Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 (СИ) - Тарасов Ник

И мы ждали.

Полдень прошёл. Потом час дня. Потом два. Солнце медленно катилось к западу, тени удлинялись, становясь резкими и чёткими.

Люди начали переглядываться, нервничать. В рядах послышался приглушённый ропот.

— Может, Фома ошибся? — тихо спросил Волк, подойдя к вышке снизу. — Может, они не сегодня выступили?

— Может, — ответил я, не опуская подзорную трубу от глаз. — Но готовыми быть не перестаём. Пока не стемнеет, никакого расслабления. Ясно?

— Ясно, командир.

И тут — словно в ответ на мои слова — часовой на южной заставе выстрелил зелёную ракету высоко в небо. Сигнал своих.

Сердце ёкнуло. Я развернул трубу на юг, навёл на дорогу — ту самую, что мы построили своими руками.

По ней двигалась небольшая группа. Человек пять-шесть всадников. Впереди ехала карета — крытая, добротная, явно не крестьянская. За ней — сопровождение: двое в строгих мундирах, похожих на жандармские, трое в штатском, но вооружённые саблями и пистолетами за поясом.

Ревизор. Кошкин. Пунктуальный, зараза. Ровно когда Рябов ему обещал увидеть «беззаконие».

— Игнат! — крикнул я вниз, не отрываясь от трубы. — Кошкин едет! Готовь встречу! По полной программе! Как губернатора встречаем — с почестями и улыбками!

Игнат сорвался с места, побежал отдавать команды. Через минуту у ворот выстроилась почётная группа — десять казаков в вычищенных мундирах (специально приберегли для такого момента), столько же артельщиков в свежих рубахах, я сам в приличном сюртуке, который обычно носил только по большим праздникам. Выглядели мы, может, и не как столичная знать, но вполне прилично. Как успешные уральские промышленники, знающие себе цену.

Ворота распахнулись настежь. Карета медленно въехала во двор, остановилась в центре. На мгновение повисла тишина — только скрип кареты да фырканье лошадей.

Дверца кареты открылась, и из неё вышел человек.

Фёдор Ильич Кошкин был именно таким, каким я его представлял по описаниям Степана: высокий, сухощавый, с лицом, похожим на лезвие топора — острые скулы, тонкие поджатые губы, холодные серые глаза, в которых читалось всё сразу: презрение к провинциальной грязи, уверенность в собственной правоте, привычка к безусловной власти. Мундир безупречный, с золотым шитьём на воротнике, сапоги начищены до зеркального блеска, на груди — орден святого Владимира четвёртой степени. Не самый высокий, но достаточный, чтобы показать: этот человек имеет вес в губернской иерархии.

За ним вышли сопровождающие. Двое молодых жандармов с настороженными лицами и руками, инстинктивно лежащими на рукоятях сабель. Трое штатских — судя по одежде и манерам, мелкие чиновники, писари или понятые, взятые для оформления протоколов.

Кошкин медленно, с демонстративной брезгливостью окинул взглядом двор — чистый, выметенный, с аккуратными постройками. Потом перевёл взгляд на меня и выстроившихся людей. На его лице не дрогнул ни один мускул — чистое равнодушие чиновника, видевшего всякое.

Я шагнул вперёд, снял шапку и поклонился — не низко, раболепно, но уважительно, как равный равному.

— Господин ревизор, добро пожаловать на прииски артели «Воронов и Компания». Я — Андрей Петрович Воронов, владелец и организатор. Весьма рад видеть представителя губернской власти на нашем скромном, но честном предприятии.

Кошкин кивнул сухо, без тени улыбки, голос прозвучал казённо, как зачитывание параграфа из устава:

— Господин Воронов. Я здесь по прямому поручению его превосходительства губернатора провести внеплановую ревизию вашей деятельности. В губернскую канцелярию поступили серьёзные жалобы о вопиющих нарушениях законодательства Российской империи — незаконная добыча золота, эксплуатация подневольных рабочих, уклонение от налогов и прочие преступления против казны и человечности.

Голос его был ровным, безэмоциональным, но каждое слово падало, как удар молота. Я видел, как за спиной ревизора довольно ухмыляются штатские из его свиты — наверняка подосланные Рябовым «свидетели», ожидающие увидеть подтверждение всех обвинений.

Я улыбнулся — спокойно, открыто, с лёгкой долей печали.

— Понимаю ваше беспокойство, господин ревизор. Жалобы… Да, некоторые недобросовестные конкуренты не могут смириться с нашими успехами и пытаются очернить наше доброе имя перед государством. Клевета и зависть — обычное дело в нашем ремесле. Но я совершенно уверен: после тщательной проверки вы лично убедитесь, что все обвинения абсолютно безосновательны. Мы ведём дела строго в рамках закона, все необходимые разрешения получены и находятся в полном порядке, рабочие наши — свободные, вольнонаёмные люди, получающие справедливую и своевременную плату. Прошу вас, осмотрите всё сами. Мне скрывать нечего.

Кошкин внимательно посмотрел на меня, пытаясь прочитать: блефую я или говорю чистую правду. Его взгляд скользнул по лагерю — ухоженные бараки с крепкими срубами, исправные механизмы, работающие с ровным гудением, люди в приличной одежде, без признаков истощения или побоев.

— Посмотрим, — сказал он наконец холодно. — Начнём с документов. Полагаю, они у вас в наличии и в надлежащем состоянии?

— Разумеется, господин ревизор, — я жестом пригласил его следовать за мной. — Прошу в контору. Всё подготовлено для вашей проверки. Мой управляющий предоставит вам полный комплект бумаг.

В этот самый момент у ворот раздался стук копыт, и во двор влетели два взмыленных всадника. Кремень и Степан. Оба выглядели измотанными до предела — лица серые от усталости, одежда в дорожной пыли, но глаза горели торжеством выполненного долга.

Степан спрыгнул с седла, едва не упав — ноги подкосились после бешеной скачки, — но он крепко прижимал к груди пухлый кожаный портфель. Успели. Боже, они успели!

Глава 22

— Вот мой управляющий, Степан Михайлович, — представил я, пряча облегчение за деловым тоном. — Он предоставит все необходимые документы для вашей ревизии.

Мы прошли в контору. Я усадил Кошкина за стол — самое удобное кресло, — предложил горячий чай с мёдом (он отказался коротким жестом), и Степан начал раскладывать перед ним бумаги.

Лицензии на разработку приисков — все с официальными печатями губернской горной конторы, с подписями чиновников, с точными описаниями границ участков. Разрешения на добычу благородных металлов — оформленные через Аникеева, но абсолютно легальные, без единой зацепки. Списки работников — поимённо, с указанием, откуда прибыли, на каких условиях добровольно наняты, с какого числа работают. Ведомости выплат жалованья — с подробными суммами, датами выдачи, личными росписями или крестами получивших, заверенные свидетельскими подписями. Амбарные книги учёта золота — каждый грамм добытого металла тщательно записан, взвешен при нескольких свидетелях, с указанием дат, участков добычи и имён старателей.

Кошкин брал каждую бумагу, медленно подносил к свету из окна, придирчиво читал каждую строчку, проверял печати на подлинность, сверял подписи с образцами, которые наверняка держал в памяти. Его лицо оставалось непроницаемым, как маска, но я видел: он удивлён. Глубоко удивлён. Он явно ожидал увидеть хаос, грязь, подделки, липовые бумажки. А здесь перед ним лежал образцовый порядок — такой, какого не встретишь даже на многих казённых заводах.

Прошло полчаса. Час. Кошкин методично изучал каждый документ. Его чиновники-помощники стояли в стороне у стены, скучающие и переминающиеся с ноги на ногу. Люди Рябова из свиты — те самые «свидетели» — тоже стояли, но их лица постепенно мрачнели. Они явно понимали: их легенда о «разбойничьем гнезде» трещит по всем швам.

Наконец ревизор аккуратно отложил последнюю папку, сложил руки на столе и посмотрел на меня. В его холодных глазах мелькнуло нечто похожее на профессиональное уважение.

— Документы в безупречном порядке, господин Воронов, — произнёс он сухо, но тон его смягчился едва заметно. — На первый, второй и третий взгляд я не вижу никаких нарушений законодательства. Всё оформлено грамотно, с соблюдением всех формальностей. Впечатляет, признаю. Особенно для столь отдалённого и молодого предприятия.