Её кожа — белая, как фарфор, но слишком гладкая, слишком безупречная. Ни единого изъяна, ни одной морщинки или шрама, словно её тело не знало боли или времени. На запястье пульсировала тонкая венка, но кровь в ней текла непривычно медленно, будто лениво перекатываясь под кожей.
А глаза… Чёрные, бездонные, затягивающие в глубину, где не отражался свет. Ни бликов, ни искр — только густая тьма, в которой, если смотреть достаточно долго, начинали мелькать тени. Глаза были чуть больше, чем следовало бы, почти незаметно, но достаточно, чтобы почувствовать себя неуютно. В уголках их затаилось что-то, что невозможно было уловить, но каждый, кто встречался с её взглядом, ощущал себя раздетым до души.
Она чему-то улыбнулась, и в этом простом жесте была странная неправильность — зубы, острые, будто едва уловимо заострённые, сияли слишком ровно, без малейшего намёка на несовершенство. Её язык скользнул по губам чуточку дольше, чем это было уместно, и его кончик, казалось, раздвоился, но миг спустя снова стал целым.
Её движения были грациозны, слишком грациозны. Каждый шаг — словно разрез по воздуху, как если бы она не столько ходила, сколько скользила по самой ткани мира. Казалось, что она ощущала не только землю под ногами, но и пространство вокруг, легко обходя потоки магии, изливающиеся из трещин барьера, ещё до того, как они возникали.
Она была прекрасна. Прекрасна так, как может быть прекрасна тень перед закатом, напоминающая о скорой ночи. И в этой красоте таилась неправильность, еле заметная, словно смутное предчувствие беды.
Амманиэль застыла и взглянула сквозь трещины своей темницы. Хоть тело её и было изменено для соответствия этому миру, оно тем не менее несло в себе знание о том далёком чреве, что её породило, или, во всяком случае, содержало какую-то её частицу. Душа «богини красоты», однако, ничего не помнила о своих истоках, если, конечно, не считать воспоминанием нечто вроде умиротворения. Иногда какие-то обрывки памяти о собственном происхождении являлись ей в сновидениях, особенно когда в её жизни появлялось нечто новое, и тогда ей казалось, что из всех этих крупиц древних переживаний, какими бы потаёнными они ни были, и состоит сущность её разума. Но она не помнила этих снов. Она узнавала о них только из-за появлявшегося где-то глубоко внутри чувства удовлетворённости, побуждавшего её стремиться к мирам с воздухом, более разреженным, нежели здешний.
Она была стара. Столь древней, что минувшие века, казалось, рассекли и разбили её на множество личин, осколков себя.
Прославленная Слеза Гнилого Света, Королева-после-падения. Легендарная Грёза в Прахе Времён. Знаменитая Мать Вечной Тьмы и презренная Песнь Семи Падений. Носительница Чумы, ненавистнейшая из живущих… Проклинаемая повелительница Верховной Ложи гисилентилов и, конечно же, богиня красоты и плодородия.
Она помнила, как содрогался их священный ковчег, Аурас-Изизис, натолкнувшийся на отмели Обетованного Мира. Помнила Падение и то, как гасящее инерцию поле пронзило кору планеты до сердцевины, вдавив огромный участок глубоко в её разверзшееся нутро и исторгнув кольцо гор, в тщетной попытке в достаточной мере смягчить неизбежный удар… Её память хранила и последовавшие годы Рубцевания Ран — то, как она сумела сплотить оказавшийся на краю гибели священный рой и как научила остальных вести войну, используя лишь жалкие остатки некогда грозного арсенала. Именно она показала им путь, следуя которому их род всё ещё мог возродиться и вернуться домой! Она помнила достаточно.
Так много воплощений, столько веков изнурительного труда на пределе сил! И вот теперь…
Наконец, после всех бесчисленных прошедших лет, после чудовищного множества сгинувших судеб, прошлое будет сокрушено, согласно Закону. Так скоро!
Барьер держится на остатках своих сил. На крохах, едва существующих и живых.
Даже отсюда она чуяла отвратительный, но такой притягательный запах человеческих тел. Грязи и дерьма, в которых они обитали. Отчётливо видела своих врагов и редких союзников, стремящихся ускорить её освобождение.
Скоро… очень скоро…
И она знала, что за сладостный плод собиралась сорвать. На кого стóит сделать новую ставку. Кого приблизить и облагоденствовать. Кто станет её разящим клинком, новым Лехрером Кальвейром, предателем человечества.
Ныне её душа наведалась во все великие города людей, о да — она хорошо изучила эту жирную свинью, подготовленную для пиршества. Напоённые влажной негой бордели, умащённые ароматными, зачарованными маслами. Огромные, шумные рынки. Храмы — позлащённые и громадные. Трущобы и переулки, где золото перемазано кровью. Набитые толпами улицы. Возделанные поля. Миллионы мягкотелых, ожидающих своего восхитительного предназначения. Служения, выраженного в корчах и визгах…
Шествующего по земле несметного войска изменённых. Истинных детей, послушных воле своих господ.
Между ног у неё потянуло, кольнуло жаром и влагой, мышцы дрогнули, готовые как для совокупления, так и для войны.
И славы.
