Арбитр Пушкин (СИ) - Богдашов Сергей Александрович

— Дополнительные хлопоты…

— Стране они выгодны.

— Пока особой выгоды не вижу, — проворчал государь.

— Один картофель всё окупит.

— Интересно, каким же образом?

— «Картофельных бунтов» не случится. Можно потребовать, чтобы часть оплаты общины возвращали картофелем.

— И куда мы его денем?

— Первое время, в небольших количествах, можно добавлять в рацион армии и госучреждений: тюрем, приютов и больниц. Но в основном направить на переработку в спирт, заменяя пшеницу.

— Вы думаете…

— Тут и думать нечего. Пары лет не пройдёт, как крестьяне картофель распробуют и сами начнут сажать, без всякого принуждения. А урожайность у него — куда там ржи и пшенице. И переработки никакой не нужно. Хоть прямо с земли бери, готовь и на стол подавай.

Николай Павлович задумался, прошелся по кабинету. Он любил конкретные, осязаемые планы.

— Ладно, с картофелем убедили. Это разумно. Но вернёмся к помещикам. Допустим, мы выкупили всех должников. Окружающие дворяне «призадумались», как вы изволили выразиться. И что же они сделают?

— Они побегут в Вашу Канцелярию, Ваше Величество, — ответил я, чувствуя, как выстраивается логическая цепь. — Но не с протестами, а с предложениями. Умнейшие из них уже сейчас ведут хозяйство по-новому: вводят вольный наём, покупают машины. Они видят будущее. Остальные… остальные увидят, что их сосед, граф такой-то, прогорел и его имение отошло казне, а крестьяне там теперь — вольные хлебопашцы с новыми семенами и казённым заказом на картофель. И что же? Через год у графа-неудачника имение цветёт, а у них — застой. Страх разорения — мощный стимул. Они сами начнут просить о переводе крестьян в вольные или о выкупе. Добровольно. Чтобы не потерять всё.

Государь остановился напротив меня, и в его глазах мелькнул тот самый стальной блеск, который знала вся его свита.

— То есть вы предлагаете создать прецедент. Успешный прецедент. Чтобы сама жизнь, экономическая целесообразность, а не указ из Петербурга, заставила их ломать старые порядки.

— Именно так, Ваше Величество! Реформа снизу, стимулируемая сверху. Мы не ломаем через колено, мы показываем путь. Кто не идёт — того обстоятельства заставят бежать. А чтобы помочь им «побежать» в нужном направлении, можно издать временные правила… Ну, скажем, «О вольных хлебопашцах», но не мёртвые, как ныне, а живые. Чтобы любой помещик, пожелавший перевести имение на вольный труд или начать выкупную операцию с крестьянами, мог сделать это в недельный срок, без проволочек, с помощью казённых чиновников и на льготных условиях по кредиту.

Николай I медленно кивнул, его лицо просветлело.

— Да… Это уже не полумера. Это система. Сначала мы берём под казённое управление то, что и так почти наше — заложенные имения. Создаём образцовые хозяйства. Затем даём инструменты и льготы тем, кто хочет перемен. И ждём, когда остальные сами попросятся в эту дверь, которую мы приоткрыли… И картофель здесь как символ, как практическая польза, которую увидят все. Хорошо, Александр Сергеевич. Очень хорошо.

Он подошёл к столу и налил два бокала хереса. Протянул один мне.

— Ваше здоровье. За ясность мысли. Проект, которые вы представили, оставьте у меня. Я велю Сперанскому и Киселёву оформить их в виде докладной записки, чтобы он под их авторством выглядел. Начинаем с Петербургской и Московской губерний. Немедленно.

Я выпил, чувствуя невероятное облегчение. Даже вино показалось вкуснее обычного.

— А теперь, — вдруг строго сказал Император, — поезжайте и напишите об этом. Но не в виде проекта, а… как вы умеете. Чтобы современники и потомки понимали, что мы задумали не просто сменить вывеску, а дать людям почву под ногами. В прямом и переносном смысле. Чтобы бунтов не было. Чтобы было созидание.

— Я уже пишу, Ваше Величество, — честно ответил я. — В голове. И называется это «Земля и Воля».

На лице Государя промелькнула тень улыбки.

— Смотрите, чтобы воля не заводила дальше, чем того позволяет земля. Вы свободны, господин Пушкин.

Я вышел из кабинета, чувствуя, как история переставляет огромные, неповоротливые шестерёнки. И впервые подумал, что, возможно, она сдвинется с мёртвой точки не рывком, а именно таким — продуманным, умным шагом.

Когда Григорий Орлов, поручик в отставке, вернулся с Кавказа, он забыл о своём ранении.

Его отец, отставной генерал, поначалу рвал и метал. «Разоримся! Земля пропадет! Кто на нас работать будет? — кричал он, швыряя на стол газету с текстом "Положений о выкупе заложенных земель». Но Григорий, только что вернувшийся с Кавказа с ранением и новыми мыслями в голове, сумел убедить отца не ломать копья, а попробовать по-новому.

Их имение стало одним из первых, где воплотили в жизнь не букву, а дух реформы. А дух этот, как оказалось, зависел от деталей.

В селе Отрадном собрали сход. Григорий, говоривший с мужиками на равных, без барского высокомерия, предложил схему, родившуюся у него в долгих беседах с либеральными профессорами в Петербурге и подсказанную здравым смыслом:

— Земля ваша. Вся. Не на словах, а на деле. Мы не будем делить угодья на барские и крестьянские. Мы создадим «Общество взаимного землепользования». Я вношу в общий котел всю землю, вы — свой труд. Мы сообща решаем, что и где сеем, что продаем и как делим доход. Часть прибыли — в общую кассу на покупку новых семян, инвентаря, на содержание школы и фельдшера. Остальное — пропорционально вложенному труду и земельному паю.

Мужики слушали, чесали затылки, недоверчиво поглядывали. Слишком уж непохоже это было на крепостную кабалу.

— А выкуп? — хмуро спросил староста Матвей Елагин.

— Никакого выкупа государству, — ответил Григорий. — Выкуп вы платите мне. Но не деньгами, которых у вас нет, а долей от урожая. Лет на двадцать. После — земля полностью ваша. А моя семья будет жить на свою долю от общего дохода. Мы становимся не господами и холопами, а компаньонами.

Идея была рискованной. Но отец Григория, видя, что иного выхода все равно нет, махнул рукой: «Валяй, утопишь нас — сам же и вытаскивать будешь».

Эта модель — «Отрадненское соглашение» — стала расползаться по губернии. О ней писали в газетах. К Григорию приезжали помещики, одни — с любопытством, другие — с осуждением. Но те, кто был на грани разорения, начинали перенимать опыт.

Ключом оказалось не просто отпустить на волю, а создать новую систему отношений. Государство, видя успех от реорганизации таких хозяйств, подхватило идею. Были созданы земельные комиссии, которые не просто высчитывали кабальные выкупные платежи, а помогали заключать подобные договоры между бывшими крепостными и помещиками, выступая арбитрами. Был учрежден специальный кредит не для крестьян на выкуп, а для помещиков — на переоборудование имений под новые, капиталистические рельсы.

Это была не революция сверху, а эволюция, в которой учли интересы обеих сторон.

Не все помещики смогли перестроиться. Многие продали земли и уехали в города, вложив деньги в растущую промышленность. Но тех, кто остался, ждала не участь разоренного и озлобленного дворянина, а новая роль — управляющего, агронома, предпринимателя.

Реформа на первом этапе не стала безболезненной. Но она не оставила за собой кровавого шлейфа бунтов, поджогов и вековой обиды. Она дала не просто свободу. Она дала перспективу. Не отмену прошлого, а строительство будущего. И главным ее плодом была даже не экономическая стабильность, а это новое, непривычное чувство — достоинство. Общее для всех, кто трудился на этой земле.

Отмена крепостного права на сорок лет ранее, чем в реальной истории — это, конечно, хорошо, но и возложенных на меня обязанностей Император не отменял. Поэтому, несмотря на то что до конца года ещё месяц, мы с компаньонами сверстали черновой проект будущей Царскосельской железной дороги.

Как я и предполагал, обойдётся она, чуть ли не в два раза дешевле, чем стоила в моём мире.