась, а может,роящиеся в голове домыслы мешали радоваться.

Не давала покоя закравшаяся мысль, что Юрий Васильевич является обычным алкоголиком и нет никакого заговора. Выпивает по утрам по кубку медовухи и улыбается всем, а потом у него отходняк! Он же ни на кого не кидается, не дерётся, а наоборот, приветлив и счастлив по утрам, а потом… сварлив, гневлив, что тоже вписывается в княжеский образ. А ещё эта непонятная любовь из прошлого, которой сто лет в обед.

Евдокия досадливо поморщилась, ругая себя за то, что зациклилась на сплетнях. Но выстраивать логические цепочки у неё не особо получалось. То есть, ей думалось, что получалось, а потом оказывалось, что она массу всего не учла. Признавать ошибки Дуня умела и поэтому положилась на нюх народа. А опрашиваемые сами вспоминали давнюю историю, хотя не понимали, почему вдруг вытягивали её на свет.

Дуня никак не могла понять, мается она дурью или всё же суёт палку в муравейник. Ничего не решив, поискала глазами брата. Ванюшка с радостными воплями разбегался и катился по льду на ногах.

Съехав в последний раз с высокого берега на саночках, Евдокия прошлась по речному льду туда-сюда, посмотрела вдаль, оценила перспективу и улыбнулась.

— Дунь, у тебя коса от слюней заледенела, — услышала она Ванюшку.

— Как это?

— Ты её сосешь, она мокнет и леденеет.

— Ничего я не… тьфу на тебя, — посмотрела на кончик косы, а он правда превратился в сосульку.

— А чего ты придумала?

— Ничего.

— Ну и ладно, а я с ребятами сговорился клюшковать. Придёшь орать за нас?

— Приду.

Довольный брат убежал делиться появлением болельщика у их команды. Слово «болельщик» не прижилось, а вот выражение «стоять за» или «орать за команду» использовалось.

Дуня посмотрела на Гришаню с воями, порадовалась, что Юрята не захотел оставаться на речке и вернулся к княжьему двору, и велела везти её на рынок. Ничего покупать не стала, зато нашла мастера и заказала себе рамку для паруса, крестовину, чтобы его установить и… пока все. Ей надо было подумать, как дальше мастерить буер. Сложность заключалась в том, что видела она такие штуки издалека и никогда не приглядывалась. Но вряд ли там что-то сложное, поэтому она подумала, что сможет изобрести его заново.

Уже через час ей отдали крестовину, в которую вставлялся крепкий брус-основа для паруса. Она посмотрела на крестовину будущего буера, и поняла, что надо укоротить опоры с двух сторон, чтобы не плести квадратную люльку-лодку. А дальше дело закипело: там добавили, тут отрезали, здесь пришпандорили… И вот уже что-то такое получилось!

Дуня скептически оглядела творение и оставила его до завтра. Утром следующего дня к лодке с парусом прикрепили лыжи, а потом все вместе потащились на реку смотреть, чего будет.

На реке было полно народу, несмотря на мороз и резкий ветер. Дуня думала, что люди толпятся, чтобы понаблюдать за тренировками клюшкователей, но стоило им увидеть, как тащат её буер, то все загомонили и ринулись помочь.

— Куда прёте! Вон со льда! — раздался зычный голос и народ немного разошёлся.

Дуня еле поспевала за своим изобретением. Уж думала, что придется кричать, но лодку поставили на лёд, проверили, как закреплен парус и отошли. Сильный порыв сразу же завалил лодчонку на бок, но тут подбежали Ванюшка с Олежкой и пестуном, и поставили её прямо.

— Дунь, это чего?

— И правда, Дунь, — Лыко-Оболенская протолкалась сквозь толпу и брезгливо постучала носком сапожка по легкой боковине лодки.

— Это мои крылья, — пафосно объявила Евдокия, пытаясь оттолкнуть боярышню.

— И как же ты полетишь?

— Очень просто. Стану сюда, — показала Дуня на укреплённое дно лодочки, — возьмусь за эти держалки и пошевелю парусом, ловя ветер.

— И всё?

— Все гениальное всегда просто, — не без гордости выдала Евдокия.

— Я хочу попробовать! — заорал Ванюшка.

— Нет! Только после меня, — шикнула на него Дуня, а пестун на всякий случай не дал бояричу запрыгнуть внутрь.

— Князь идёт! — зашумел народ и все тот же зычный голос велел воям расчистить от людей дорогу, объявляя, что боярышня сейчас всем покажет, для чего придумала эту штуку. Дуня ожгла сердитым взглядом самовыдвиженца глашатая, но поделать ничего не могла. Откуда-то весь город узнал, что она чего-то задумала и приперся на речку.

— Здрава будь, Евдокиюшка, — улыбаясь, поприветствовал её Юрий Васильевич.

Дуня поклонилась, не видя, как закусила губу Оболенская. Еленку оттерли в сторонку, но при приближении князя она растолкала всех локтями и вновь вылезла вперёд, а князь её словно бы не заметил.

— Показывай, что придумала, — ласково велел он, придерживая шапку, чтобы не сдуло ветром.

Парус резко дёрнуло, и пестун едва удержал лодку. Именно этот момент выбрала Оболенская для того, чтобы запрыгнуть внутрь и ухватиться за массивные скобы.

— Не балуй, боярышня, — шикнул на неё пестун, пытаясь отодвинуть её плечом. Ему на помощь ринулся Гришка, но не хватать же ему знатную деву руками, а тут ещё её сопровождающие мамки вразнобой заголосили.

— Еленка, коза ты эдакая, не смей! — всплеснула руками Дуня, немного растерявшаяся от прыти Оболенской.

— А я посмею! — глядя с вызовом на князя, выкрикнула Еленка.

— Слазь, корова, пока не развалила всё! — попыталась ухватить её за подол Дуня.

— Не дождёшься! — ещё крепче хватаясь за скобы и вытесняя руки Ванюшкиного пестуна.

— Боярышня, — попробовал приказать ей Юрий Васильевич, но ситуация была нелепой и немного детской. Ему хотелось вытащить Оболенскую за косу, а лучше за ухо, но с девушками так нельзя.

И тут Еленка укусила пестуна за кисть, заставляя его отпустить держатели.

— А ну, слезай! — одновременно зарычали Евдокия с братом, но парус повернулся, заставляя их отшатнуться, натянулся  —  и лодка резко взбрыкнула.

— А-а-а-а, — закричала Оболенская, но ещё крепче вцепилась в скобы.