— Знаю про это, — вздохнула Евдокия.
— Тверь воду мутит, вятичи шумят, ганзейцы обнаглели и обвиняют князя в том, что он португальцев принял, как дорогих гостей, а с них пошлину берёт и не дает разрешения свободно передвигаться по землям.
— Я с этих ганзейцев охреневаю, — высказалась боярышня.
— У всех наших такие же лица, как будто хрена куснули, — хмыкнул Семён.
— Ладно, я поняла, что князю некогда меня слушать, — вздохнула Евдокия. — А что слышно про его брата Юрия?
— Не понял.
— Ну-у, рад ли он, что Юрий Васильевич остался жив?
Семён укоризненно качнул головой :
— Ты лучше меня должна знать, что князь Юрий не только брат, но и единственный друг нашему князю. Есть ещё самый младшенький Андрейка, но сама понимаешь, что Юрий ближе. Мне велено жизнь положить, но найти тех, кто отдал приказ на убийство.
Евдокия облегчённо улыбнулась: она боялась слухов о себе и Юрии Васильевиче, но мама успокоила, сказав, что князь понимает, что многие готовы свататься к ней, но никогда не посватаются по разным причинам. Конечно, так себе утешение, но на данный момент — это хорошо, а через несколько лет всё поменяется и условия сватовства станут другими.
А пока Евдокию ждала работа по восстановлению Алексина, отец Варфоломей и... отец.
Он всё-таки довёл людей до города, и увидев размах устроенного дочерью строительства, остался с нею. Наверное, не было в этом году на Руси другого места, где строили бы столько же много и так же красиво.
Княгиня с боярынями помогла не только артелями, но организовала запас зерна на следующий год. Вернувшиеся из плена люди остаток весны и лето обустраивались. Большинство начинало жизнь заново, потеряв родных и проведя в плену не один год.
Цены подскочили, и если бы не княгиня, то люди голодали бы. Неожиданно для Евдокии отец Варфоломей стал ей добрым помощником, но когда в город привезли кирпич, то ей пришлось отплатить сторицей. Денег не хватало, но неожиданно помог новый московский владыко. Он по всему княжеству провёл молебны и собрал деньги на храм. Его поддержал новгородско-псковский Владыко, и в Алексин пришёл обоз, гружённый инструментами. А потом от Кошкина-Ноги привезли стекло — и в новых домах горожан появились окна со стеклами.
Евдокия с отцом вернулась домой через полтора года и, не успев оглядеться, наиграться с молодым котиком, доставленным ещё котенком князем Юрием, насмотреться на готовые фундаменты домов в своей слободке, получила письмо, что в Кафу прибыл Афанасий Никитин и о нём позаботились. Она хотела сама встретить его и получить рукописи, но в Москве произошло землетрясение. Обрушился Успенский собор, и князь забрал у Евдокии Фьорованти.
— Да что же это такое : не знаешь, за что хвататься! — ругалась она, но даже не думала унывать.
Афанасия Никитина заберет из Кафы Товарков. Он как раз в Крыму заключал долгожданный договор с ханом против Орды и Литвы. А ей предстояло достраивать слободку, благо Фьорованти оставил ей подробный проект. К тому же Гаврила написал, что сумел заставить лампочку гореть!
Из его послания Дуня поняла, что лампочка горела недолго и не ярко, но уже есть, над чем работать и Кошкинские розмыслы готовы помочь ему в подборе сырья. А ещё Гаврила не придал значения тому, что сообразил, как защитить дома от молний. Может, он ещё что-то изобрел, но не понял этого. В любом случае Евдокия обрадовалась новостям. По ее мнению, мир ждёт технический прогресс. А пока всё по-прежнему: «Глаза боятся, руки делают!»
Конец четвертой книги.
